Весной 1913 г. Россия праздновала 300-летие дома Романовых. Осенью того же года и тоже с размахом праздновалось 100-летие торгового дела купцов Елисеевых. В витрине магазина на Невском появился огромный щит с государственным гербом, датами: 1813—1913 и надписью: «Братья Елисеевы». Сам же магазин оказался закрыт. Служащих фирмы пригласили на молебен и праздничный обед в дом Елисеевых на Биржевой линии.
Казанской церкви на Большеохтинском кладбище, выстроенной на деньги Елисеевых (обошлась в миллион рублей!), располагалась родовая усыпальница, и после молебна на могилы умерших Елисеевых были возложены серебряные венки. А вечером на празднование в Дворянском собрании съехалась чуть ли не вся петербургская знать — около 3500 человек.
Одних депутаций явилось 50! Депеш же получили 2000! Принимал гостей глава товарищества Григорий Григорьевич. Подняв тост, он обратил внимание на одну важную черту всех Елисеевых — они всегда были «преданы православной вере, русскому царю и Отечеству». И произнося эти слова, Григорий Григорьевич конечно же не мог и предположить тогда, что очень недолго осталось править и русскому царю, что и вера с Отечеством подвергнутся жесточайшим испытаниям и что от самой его знаменитой фирмы скоро останутся одни лишь воспоминания, пусть и немеркнущие...
Как было и предположить такое? К своему юбилею Товарищество братьев Елисеевых превратилось в одну из самых крупных компаний в России. По количеству заграничных заказов она не имела себе равных. Лучшие торговые дома Европы соревновались между собой, чтобы стать поставщиками для Елисеевых. Товариществу принадлежали шоколадная фабрика, водочный и колбасный заводы, огромные винные подвалы, магазины и склады в Москве, Петербурге, Киеве, Одессе, Харькове, Варшаве, Париже, Берлине, Лондоне, Лионе... Налогов и пошлин только за 1898—1913 гг. было выплачено фирмой около 12 млн руб., а ее общий торговый оборот — 396 млн!
Магазины Елисеева блистали богатством и роскошью. Рассказывают, что и в самой Европе не было ничего подобного: красное дерево, узорные росписи, богатая лепнина, витражи, зеркала, причудливые светильники... От богатого внутреннего убранства не отставало и внешнее. О строящемся магазине в Москве на Тверской (открытом в 1901 г.) говорили как о неведомом чуде: «Индийский храм воздвигается...», «Мавританский замок...», «Языческий храм Бахуса!» Появившийся позже (в 1904 г.) магазин на Невском в Петербурге был выстроен тем же архитектором Г. Барановским, но в другом стиле — раннего модерна, из железа и камня. Снаружи он украсил здание четырьмя четырехметровыми аллегорическими фигурами: «Искусство», «Торговля», «Промышленность» и «Наука». «Не дом, а дворец, палаццо!» — писали газеты. Кроме самого магазина здание включало в себя и глубокие подвалы с холодильниками, и театральный зал(!), и ресторан. О появившейся в 1930-х гг. в этом магазине огромной люстре ходила легенда, что будто бы Елисеев отлил ее из золота, в которое обратил свои несметные богатства, и теперь люстра эта дожидается возвращения хозяина после падения большевистского строя...
Товар от Елисеевых считался высочайшей маркой, купить у них означало купить лучшее. Ассортимент же по разнообразию был удивительнейшим («ряды окороков, копченых и вареных, индейки, фаршированные гуси, колбасы с чесноком, с фисташками и перцем, сыры всех возрастов — и честер, и швейцарский, и жидкий бри, и пармезон гранитный...»). Тут было все — «от кальвия французского с гербами до ананасов и невиданных японских вишен» (В. Гиляровский). И все из этого было у Елисеевых первосортным. И вино лучших урожаев: шато и шабли из французских Бордо и Бургундии, херес из Испании, мадера — не крымская, как теперь, а с острова Мадейра, бакатор из Венгрии... И фрукты: на гроздьях винограда нельзя было отыскать хотя бы одну обмякшую ягодку, на яблоках — даже малейшую помятость. И чай: из Китая, Японии, Индии и Цейлона, для особых ценителей — с острова Ява. И кофе: аравийский, абиссинский, вест-индский, мексиканский. И прованское масло: оно не фильтровалось, а отстаивалось в мраморных емкостях...
Для не считающей денег публики в магазинах Елисеева предлагали и французские трюфеля, и маленькие, пузатые, тающие во рту, словно соленые сладости (по словам Мопассана), остендские устрицы, привезенные из Англии через бельгийский город Остенде. Стиве Облонскому с Левиным из «Анны Карениной», заказавшим обед в модном ресторане, пришлось удовольствоваться привезенными из Германии фленсбургскими устрицами: остендских в ресторане не оказалось... И кроме устриц и трюфелей, кроме лангустов и омаров, кроме «батарей винных бутылок, вершины которых терялись где-то под потолком» (без приказчиков не разобраться!), бог знает, чего еще только у Елисеевых не было для знатоков и богатых гурманов, не ходивших, но приезжавших в магазин в экипажах, а позже и в автомобилях: горы заморских кокосов, пирожные всяких сортов (в том числе крохотные — «дамские»), склянки с гвоздикой, шафраном, корицей, белорыбьи балыки, копченая нельма, маринованные налимьи печенки, анчоусы, икра зернистая — стерляжья, севрюжья, осетровая и «крупная, зернышко к зернышку — белужья», и совсем неведомые нам теперь паюсная с каким-то «особенным землистым ароматом», и сухая мешочная — «тонким ножом пополам каждая икринка режется»
(В. Гиляровский).
В советское время и в помине не было подобного баловства. Хотя сами елисеевские магазины и на Невском (проспекте 25 Октября), и на Тверской (ул. Горького) исправно работали. И до обыкновенных-то устриц и икры, и до тех невозможно было добраться. Разве только по-райкински: «...через директор магазин, через завсклад, через товаровед...» Писатель Д. Гранин рассказал в «Огоньке», как пыталась добыть баночку черной икры для заграничных родственников внучка Григория Григорьевича — Анастасия Григорьевна. Кто-то надоумил ее зайти к директору елисеевского: разве откажет внучке-то? Она пришла. Представилась, сказала, что собирается встретиться с потомками Елисеевых, что хочет порадовать их подарком. Лицо слушающего директора как было непроницаемо скучным, так и осталось таким же. «Не могу, — пробурчал он, — все только по списку. А у вас разве есть право?» Анастасия Григорьевна тут, как и всякий на ее месте нормальный человек, растерялась, суетливо полезла в сумку, чтобы достать сверточек с документами. «Вот, — протянула она их директору, — тут удостоверения к медалям: „За оборону Лениграда“, „За трудовую доблесть“, „За победу над Германией“»... В кучке ветхих бумаг проглянулись и еще какие-то почетные справки, но ни к одной из них директор даже и не притронулся. «А чем докажете, что вы та самая Елисеева?» — спросил он Анастасию Григорьевну. «Ну вот, сами видите, — развел он секунды спустя руками, глядя в совсем уж растерянное лицо просительницы, — ничем помочь не могу».
«Вот так и опозорилась из-за банки икры», — рассказывала потом Анастасия Григорьевна со смехом. Вот так и позорились все мы, чуть ли не ежедневно, гоняясь по магазинам за нужной вещью и страдая от повсеместного хамства. Но простим его работникам советской торговли. Служба их была «и опасна, и трудна». Неизвестно, где и окажешься завтра. Не знаем, как сложилась судьба директора питерского елисеевского, а вот директора московского гастронома № 1 Ю. Соколова не просто посадили, а расстреляли…
У Елисеевых хамства не было и в помине. Культура обслуживания в их магазинах была высочайшая. «Чем порадуете сегодня, Иван Федорович?» — спрашивала в любимом отделе у продавца укутанная в соболя дама, и Иван Федорович, расплываясь в улыбке, спешил угодить покупательнице или раздумывающему покупателю, которых хорошо знал: «Не угодно ли отведать вот этого, Ольга Осиповна?», «Что сегодня прикажете, Михаил Провыч?» Огромный швейцар в ливрее подхватывал многочисленные корзины и пакеты покупателей и громовым голосом вызывал кучеров, чтобы уложить в экипажи покупки…
У Григория Григорьевича был старший брат — Александр Григорьевич, и после смерти отца в 1892-м они какое-то время вместе управляли семейным делом. Потом между ними произошла размолвка, и с 1896 г. Григорий Григорьевич стал единственным владельцем Торгового дома братьев Елисеевых. В 1898 г. вместо Торгового дома он учредил Торговое товарищество на паях с тем же названием и капиталом в 3 млн руб. Вложив в него и собственные средства, и средства жены Марии Андреевны, происходившей из рода знаменитейших пивоваров Дурдиных, Григорий Григорьевич стал владельцем 479 паев из 500. Как человек богатый он мог позволить себе заниматься благотворительностью, и пожертвования его были порой весьма значительны, но абы куда разбрасывать деньги было не в его правилах. Рассказывают, что несколько раз он даже обращался к помощи полиции для защиты от вымогателей. Среди множества писем однажды пришло ему два письма от известной артистки Вяльцевой с просьбой прислать деньги, но, когда разобрались, оказалось, что оба письма были фальшивыми.
По отчету «Петербургского листка» на одном из балов, даваемых Елисеевыми для именитого купечества, бриллианты так и сверкали. Одна из дам явилась даже в корсаже, сплошь сделанном из бриллиантов. Необычайно роскошным был наряд и хозяйки дома: платье из белых кружев с оранжевым шлейфом и бриллиантовой диадемой... И без того, видимо, на этом необыкновенном балу царило несмолкаемое веселье, так нет, придумали еще и одарить всех гостей дорогими подарками: мужчин — золотыми брелоками, а дам — браслетами, усыпанными камнями. Блондинки получили браслеты с сапфирами, брюнетки — с рубинами… Не знаем, был ли на балу Григорий Григорьевич, знаем только, что вся история эта не о нем. Это другая ветвь Елисеевых — Степановичей, ушедшая из торговли в финансовый и страховой бизнес.
Тут кстати будет и рассказать, «откуда есть пошла» Елисеевская династия. Основатель ее — Петр Елисеев был обыкновенным крестьянином. Родиной его называют деревню Новоселка Ярославской губернии, чьи жители числились в приходе села Яковцево, что недалеко от Ростова Великого. Сохранилось предание, что вольную от графа Николая Петровича Шереметева он получил за то, что в лютые морозы 1812 г. сумел каким-то образом вырастить землянику. Когда подали ее к столу на десерт, восхищению гостей графа не было предела. «Угодил, угодил, нечего сказать, — благосклонно молвил будто бы и сам граф, обратясь к вызванному пред его светлые очи Петру, прибавив (более, видимо, для того, чтобы удивить гостей щедростью), — проси, что хочешь». Петр, разумеется, попросил вольную. В придачу к свободе были дадены ему Шереметевым и 10 руб., которые-де и послужили первому Елисееву начальным капиталом.
Красивой истории этой, вполне согласной со всем тем, что мы знаем о Шереметеве, можно было бы всецело довериться, если бы не одно «но». Крестьяне деревни Новоселка были не графскими, а, по всей видимости, казенными, обложенными подушным налогом. И как государственным крестьянам им было разрешено заниматься отхожим промыслом и вести розничную и оптовую торговлю. Местом для своих первых торговых операций Петр выбрал Петербург, и начал он, разумеем, с того, с чего только и мог начать, — с малого. С лотка на груди! Рассказывают, что лоток тот был с апельсинами. Себе лоток, жене лоток, детям: Сергею, Григорию (отцу нашего Григория Григорьевича), Степану... Апельсин к апельсину, копейка к копейке. За лотком — лавочка. Товар — ясно какой по апельсинам — портовый, колониальный: чай, кофе, заморские вина и фрукты… И далее все тоже по-хоженому: чтобы не переплачивать посредникам, нужно искать прямые пути к товару.
Сесть на корабль и уплыть от семьи в дальние страны — на это надо было решиться! У Петра Елисеевича духа хватило. Первой остановкой у судна был остров Мадейра. Попробовав местного вина, Елисеев решил закупить партию. Познакомившись с виноделами, он стал расспрашивать их о способах приготовления вина, а главное — о его хранении. В особенности Петра Елисеевича заинтересовали винные погреба. Вернувшись в Петербург, он снял в петербургской таможне помещение для приема и хранения привозимых вин, а вскоре смог приобрести и дом на Биржевой линии.
После смерти Петра Елисеевича в 1825 г. дело его повели вдова Мария Григорьевна, сыновья и брат — Григорий Елисеевич. С 1830 г. Елисеевы удостоились права именоваться «поставщиками Двора Его Императорского Величества». В 1838 г. ко двору ими было поставлено продуктов и вин на сумму свыше полумиллиона рублей. Выросшие торговые объемы потребовали ускорения доставки товаров, и в 1845 г. Елисеевы закупили в Голландии для своей фирмы три парусных судна, затем к ним прибавился и винтовой пароход. В выстроенных в Петербурге подвалах закупленные партии вин после необходимой выдержки разливались в бутылки (до 15 000 штук ежедневно!) и отправлялись по магазинам, в том числе европейским.
В 1858 г. ставшие во главе дела Григорий Петрович и Степан Петрович основали Торговый дом «Братья Елисеевы», а в 1864 г. (год рождения младшего сына Григория Петровича — Григория) дошло у них дело и до устройства банка. Елисеевы были одними из учредителей Петербургского частного коммерческого банка (первого акционерного банка в России). Григорий Петрович числился какое-то время членом правления, а затем стал и председателем правления банка. Впоследствии на какое-то время этот пост занял его старший сын — Александр Григорьевич, заслуживший со временем чин действительного статского советника. Александр Григорьевич занимал множество важных постов, был, в частности, членом совета Государственного банка, членом совета императорского Человеколюбивого общества.
Степан Петрович Елисеев умер в 1879 г., и его место в фирме занял сын Петр, но очень скоро он покинул компанию, заняв одно из ведущих мест в «Русском для внешней торговли банке», созданном при участии Елисеевых в 1871 г. Счастливо женившись, Петр Степанович стал еще и совладельцем крупного Торгового дома «Братья Полежаевы»... Все это вместе с полученными от отца по наследству тремя домами и позволило ему жить безбедно и даже устраивать в своем доме на Мойке упомянутые выше балы.
Григорий Григорьевич оказался не так кичлив, как его двоюродный брат Петр Степанович, и роскошных балов, сколько мы знаем, в своем доме не давал. Интересы его были другими. Помимо обширных торговых дел прославился он и как конезаводчик. На многочисленных выставках его рысаки неизменно получали награды. Еще были и виноградники в Крыму (Елисеев был знатоком вин, учился этому во Франции и у знаменитейшего русского винодела Л. Голицына). Известная тогда по всему югу России рожь «елисеевка» тоже выведена была благодаря деньгам и стараниям Григория Григорьевича. Увлекался он и парусным спортом, был попечителем школы плавания под парусами. С 1898 г. и до самой революции Григорий Григорьевич был гласным (депутатом) Городской думы. Не обходилась без него и работа многих попечительских советов при больницах, школах и институтах. Он даже почетным датским(!) консулом в Петербурге был. И как-то со всем этим справлялся, даже дворянство получил в 1910 г. за свою неутомимую полезную деятельность, пока не подкосила его эта история с женой.
Женился Григорий Григорьевич рано, 19 лет, и на ровеснице. Элегантный, светловолосый, с красивым лицом и безукоризненными манерами и острым умом, он, думаем, без труда покорил сердце Марии Андреевны. Она родила ему прекрасных детей, семерых сыновей подряд (двое умерли в младенчестве) и последней — дочку. Ни один из сыновей, правда, не захотел прилепиться к семейному делу. Старшему — Григорию, отцу Анастасии Григорьевны, вроде бы отделялся даже миллион для открытия магазинов в Америке, но он все равно не прельстился. Стал врачом. После убийства Кирова его с семьей выслали в Уфу и в 1937 г. репрессировали. Второй сын — Сергей стал крупным специалистом по японскому и китайскому языкам. Эмигрировав, он преподавал во Франции и в Гарварде в США и был даже избран членом-корреспондентом Французской академии наук. Третий сын — Николай стал юристом и тоже после революции эмигрировал. Младшие — Александр и Петр остались в России. Александр жил в Ленинграде, работая в разных научно-исследовательских институтах. Петр, как и старший Григорий, оказался в Уфе, где тоже погиб. Дочь Мария, или Мариэтта, совсем молоденькой вышла замуж то ли за юнкера, то ли за прапорщика. В 1918 г., взятый в заложники большевиками, он погиб. Мария потом вышла замуж вторично, переехала в Москву, где и скончалась.
Сохранилась трогательная история о пожертвованной Марией Андреевной в церковь Св. Екатерины иконы Казанской Божией Матери с изображением святителя Григория, преподобного Сергия, Николая Угодника, святого Александра (Невского?), апостола Петра и Марии Египетской. Думаем, что не было для нее ничего дороже этой семейной иконы, но отдала! Чтобы и всякий мог перед ней помолиться, а не только она о здравии своих детей. Когда случился в семье их разлад, дети все заняли сторону матери. Сыновья — те даже и знать отца более не хотели. В уфимской ссылке Григорий получил из Франции от отца письмо, в котором тот просил у детей прощения, но так велика была их обида, что ответа Григорий Григорьевич из России не получил. Не удалось, кажется, наладить ему отношений и с эмигрировавшими Сергеем и Николаем.
30 лет прожили Григорий Григорьевич с Марией Андреевной, а вот, поди ж ты, и в 50 лет можно влюбиться без памяти. Вера Федоровна Васильева, не свободная тоже женщина, не устояла, ответила Григорию Григорьевичу взаимностью, хотя и была много его моложе. Когда Мария Андреевна узнала, что муж ее сожительствует с «авантюристкой», с нею случился припадок. Ни о каком разводе она и слушать не захотела, пригрозила даже покончить с собой, если он не прекратит эту «позорную связь». Прекратить ее оказалось выше сил Григория Григорьевича. Он только увез Веру Федоровну подальше от петербургских сплетен. Лето 1914 г. они вдвоем провели во Франции, где у Елисеева было поместье, а когда вернулись в Россию, узнали, что Мария Андреевна уже дважды пыталась покончить с собой. Резала себе вены, бросалась в Неву, но оба раза ее успевали спасти. Третья попытка оказалась последней. Улучив момент, когда не было никого рядом, она повесилась. В народе говорили, что на собственной косе, на самом же деле — на полотенцах.
Григорий Григорьевич на похороны жены не приехал. И это бы еще ладно, но и месяца не прошло, как до детей дошла весть о его венчании с Верой Федоровной. Этого уж никак нельзя было простить. Рассказывают, что все пятеро сыновей в тот же день отреклись и от отца, и от всемилостивейше дарованного ему потомственного дворянства. Дочь Григорий Григорьевич держал взаперти, но все равно и ее удержать не сумел. Братья, сговорившись, лихо выкрали у отца Мариэтту, но в дворянство тот все же успел ее записать.
После самоубийства первой жены и нового брака Григорий Григорьевич жил уже более во Франции, чем в России. Думаем, что в России он и не прожил бы так долго. Либо с ним не поладили бы большевики, либо умер он от тоски, глядя на свои магазины, переделанные в скучные советские гастрономы.
Скончался Григорий Григорьевич в январе 1949 г. в возрасте 84 лет. Похоронили его на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.