В русских былинах и летописях нет вымышленных героев. С Илией Муромцем тут и доказательств не требуется: в Киево-Печерской лавре сохранились нетленными мощи былинного героя — знаменитого защитника земли Русской.
Местом рождения его называют село Карачарово под Муромом. Единственный сын крестьянина Ивана Тимофеевича и жены его Епистимии, он до зрелых лет оставался убогим: не носили его «ножки резвые», не встал он на них ни в пять, ни в десять, ни в двадцать лет, а все сидел на печечке, копил, видно, силу свою великую.
Когда Илии исполнилось тридцать, зашли в его дом калики перехожие и попросили пива хмельного и сладкого, чтобы напиться. И было в доме Ивана Тимофеевича, отъехавшего с женой в поле «на работушку», пиво хмельное и сладкое, и было чем накормить богомольных странников, и рад бы был подать Илия милостыню из собранной отцом «золотой казны», но как было спуститься ему с печи опостылевшей?
— А ты сойди, сойди, — просят его странники, — расправь свои ноженьки резвые…
И поднимается, и встает Илия, и, удивляясь себе, идет за «золотой казной», и спускается в погреб, и поднимается оттуда с чашей сладкого пива, и подходит к каликам перехожим. Но не берут те «золотой казны», ни к чему она им, а берут лишь большую чашу, пьют из нее и то, что не допили, просят допить Илию. Выпивает Илия и чувствует себя совсем уж здоровым. Но мало этого каликам. Нужен Руси воин сильный. И посылают они Илию за второй чашей. Когда и из нее отпил он, то услышал в себе такую силу, что, кабы было кольцо в земле, то поворотил бы он и всю матушку-землю.
«Много силы дали ему, — думают калики, — не будет носить его земля». И просят принести еще чашу.
Выпивает Илия из третьей чаши, и силы у него убывает наполовину.
— Хватит и того, — решают калики и наставляют богатыря завести коня, латы, палицу, копье, саблю вострую и все, что нужно для службы воинской. И предсказывают еще Илии, что «во чистом поле ему смерть не писана».
Рассуждают, почему поставлены были пределы силе будущего богатыря? Оттого, видно, что, по разумению русского человека, безмерное — это то, что у Бога. У человека же, чтобы не возгордился он, все должно быть в меру! Для силы безмерной ума не надо! И не только ум отступает на второй план, но и правда. Для русских же людей правда — важнее силы! Сильнее тот, за кем правда. И более правдой, нежели силой, будет побеждать врагов Илия Муромец. Не на обиду и разорение другим собирается он выступить, не походы завоевательные влекут его, но священный долг защитить Отечество, послужить ему «верой-правдою неизменною», постоять за отцов-матерей, за малых детушек, за «Божьи церкви соборные и монастыри спасенные».
Но один Илия сын у родителей, и никак нельзя ему оставить родную сторонушку, не испросив у отца с матушкой благословения, не поклонившись им в ноги. И как ни горько было им отпускать сына, все же благословили они его на службу Отечеству:
— Поезжай, наше родимо мило дитятко.
Схож и в то же время сильно отличен первый подвиг Илии от первого подвига Геракла. Тот сражался со страшным немейским львом, опустошавшим окрестности. От одного рыка этого льва, звучавшего как гром, бежало все живое. И у Илии Муромца был такой же грозный противник: у речки Смородины сидел Соловей-разбойник во сыром дубу. И от посвиста его соловьиного «все лазуревы цветочки осыпалися», «темны лесушки к земли приклонялися», а что ехало мимо того Соловья людей — «все мертвы лежали». Но не по воле трусливого царя, как Геракл, а по собственной отправился Илия туда, «где смерти быть», где дороженька давно «заколодела» да «замуравела», отправился, отказавшись даже от места сытного и почетного, на которое звали, — места воеводы черниговского.
Что на эту дорожку влекло его, где ни женатым, ни богатым не быть, где грязь черная, береза кривая, а под ногами все колоды да корзни? Не похвальба удалью, не жажда брани, но желание остановить давно уже воцарившееся нечестие:
Полно-тко слезить ему
отцей-матерей,
Полно-тко сиротить
да малых детушок…
Для собравшихся на степной заставе богатырей — доброго и прямодушного Добрыни Никитича, ловкого Алеши Поповича, буйного духом Дунаишки Ивановича, Ваньки боярина Залешанина со злачеными пуговицами, Самсона Сильного и других многих, родовитых, но сразу признавших за крестьянином Илией Муромцем первенство, — стал он непререкаемым главой, атаманом, свет Ивановичем. Их силе и мощи, постоянно колеблемой всякими страстями, нужен был рассудитель, руководитель, направляющий, объединяющий и примиряющий, ничего не предпринимающий из удальства (ни один из сказателей не называет его удалым), из корысти, гордости или в пылу гнева, но всегда по здравому рассуждению, по молитве Спасу Пречистому и поклонам Божией Матери. Вера его подкреплялась и глубокими познаниями: крест он «клал да по-писанному», а поклоны «вел по-ученому»…
Став первым, не превознесся Илия над другими богатырями, не стал помыкать ими, поучать и командовать, а стал более взывать к общему рассуждению, как одолеть им врага ненавистного и кому из них выступить против чудищ невиданных поединщиком. Всяк из богатырей старался быть названным первым, всяк готов был на подвиг, но и за многие годы сторожевой службы не привык Илия прятаться за чужими спинами.
— Что ты ездишь во чисто поле, «могуч богатырь», — удивляется ему Жидовин хазарский, — будто некем тебя заменити. Ты поставил бы себе келейку и сыт-питанен бы был…
Но не бросает Илия опасного ратного дела даже и тогда, когда можно было бы ему прикрыться великой обидой, несправедливым трехлетним заточением в темницу. Пока сидел он в ней, ушли от киевского князя все другие богатыри. И оставили они двор Владимира по меньшей обиде: жалует-де князь и кормит в пирах только ближних бояр и нет ничего им самим.
Оставили князя и уже никак не хотели служить ему.
— Это дело нехорошее, — упрекает их выпущенный на свободу Илия, — разорит Калин-царь Киев-град, да чернедь-мужиков всех повырубит, да Божии церкви все на дым спустит…
Но не одолели слова его застарелой богатырской обиды, и решил он тогда в одиночку вступить в бой с подступившим к Киеву Калином.
Провалившегося в подкоп, хватают его и ведут к «собаке царю Калину». И склоняет тот Муромца к измене:
— Да садись-ко ты со мной за единый стол, ешь-ко ествушку мою сахарную, и держи-тко мою золотую казну по надобью…
Но не хочет служить Илия «собаке Калину», а хочет постоять за веру свою да за Отечество. Вырывается он из плена и вместе с одумавшимися богатырями одолевает силу несметную вражескую.
А далее совсем уж обычная история — за много лет службы не выслужил Илия у Владимира ни хлеба-соли мягонького, ни слова гладкого, а там где рады были бы его приветить, хоть и в самом Царь-граде, где ходили бы за ним и похваливали за подвиги, там чужбина была для него, не родная земля: «нельзя ведь ему было там жить, невозможно есть». Возвращаться надо во Киев-град.
На казну свою невеликую, от царя ли чужеземного или от кого другого полученную, нанял Илия Муромец «хитроумных плотников», чтобы срубили они церковь соборную Николе Угоднику (в одном из преданий говорится о трех церквах: Спасу Милостивому, Николе и Георгию Храброму). Сам же заехал в «пещеры во глубокие», где и преставился…
В 1988 г. медицинской комиссией было выявлено, что, весьма вероятно, Илия Муромец перенес в юности паралич конечностей, что умер он в возрасте 40–55 лет в XI—XII вв. от глубокой раны в сердце. По обнаруженным ранам предполагают, что даже в иноческом чине пришлось ему взять в руки оружие, чтобы защитить обитель во время одного из частых набегов на Киев.
В одном из источников (XVI в.) говорится, что какое-то время гробница Илии Муромца была при церкви святой Софии, затем гробница эта была по каким-то причинам разрушена. Факт примечательный, допускающий разные толкования, не умаляющие, впрочем, а только увеличивающие значение подвигов самого знаменитого русского богатыря.
К лику святых Илия Муромец был причислен в 1643 г.