18 октября 1768 г. в Москве на Красной площади собралось множество народа. К позорному столбу была привязана женщина в саване, на шее у которой висела табличка с надписью «Мучительница и душегубица». Она была приговорена к смертной казни, которую в последний момент заменили на пожизненное заключение. Лишив дворянского звания, имущества, материнских прав, ее отправили в подземелье Ивановского монастыря. Пособников же безжалостной «душегубицы» — дворецкого, кучера, священника и гайдуков — высекли кнутами и сослали на каторгу...
О детских годах Дарьи Николаевны Салтыковой почти ничего не известно. Она была третьей дочерью в семье столбового дворянина, вышла замуж за ротмистра лейб-гвардии конного полка Глеба Салтыкова, происходившего из знатнейшего рода, родила ему двух сыновей и в 26 лет овдовела. В наследство достались ей 600 душ крепостных и огромные земельные владения поблизости от Москвы.
Несмотря на неказистую внешность, молодая вдова пользовалась вниманием у мужчин. И особенно дорог был ей роман с Николаем Тютчевым (дедом знаменитого поэта), занимавшимся в ту пору межеванием дворянских земель. Более двух лет он был чрезвычайно обходителен с Дарьей Николаевной, но, неожиданно «пременившись в чувствах», посватался к соседке ее Пелагее Панютиной.
Что творилось в душе Салтыковой, трудно себе представить. Именно тогда, кажется, она впервые и замыслила «смертоубийство». Накупив пороха и перемешав его с серой, она завернула «адскую смесь» в пеньку. После чего послала конюхов подоткнуть взрывчатку под застреху в доме неверного любовника. Но те побоялись исполнить бесчеловечный приказ, за что и были жестоко избиты батогами.
В другой раз, узнав, что Тютчев с Панютиной собираются проезжать через ее имение, Салтыкова приказала устроить засаду. Вооруженные до зубов крестьяне день и ночь караулили на дороге, но кто-то, видимо, предупредил влюбленных, и те благополучно проехали другим путем…
Говорят, что именно с того времени и начались «неистовства Салтычихи». Не имея возможности отомстить своей юной сопернице, она стала вымещать злобу на подвластных крестьянках, имевших, как и Панютина, светло-русые волосы. Истязаниям подвергались не только женщины и девушки, но и маленькие девочки. За любую самую малую провинность — не вовремя поданную вещь, плохо вымытый пол, мятое платье — их били нещадно. Чаще всего барыня даже не дожидалась слуг, начинала лупить провинившихся сама всем, что только не подвернется под руку: палками, скалками, поленьями... Потом звала конюхов, и те уже пороли несчастных плетьми и розгами. И все это под истеричные вопли хозяйки: «Бейте! Бейте до смерти!»
Но и на этом барыня не успокаивалась. Бездыханную жертву заносили в дом, и, как только та открывала глаза, помещица немедленно требовала «устранить неисправность». Если же наказанная была не в состоянии выполнить приказ, Салтычиха вновь принималась избивать свою «нерадивую рабу». И в ход уже шли куда более изощренные средства. Она вырывала у несчастных волосы с кожей, обваривала их головы кипятком, прижигала лица раскаленными щипцами, выставляла на мороз, обливая ледяною водой…
Довольно скоро слухи о жестокостях помещицы дошли до соседних имений. Стали говорить о них и на улицах Москвы. Жалобы поступали и в полицию, но там словно не хотели ничего и слышать порочащего «о любезной Дарье Николаевне». Да и как могло быть иначе, если предусмотрительная садистка поспешила «одарить щедро» служителей Фемиды ближайших полицейских управлений.
Лишь однажды произошла у нее накладка, да и та с московским священником, которого она пригласила «отпеть безвременно ушедших». Увидев растерзанные тела, тот в ужасе сказал, что обязан заявить в полицию. Тогда Дарья Николаевна, выдворив несговорчивого попа восвояси, обратилась к услугам местного священника Петрова. Тот за деньги не отказывался отпевать в тайне от властей даже замученных девочек.
Что тут было делать бедным крестьянам? Многие сбегали, пытаясь достучаться до губернского начальства. Таких жалобщиков ловили в Москве и отправляли обратно к барыне. А та уж, как могла, отводила душу: калечила, заковывала в колодки или забивала до смерти. К счастью, двое беглецов сумели добраться до Петербурга и даже добиться аудиенции у самой императрицы. Рассказ их был столь убедителен, что Екатерина ему поверила, приказав немедленно завести уголовное дело. «Как могло погибнуть такое количество невинных душ?!» — воскликнула она, потрясенная ужасными преступлениями.
Следствие было поручено надворным советникам московской Юстиц-коллегии Степану Волкову и Дмитрию Цицианову. Те немедленно посадили Салтыкову под домашний арест, подослав к ней священника с надеждой, авось раскается. Целый месяц пытался духовник достучаться до совести убийцы, но оказалось, что та «закоснела в грехах и раскаяния выказывать не желает».
Тем временем столичные следователи разбирались в архивах. Два года понадобилось им, чтобы найти около 20 жалоб на помещицу, некоторые из которых бездейственно хранились в канцеляриях московского полицмейстера и даже самого губернатора! И все это время и высокопоставленные чиновники, и сама Салтычиха всячески пытались помешать им. И тогда Степан Волков пошел на решительный шаг, написав на имя императрицы прошение о разрешении на допросы помещицы с пристрастием. Но государыня пытку по отношению к дворянке не разрешила. Ей только показали, как пытали другого преступника. Но, как говорят, глядя на чужие страдания, Салтычиха довольно ухмылялась.
«Немые» прежде свидетели осмелились заговорить, лишь когда помещицу заключили в острог. Более четырехсот человек, поверивших в столичное правосудие, дали показания. Вина Салтыковой была доказана со всею убедительностью. Было установлено, что она повинна в смерти по крайней мере 38 человек. Подозреваемой же она осталась в гибели 138 душ!
Говорят, что Екатерина несколько раз переписывала приговор. В конце концов императрица направила в Сенат указ, подробно описав наложенное на Салтыкову наказание. Интересно, что на полях этого указа возле слова «она» государыня поставила «он». Тем самым императрица хотела сказать, что Салтыкова недостойна называться женщиной.
Салтыкова была осуждена к пожизненному заключению в подземной тюрьме без света, без разрешения получать письма и без человеческого общения. Лишь на время приема пищи ей передавался свечной огарок. По церковным праздникам ее выводили из тюрьмы и отводили к небольшому окошку в стене храма, через которое она могла слушать литургию. Посетителям храма было дозволено смотреть в окно и даже разговаривать со страшной узницей, употреблявшей в пищу на воле, по распространившейся молве, женские груди и тела младенцев. Салтыкова на любопытствующую публику ругалась, плевалась и совала сквозь открытое в летнюю пору окошечко палку, чтоб неповадно было. Проведя в тюрьме 33 года, сильно отолстев и даже успев, по утверждениям старожилов, родить от тюремщика, в декабре 1800 г. «людская мучительница» умерла. Похоронили ее на кладбище Донского монастыря, но еще примечательнее место в Москве, где она жительствовала, скапливая свои злобные планы, — собственный ее дом… на Лубянке.
***
Давно уж минуло то далекое время. Имя Салтычихи стало нарицательным и проклятым на века. Дело же ее продолжает жить, и трудно, глядя на современные нравы, надеяться, что когда-то умрет. Слышишь едва ли не каждый день, что тут и там при попустительсве милиции и прочих властей начальство не только грабит, но и мучает, и избивает своих подчиненных. То, что хозяин может завести журнал о посещении сотрудниками туалетов, может вынести столы, чтобы работники офиса работали стоя, может заставить их выезжать за город, чтобы маршировать там и бегать кроссы, заставить сесть на диету, говорить только шепотом, одеваться по особо составленной инструкции, может организовать работу предприятия в режиме, предписанном… гороскопом, — все это семечки. В множестве современных российских фирм дела много серьезнее. Вот на одной из тамбовских ферм хозяин с восточным именем избивает подчиненных, приговаривая: «Вы, русские, родились рабами, ими и должны быть». Вот в Псковской области директор пилорамы убивает рабочего только за то, что тот осмелился упомянуть о выплате заработной платы. Вот вырвавшийся от хозяина одного из кирпичных заводов в Дагестане молодой человек вспоминает, как постоянно били его и товарищей его по голове и по ребрам, словно собственных ишаков. За работу без выходных с шести часов утра, когда еще совсем темно, и до 22, когда уже совсем темно. И не дай Бог уронить кирпич!
Этих-то примеров без счета, а тут еще и всякие беспределы, подобные недавнему в станице Кущевской, узнав о котором Екатерина непременно бы заломила руки в негодовании: «Как же это могло погибнуть такое множество невинных душ?!» Но императрица способна была еще чему-то удивляться. Мы — давно уже нет…