«Ну и зачем тебе это?» — спросил его я. Он ответил как настоящий философ: «Дело не во мне. Дело в России. Русский народ пытаются вогнать в депрессию, заставляя отказаться от всего того, на чем веками держалась Россия. Великий народ унижен и растерян, и долг политика — помочь ему выбрать верное направление. Православие — вот тот первейший ориентир, который мы не должны отдать на поругание. Стоять в стороне в такой момент — непростительный для православного грех...»
Какие войска, какие войска?! Спасибо скажешь!» — напутствовал меня военком, намекая, что не вправе раскрывать тайны. За что мне следовало его благодарить — раскрылось уже в поезде: впереди флот и вместо двух лет придется барабанить все три… В учебке выяснилось и остальное: буду связистом, работающим на засекречивающей аппаратуре. Служба не сильно плохая: особая «шхерка» на корабле, портфельчик с печатью, и что в нем — никого не касается, может, секретные донесения, а может, пряники к чаю… Плохо то, что до всего этого долго добирался. Через делай раз, делай два и стой так на одной ноге, через унижения от «годков» («дедов») на крейсере, куда попал салажонком и откуда списали вскоре с такими же салажатами, через адские муки на эсминце «Светлый»…
На крейсере получил один раз под зад за то, что, минуя очередь к рукомойникам, сунулся по наивности к свободному. Оказалось, что умываться без очереди могли лишь «годки», нам же, молодым, следовало знать свое место: «Кем, говоришь, был на гражданке? Студентом? А здесь ты г…о». На салаг валилась на корабле вся черная работа: дневальства, ночные вставания на чистку картошки, бочкование (принести еду с камбуза и помыть посуду), вечные приборки, после которых чтоб ни пылинки… На «Светлом» ко всему этому прибавились и ремонтные работы.
Чтобы очистить корпус судна от старой краски, выдали какие-то тупые скребки и выставили на продуваемые ветром леса: «Работайте, что неясно, салажня ср…я! И чтоб до блеска…» Ершистых чуть что отправляли в машинное отделение сдирать щетками гарь с труб. Вылезешь потом еле живой и весь черный. Хвост приделать — и точно: черт! И отхаркиваешься потом сутки.
Когда понадобилось вдруг очистить и топливные цистерны, загнали в них нас же. Холодная, мерзкая жижа, тусклая переноска, ведро и миска. Черпаешь ею мазут, сливаешь в ведро и подаешь полным наверх, и так раз за разом, дыша тяжелыми испарениями, от которых головокружение и дурная веселость. «Годки» у люков тоже при деле, орут оттуда отборным матом, но нас ничего не трогает. Хочется петь и смеяться. «Нас не догонишь!» — затянули бы теперь, а тогда и с языка ничего не рвалось, кроме «Варяга» и «Катюши».
Как-то всех нас, насквозь пропитанных мазутом, вытащили на построение. «Дармоеды, сачки, вашу мать, это вам что там: ж… или телевизор? — начал материться старпом, с всегдашним ударением на „зор“. — Не хотим, б…, работать?» А у нас в душе вины — никакой. И боязни особой не было (что он придумает хуже мазута?), но вперед выступил лишь Витька Аксючиц. «Это где вы видите дармоедов! — выкрикнул он. — И как еще лучше работать? Может, покажете?»
Неделей позже ему несказанно повезло. Прокашляв несколько дней, он вдруг свалился от воспаления легких, и его увезли в больничку. «Начитался там всласть», — рассказывал он потом, не подозревая, что и всем нашим мытарствам вскоре придет конец. Вдруг перевели нас на узел связи. Дисциплины почти нет никакой, на вахту в бункер леском, птички поют, но главное — связисточки вот рядом, потрогать можно, и не редкой стайкой, а и не сочтешь сколько! Девушки, пляж, сосны… Ожили, конечно, все сразу.
В свободное от вахт время чем только не занимались! Загорали, бегали в самоволку, лазали по огородам, бродили в ночи с девчонками… Ну и прочее в том же духе, пока не пробудились в нас серьезные мысли. И здесь тоже не обошлось без Аксючица. Нет, он не отставал от нас (вместе бегали к морю, вместе — было! — пили вино и воровали цветы), но как-то всегда находилось у него время и для чтения, и для «заумных» бесед. Задаст вдруг вопрос, на который не знаешь, как и ответить, а найдешься, поставит в тупик новым. Похоже, узнал потом, поступал и Сократ, но не уверен, что хоть что-то слышали мы тогда о Сократе.
У меня за плечами был техникум, у него — мореходка, но и ему, и мне зримо не хватало образования. Сын докера и дворничихи, он даже и книг в доме не имел никаких. Нас троих в семье воспитывала одна мать, бравшаяся, как и его, за любую работу, но разница была в том, что он и дня не мог обойтись без книг. У него в то время был также план. С удивительнейшими пунктами: характер, речь, психология, философия, политэкономия, религия, стенография… Особо выделялись предметы для школы и предметы для университета! Он уже тогда не представлял себе иного места учебы.
Что-то в этом обширнейшем плане увлекло и меня. Не знаю, выписывал ли, но откуда-то у него всегда оказывалась свежая «Литературка». По ней отслеживали новинки. Помню, читали «Блокаду» А. Чаковского, «Пестрый камень» В. Чивилихина, «Чего же ты хочешь?» В. Кочетова. Этот последний роман был вскоре разруган, но теперь его можно назвать пророческим… Помню, заказал вслед за ним книжку Г. Попова «Техника личной работы», из которой почерпнул много полезного. Товарищи наши лопались со смеху, глядя, как по выписанному учебнику мы вдвоем выводили стенографические каракульки… Помимо «Литературки» у Виктора всегда под рукой была куча журналов. Всякие там «Вестники…», «Вопросы…» Прошел бы мимо и не заглянул ни в один, а он даже конспекты составлял. Цифры сопоставлял с дотошностью. Помню, не сошлось у него что-то по пятилеткам, так такие выводы сделал!..
Никто не поверит, но каким-то удивительным образом нам с ним удалось поступить в вечернюю школу. Во время службы! Начальство, помню, намучилось писать увольнительные. Виктор давно уже убежал от меня в гуманитарных науках, оставив мне первенство лишь в математике. Она ему труднее давалась, он, видимо, злился, но отступить в чем-то было не в его правилах. Начали мы ходить в школу в Лиепае. Через какое-то время пришел приказ о переводе в Балтийск. Его, как коммуниста, забирали в политотдел, меня обратно на крейсер. И вновь невероятная вещь — нам обоим и там разрешили учиться!
Школу и он, и я закончили чуть ли не отличниками. Но вот ведь неугомонный! Уговорил меня сдавать экстерном на офицера. И тоже сдали. Разведенные по разным местам, мы тогда нечасто встречались, но у нас на крейсере он был фигурой известной. Столкнулся раз с нашим старпомом — страшным матерщинником, не в три, а в семь и более этажей выражался. Не знаю как, но Аксючицу удалось укоротить его загибы. С «петровских больших» до «петровских малых», даже и до «самых малых»…
Вернувшись с флота домой, начал устраивать жизнь. И тут письмо. «Если поступать, — писал Виктор, — то только в Московский университет». Посомневался немного, но согласился. Выбрал экономическую кибернетику. А Виктор давно уже решил — на философский. В первый год учебы много читал. Нельзя было дать слабину и в учебных предметах. Был еще спорт. Но если у меня все складывалось как-то обыденно, то за ним многие уже видели большое будущее. Как-то раз на флоте зашел у нас спор. Еще один наш друг, расхваставшись, стал размахивать «Правдой». «Вот, — убеждал он нас, — увидите здесь мой портрет…» «Не твой, а его», — остановил я хвастунишку, указав на Аксючица. И, надо сказать, недалеко оказался от истины, хотя и не знал тогда о той еще не до конца, может быть, и осознанной, но уже намеченной Виктором цели: стать ни больше ни меньше генеральным секретарем, точно двигающим страну к коммунизму! А то ведь столько идем, а все зигзагами: то «левый уклон», то «правый»…
Пункт с религией у него определенно завис. До Библии тогда еще трудно было добраться. Не только религию, Виктор не знал и много чего другого, был стеснительным, иногда даже букой, но представляли его в разных умных компаниях уже как звезду факультета. Надо сказать, что сам ум его устроен абсолютно философично. Его даже в пионерлагере мысль о конечности бытия приводила в ступор. «Это что же, — рассуждал он, — как бы я ни жил и что бы ни делал, все равно без остатка исчезну?»
Аксючица довольно часто относят к почвенникам. Если понимать под этим неразрывную связь с Русской землей, то, наверное, да — почвенник. До поступления в университет он жил в Риге. Родился вообще в какой-то глухой белорусской деревушке. Но, приехав в Москву, будто вернулся на родину. У себя в общежитии Виктор просыпался счастливым: Москва! Ощущение русскости с тех пор никогда его уже не оставляло. Однажды в аэропорту, когда Аксючиц летел в Брюссель, с ним захотел поговорить министр иностранных дел Беларуси. «Виктор Владимирович, — спросил он, — скажите, как будут развиваться отношения наших стран?» «Вполне ясным образом, — ответил Виктор, — русский народ рано или поздно восстановит свое единство!» Борясь с опошлением русского национального сознания, Аксючиц с близким ему по духу Г. Анищенко демонстративно откажутся от сотрудничества с радио «Свобода», где им предоставляли трибуну. О русофобской позиции, занятой редакцией, было даже написано письмо в конгресс США. Оставленное, разумеется, там без внимания.
В Москве друг довольно скоро женился. Помню, помогал ему с переездом. То, что носили из мебели, трудно было и мебелью назвать. Но где взять денег студенту? Он, конечно, как и все мы, оторванные от родителей, подрабатывал: ночным комендантом, учителем, но и при всем том не вылезал из нужды. Ему самому вполне достало бы морковных котлеток (видел их у него на столе), но ограничивать в необходимом детей (они скоро появились), я думаю, Виктору было трудно. Ну и несколько неудобно было также, когда физическая материя его одежды прилюдно распадалась на атомы.
«Поступай в семинарию, — уговаривал его дядя, московский священник, — потом рукоположим...» «Нет, — гордо отвечал ему Виктор, — я буду философом!» «Господи! Философ?!» — пожимал плечами дядя с сомнением. Недоумевали и родители: «Что это за работа такая — философия?» Ну да ладно бы марксистская философия, но марксизм уже никак его не прельщал. Тот же дядя подарил ему Библию, наказав читать с Нового Завета. И Виктор был сражен. Глубиннейшим смыслом, пленительным образом Спасителя, множеством афоризмов, имеющих корни в Писании…
Думаю, что с этого времени стал обостряться в Аксючице интерес и к русской религиозной философии, безусловно, лучшей в мире. Бердяев, Соловьев, Розанов, Булгаков, Франк… Кстати оказались и книги Солженицына, к которым он отыскал тайный доступ. Это было огромное море, в которое погрузился с наслаждением. Запойное чтение, осмысление, взрыв устоявшихся представлений и... воскресение! Чуть ли не сразу обнаружилась и нужда ходить в храм. «Зачем это тебе?» — удивилась жена. Долго было объяснять, и Виктор ответил уклончиво: «Нельзя же философу не ходить в церковь».
Я тогда не совсем его понимал, настолько был крутым поворот, но за Солженицыным к нему бегал. Власть за этим присматривала, и следовало быть осторожным. Скажем, никак нельзя было говорить «Архипелаг
ГУЛАГ». Спрашивал иначе: «Вить, не дашь почитать „Остров сокровищ“?» Давал. И его, и «В круге первом», и «Раковый корпус»… У Аксючица от Солженицына голова шла тогда кругом («Томик „ГУЛАГа“ в портфеле — критерий „самостоянья“»). Он в то время не сильно таился, и про то, что у него можно достать «запретное», знали, думаю, и те, кому положено было знать. Как-то один из сокурсников высказался даже в том духе, что нужные люди наблюдают за Виктором, а на курсе половина считает, что он из КГБ, а другая половина — что из ЦРУ!
С ЦРУ тут видимый перебор, а вот о КГБ было что думать. Не может же вот так безнаказанно партийный секретарь курса (!) распространять диссидентщину? Или он от них, или недорабатывают. Позже выяснится, что недорабатывали. К каким-то мерам прибегнут, лишь дав закончить университет. У него был шанс закончить и аспирантуру, но тут уж не дали: был звонок, после которого Аксючица вычеркнули по-тихому из аспирантов.
Из партии вытолкать тоже хотели по-тихому, но бумажку об исключении он получил только через полгода. Заявлений не писал, прилюдно партбилет не жег, просто перестал «ходить в партию», и все. Чтобы избежать скандала (человек приметный!), к нему стали засылать переговорщиков: «Вам же партия столько дала…», «Вы такой талантливый…», «Подумайте о детях, коммунизм на века…». О детях он конечно же думал, но вот, что «на века» — тут у него уже были сомнения.
С рукописями и книгами друг стал осторожнее, но один из его чемоданов все же перехватили. «Откуда у вас такая литература?» — выспрашивали в органах. «Купил на черном рынке. Читать никому не давал»,— отвечал. Уголовно преследовалось только распространение, но, думаю, могли бы все равно ухватиться. Почему-то не стали. Даже книги обещали вернуть. Но на другой день там же встретили его с удивлением: «Какие такие книги? Валите отсюда!..»
В 1983-м пришли сразу шесть мужиков. В суматохе Виктор прятал что-то, рвали с женой бумаги и жгли в унитазе. «Почему не сразу открыли?» — оглядели его пристрастно. «Одевались», — отвечал он, стоя в халате. — «А дым откуда?» — «Так это у вас дезодоранты. Мы у себя жжем газетку…» На допрос ехать не согласился — не было повестки. Участковый, которому штатские приказали действовать, с криком подскочил к жене Виктора: «Примите меры, ваш муж демонстрирует перед нами мужскую силу!» Жена хоть и была в тревоге, но смогла это себе представить. И, не выдержав, рассмеялась…
В своих «Воспоминаниях» Аксючиц о допросах рассказывает с иронией. «Как такой умный человек может верить в Бога?» — спрашивает его майор КГБ. «Но среди философов нет ни одного атеиста», — отвечает Виктор. «А Энгельс? Маркс? Ленин?» — не успокаивается следователь. — «Энгельс — публицист, Маркс — экономист, а ленинские „Философские тетради“ — всего лишь конспекты со множеством бранных слов»… Как-то раз этот майор все же поставил его в тупик. «Мы же с вами православные», — начал он издалека. «Это как?» — не понял Виктор. — «Ну, как-как… ну вот они там — католики и протестанты, а мы — православные. Только вы верующий православный, а мы православные атеисты…»
Видя, что не получается громко (а хотели смастерить антисоветскую группу), стали грозить завести дело за тунеядство, но тут у него была в запасе «отмазка» — вынужденные, чтобы содержать семью, шабашки. Шабашничал он около десяти лет. Всякого насмотрелся, но чаще всего вспоминал почему-то кающихся Молотова, Маленкова и Кагановича: «Мы были не правы. Хотели растянуть целину на многие годы, построив вначале дома, дороги и зернохранилища. А ЦК нас поправил…» Все эти десять лет шабашек Аксючиц был занят тем, что «поправлял» ЦК: строил дома, дороги и зернохранилища, без которых урожай сгорал в кучах. Ну и продолжал писать. Пятилетняя дочь на вопрос о том, кем работает ее папа, ответила в общем-то точно: «Он ездит в Сибирь и делает там философию».
Одну из работ Аксючица — «Поэтическое богословие Марины Цветаевой» — в 1983 г. вдруг издали в Париже. С этого времени ему открылась дорога во многие европейские издания, у себя же в стране по-прежнему чуть ли не все написанное приходилось прятать. И чтобы не растерять духовные силы — молиться: «Жизнь моя — свет любви Твоей, Господи…» Случалось, что из шабашек он привозил приличные деньги, но в конце 1980-х вдруг стал очень богат. Лондонская «Таймс» даже опубликовала его портрет с подписью: «Первый советский миллионер». Способ оказался нехитрым: взяли кредит, купили списанное судно и продали в Испанию на металл, обратив полученные деньги в компьютеры. Цены на них в то время были заоблачными.
Появилась возможность писать без оглядки, помогать нуждающимся, но страна стояла на переломе, и друзья стали толкать его в политику. Он сопротивлялся: «Мне и бизнес не по нутру. Хочу быть только философом…» «Но может сложиться так, — отвечали ему, — что уже через год никто не сможет заниматься ни бизнесом, ни философией». Команду ему подобрали неплохую, уже сделавшую депутатом Станкевича. Но, думаю, им не пришлось особенно как-то стараться. Он сам включился на полную, митингуя до хрипоты. Не жалели сил и друзья, декламирующие: голосуйте за Аксючица, все у вас получится! «Вражеские» же плакаты выдумкой не блистали. Идешь в метро, читаешь на одной стороне: «Аксючиц — сионист, собирается драпать в Израиль». «Вот ведь, — думаешь, — как маскируются!» И вдруг рядом на другой стороне: «Аксючиц — антисемит, призывает к погромам!»
Первое, в чем он отметился на съезде, — в скандале с флажками. Трое «полоумных» — он, Румянцев и Астафьев — установили подле себя триколоры. Их акцию сразу расценили как провокацию. Было даже одобрено постановление: убрать из Кремля царские символы, но спустя лишь год триколор был объявлен государственным флагом.
За пост Председателя Верховного Совета РСФСР реально бороться могли тогда лишь Ельцин и Полозков. Аксючиц тоже был выдвинут кандидатом в председатели — считай, высший пост, что-то вроде генерального секретаря, ну, чуть, может, меньше. Карьера намечалась стремительнейшая, и если бы он захотел держаться на гребне, кто знает, кто знает… Вот только приспосабливаться Аксючиц ни за что бы не согласился. Выступая с программной речью, он так распалил коммунистов, что человек двести их вышли из зала.
Ельцину Аксючиц подставлял плечо дважды. Первый раз, когда снял свою кандидатуру на съезде. Ельцин тогда обошел Полозкова на три голоса, и, надо понимать, аксючицкие голоса никак не могли отойти к Полозкову. Второй — в августе 1991 г., когда бросил жену (вот-вот рожать!) на товарища и рванул в Белый дом. А ей потом — лязгающие под окном танки и звонки от «заботливых» подруг: «Говорят, всех депутатов арестовали, а Виктор дома?»
Если бы и впрямь решились хватать, то за ним пришли бы довольно скоро. Фамилия Аксючиц в списках стояла за фамилией Ельцин. У Виктора, впрочем, не было времени над этим задумываться: он организовывал оборону, бегал с Немцовым раздавать листовки солдатам, ночью с Юшенковым они сумели привести на защиту Белого дома целое воинское подразделение…
Я спрашивал, об этом стоянии в ельцинских рядах он не жалеет. Говорит, что не Ельцина защищал, а свободу «жить не по лжи». И не он виноват, что ту их победу присвоили себе те, кто отсиживался в нижних этажах Белого дома, пил водку и жрал икру. Через два года Аксючиц вполне почувствует на себе, насколько «шалости» этих круче «шалостей» трусливых коммунистических «барашков». Эти будут действовать без раздумий: колючая проволока, снайперы, и не только про телефоны, свет, воду, но и про канализацию не забудут. «Этакий небольшой „ГУЛАГчик“ в центре Москвы организовали», — заметит потом жена Виктора.
В 1991-м Ельцин подарит ему часы с надписью: «Защитнику Дома Советов». А в 1993-м он снова защищал Белый дом уже от Ельцина. Я ездил туда, чтобы передать Виктору записку с предложением помощи. Ожидался штурм, и вышедший военный начал объяснять нам, мужикам и парням, собравшимся у костра, как вести себя при его начале: «Берете эти оградки и отступаете, прикрываясь ими от омоновцев…» «Боже, — подумал я, — и это все, что Руцкой с Хасбулатовым смогли придумать?»
1993 год — точка разлома, открытая война, но первые столкновения начались раньше, в пору «борьбы суверенитетов». «В одном государстве не может быть более одного суверенитета», — спорил с «всенародно избранным» Аксючиц. «Беловежский сговор» он вообще воспринял как катастрофу и как депутат сделал все, чтобы не дать его узаконить. Вскрывал то, что пряталось (Крым, Севастополь, ядерное оружие…), поднимал вопрос о конституционности, открыто ругался с Ельциным: «Вы разве не видите, сколько здесь всяких опасностей?..» Разогнать дымовую завесу — «даешь единство славянских народов!» — ему так и не удалось. Его начали даже шпынять: «Аксючиц, мы тут вопросы задаем, а не лекции президенту читаем».
После выступлений против развала СССР лидеров Российского христианского демократического движения (РХДД), в котором Аксючица по праву можно было бы называть «генеральным секретарем», к нему приклеили ярлычок: красно-коричневый коммунофашист. Чтобы подошел какой-нибудь записной либерал и плюнул: «Вот тебе и всей твоей партии!» В доверии ему начали отказывать и в Европе. Вот только что с интересом следили, поддерживали, знакомили с Колем и Андреотти, рассчитывали, наконец, а он вдруг скатился к «имперским позициям», отказался еще и от содействия миссионерам с Запада. Будем, решили, «дезавуировать», и помощь переориентировали на «Яблоко» и НДР.
И все же его партийный проект не оказался пустышкой. РХДД подготовило и добилось принятия Закона «О свободе вероисповеданий», выступило автором постановлений об отмене ленинско-сталинских декретов о Церкви, о предоставлении религиозным организациям статуса юридического лица, об освобождении религиозной деятельности от налогов, об учреждении дня Рождества Христова выходным днем…
Теперь он воссоздает свою партию (http://narodpb.ru), думает над ее названием и программой. «Это же такая ноша, ну и зачем тебе это?» — спросил я его...