На окраине города стоял жилой дом, на верхнем, пятом этаже которого жила недавно овдовевшая женщина с двумя детьми, девочкой шести лет и мальчиком, которому едва исполнилось три. Отец их, бедный чиновник, умер как-то вдруг и довольно нелепо. В октябре у него было много работы, которую приходилось брать и на дом. И вот, кажется, все уж сделано, переписано набело. Разгоряченный, опаздывая, он спешил на службу по холодной осенней улице, толком не одетый, промочив вдобавок и ноги. Просидел потом целый день в плохо топленном помещении и к вечеру почувствовал себя совсем плохо.
Вернувшись домой, поиграл с детьми, что-то даже еще поделал по дому, так что до постели добрался совсем обессиленным. А ночью у него сделался озноб, участилось дыхание, обнаружились боли в боку... Жена бросилась было за доктором, но он удержал: «Ничего, Маша. Это так, ерунда. Пройдет к утру!»
Но к утру температура подобралась к сорока, усилился кашель, на щеках засветился нездоровый румянец, появилась дрожь в голосе... Она укутала его потеплее, сбегала за извозчиком и отвезла в больницу.
А на другой день его и не стало. Врач, отводя глаза, объяснял ей, что ничего нельзя было поделать, что процесс оказался слишком стремительным — крупозное воспаление легких, а организм был слаб... Она стояла, слушала его и ничего не понимала. Собранный в больницу узелок выпал из рук, лицо сделалось мертвенно-бледным, и доктор невольно приблизился, чтобы удержать ее от падения. Но она не упала. Удержала кровь, прилившая к голове и запульсировавшая чужим, непонятным словом: «Умер! Умер!..»
«Как же так? Разве это может быть так?..» — чуть опомнилась она наконец и, повернувшись, побрела к выходу из больницы, бессмысленно повторяя сказанное врачом: «Ничего нельзя было поделать. Воспаление легких. Он умер...» Моросящий на улице дождь заставил ее остановиться. И тут же тысячи мыслей вонзились в рассудок несчастной женщины: «Умер Сергей. Что будет с детьми? Боже, что теперь делать? Как жить без него? Я не смогу, не справлюсь...»
Растрепанная, не сознающая себя, она и не заметила, как добралась до дома. И все следующие дни прошли у нее как во сне. Как похоронили мужа, как жила это время, она едва помнила. Словно пелена на глазах. И за ней какие-то смутные тени и голоса. Читающих псалтырь монашек, дворника, взявшегося распоряжаться выносом тела, батюшки в храме, кого-то еще...
Дети какое-то время были пристроены у незнакомых людей, потом их вернули, и они каждый день приставали с расспросами: «Мама, а где папа? А почему он не идет домой?» Она прижимала их к себе и накинутым на плечи платком утирала слезы: «Он уехал, дети. Скоро вернется». Машинально, словно заведенный кем-то автомат, она топила печку, готовила что-то на маленькой кухне, мыла в тазике посуду, убиралась, гуляла с детьми, а поздними вечерами, когда они засыпали, тушила свечи и долго сидела в каком-то глухом забытьи, тупо глядя в окно, манящее искрящейся водяной капелью беспрестанных дождей, а потом и ледяной изморозью наступающих холодов.
В эти ночные сидения и стала вызревать у нее одна страшная мысль. Черной птицей залетела она к ней в душу и принялась обустраивать там свое гнездовье, вытесняя жившие там прежде тихие видения. «О нет, нет, какой грех! И как же дети, Ванечка, Саша?» — долго сопротивлялась она. «Но что же остается помимо этого?» — этот вопрос ставил ее в тупик, и постепенно она начала сдаваться. Черная мысль захватила ее всю, почти целиком. И она отдалась ей, обещающей успокоение. Кажется, что это ив самом деле был лучший выход и для нее, и для детей (которых конечно же не бросят, вон и детский приют под боком), что этого и Бог хочет, что вот и образ Христова распятия толкает ее к завораживающему окну (отблески старой иконы от горящего в печи огня время от времени появлялись в окне). «Работать ничего не умею, да и не возьмут никуда с детьми, — думала она. — Нет, и в самом деле нельзя мне жить больше...»
Так пролетел ноябрь, начало декабря. В сороковой день она съездила на кладбище. Лежащий на могилах молодой снег показался ей завораживающим — чистое, легкое, теплое одеяло. Забраться под него, и исчезнут земные горечи. Стайка потревоженных снегирей красным облаком вспорхнула с земли и устроилась на ближайших деревьях, стряхнув с них пушинки белого кружева. И вновь установилась покойная тишина безмолвного царства мертвых. В оцепенении она простояла у могилы Сергея час или два, пока в наступающих сумерках не начал потухать день. Когда она выбиралась по узкой тропинке к выходу, привиделась ей быстрая тень, отделившаяся от ближней оградки и близко-близко прошедшая мимо. Словно шелестение ветерка — и вновь тишина. Вот только показалось, что ветка красной калины выпала из рук проходящего и зарылась тяжелыми гроздьями в белый пух снега... Приостановившись, Мария поискала вокруг глазами — и в самом деле вот она, замерзшая ветка с пригоршнею ягод, только не удержалось, осыпалось с нее несколько темных кровяных бусинок... Она собрала их, обжигающих холодом, в ладонь и оглядела непонимающе...
Вернувшись домой, она приготовила детям поесть, усадила их за стол, потом заглянула в зеркало и горестно вздохнула. Темные круги у потускневших, распухших глаз, безвольно опустившиеся плечи, появившиеся в волосах серебряные нити — картина была безрадостной. Подошла к комоду, еще раз пересчитала деньги. Теперь их осталось совсем немного. На неделю, а с отчаянной бережью — до Рождества. Вспомнила о молоке для детей, дровах, строгом хозяине дома, которому нечем было платить... Боже, и в самом деле нет выхода?
На следующей неделе, в воскресенье, она с детьми ходила к домовладельцу. Тот не захотел ее даже выслушать. Домой они возвращались пешком, и путь их лежал через центр города, запруженный по случаю приближения Рождества каретами, колясками, санями с медвежьими полостями. Груженные коробками, узлами, кулями, с разбитными и степенными седоками, они сновали по улицам во множестве, так что и дорогу нельзя было перейти, разве только торопью, в великой спешке. Витрины уже успели празднично украсить, и народ, от которого всюду было черным-черно, вглядевшись в выставленный в них товар, спешил юркнуть за массивные двери магазинов, торопясь сделать необходимые к Рождеству покупки.
Сосредоточенно пробираясь в толпе, Мария с детьми неожиданно наткнулась на магазин игрушек, сплошь заваленный всякой всячиной. Тут были и нарядные куклы, и пушистые зайчики, и белогривые лошадки на колесиках, и нарядные санки, и свистульки, и дудочки, и пузатые барабаны, и еще тысячи разных чудесных вещей. Пройти мимо, не остановиться, было делом невозможным, и пришлось матери провести детей внутрь помещения. Здесь они натолкнулись на фигуру огромного старика с большой белой бородой и высокой тростью в руках. За спиной у него висел мешок, наполненный игрушками.
«Кто это, мама?» — застыл перед так поразившей его фигурой младшенький Ваня. «Это Дедушка Мороз, — отвечала ему мать, — на Рождество он приносит детям подарки. Если будете послушны, принесет подарки и тебе с Сашенькой... Когда Рождество? Рождество очень скоро, и десяти дней не пройдет, ты ведь, Саша, умеешь считать на пальчиках!»
«Дедуська Молоз», — еле выговорил Ваня. «Дедушка Мороз, — повторила за ним Саша. — Мы будем послушны, мама», — прибавила она за себя и брата.
«Мама, я хочу подалки! Я хочу желтенькую собачку»,— сказал Ваня. «А я хочу вон ту куклу», — попросила Саша. — «На Рождество, милые, на Рождество! Дед Мороз принесет вам подарки!»
Домой дети вернулись возбужденными и долго не могли заснуть в этот день. А на следующее утро придумали нарисовать в тетрадке десять палочек, одну из которых жирно перечеркнули. Потом долго считали, сколько палочек осталось. На другой страничке Саша, недавно освоившая буквы, долго-долго выводила карандашом мудреные названия подарков Деда Мороза, тех, что хотелось бы получить ей самой, и тех, о которых ей нетерпеливо подсказывал расположившийся за спиной Ваня.
Список получился радостным, и Саша перечитала его с удовольствием. «Мам, а крокодила я писать не буду, а то Ванечка испугается!» — крикнула она маме, решив не приписывать еще одно слово, то ли потому, что и в самом деле подумала, что брат испугается крокодила, то ли потому, что уж сильно утомилась писать...
Мать посмотрела на составленный список, погладила Сашу по голове и отвернулась, чтобы не вычитала дочь в ее глазах затаенную мысль. На Рождество была высчитана ею последняя дата. Она что-то соберет детям в подарок, упросит пустить их на елку в приюте, и кончится этим ее мучительный срок...
Взгляд голодных детей!.. Она бы не выдержала его и секунды. Еще и страшный домовладелец, бесцеремонно вваливающийся в квартиры жильцов: «Мы обязаны знать, какого сорта у нас люди, потому как мы здесь в своем полном володении!» Раскинется потом в чужом кресле и пустится в рассуждения: «На моей земле живете, в моем доме существуете, а ведь за доброту мою уважения ко мне не имеете. Водопроводы засоряете, лестницу захламили, такая поведенция штрафом карается. Во всякое время и вон могу вышвырнуть. На вас долгу-то сколько? Сейчас изволите заплатить или опять завтрями кормить будете? Я не хочу задаром сдавать квартиры...» «Нет, — додумывает она в отчаянии,— видно, и в самом деле нет выхода. Негде сыскать помощи бедным людям»...
В сочельник она отправилась в церковь ко всенощной. Отстояв службу, долго не решалась подойти к батюшке исповедаться. Так и стояла посреди церкви, опустив голову, пока старенький отец Николай, отпустив грехи прихожанам, сам не подозвал ее: «Ты что же, матушка, в этакий-то день не подходишь?» Она упала перед ним на колени и горько заплакала. «Знаю, все знаю, — забасил батюшка, осеняя ее крестным знамением, — трудно тебе, матушка, но воссиял уже на земле мировой Свет Разума. Разве не чувствуешь ты, что чувствуют все — Христос Рождается! Проси у Него не избавления от несчастий, но терпения, чтобы перенести испытания»... Она целует батюшкину руку, и слезы сжимают ей горло. И все еще не смеет подняться, а батюшка смотрит на нее грустно и ласково. Наклонившись, помогает ей встать. «Вот крестик тебе, матушка!» — он неловко лезет рукой под ряску, чтобы достать четки с красным крестиком и такого же цвета стеклянными бусинками, но непрочная нитка рвется, и алые кровяные шарики с шумом рассыпаются по полу. Недавнее видение воскресает в голове у женщины, и она страшно пугается:«Что это?.. Что это?»
«Это от Господа! — успокаивает ее отец Николай, — видно, это Его послание к тебе, Мария! В пролитой Им на земле крови не только наше спасение, в ней и утешение наше. Вот спрашивают, зачем человеку страдания? А чтобы он не остался без Христа! Только слезам Бог открыт. Никогда не плакавший — не увидит Христа. Блаженны плачущие, ибо они будут утешены Господом! К Нему помыслы страждущих. На кого же надеяться, если уже неоткуда ждать помощи? И куда идти, если нет нигде выхода? Только на Него упование!..»
Собранные бусинки жгут ей сомкнутую ладонь, и не ушла еще тяжесть из груди, но уже не просто торопится она домой, а вдруг замечает свежую морозность дыхания, скрип снега под ногами, стоящие над домами дымы, зажженные лампадки в окнах...Замечает, как принарядились вокруг сады, как светится, серебрится инеем воздух, как блещут восторгом звезды. Будто звон от них... Плывет и не молкнет. Тихий, чудесный звон. Радуются звезды —Христос Рождается! И поют Ему извечную песнь: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!»
Открывший ворота дворник сказал ей про откуда-то пришедшую посылку, и она поспешила наверх. Дети не спали, кружась вокруг какой-то большой коробки. Она помогла им распаковать ее. А в ней — не успевший оттаять с мороза гусь, свиная нога, бутылка сладкой воды, пряники, сушеные фрукты, чернослив, изюм, яблоки, груши, настоящие апельсины, мешочки какой-то крупы, маленькая игрушечная елочка, бумажный, осыпанный блестками ангел с золотым цветочком, кукла, рыженькая собачка... Господи, какое богатство!
Дети, глубоко вздохнув, замерли в удивлении, потом осторожно трогают ангела пальчиком, боясь взять в руки... «Дедуська Молоз!» — догадывается Ванечка. «Дедушка Мороз!» — подтверждает мама, теряющаяся в догадках. Среди такой неожиданной роскоши находится маленький пакет, украшенный рождественским видом: волхвами, шествующими за звездой...
Она торопливо разрывает пакет и находит в нем аленький крестик и небольшие деньги... «Батюшка Николай», — выдыхает Мария, и слезы льются из ее глаз.
Христос Рождается! Бог соединяется с миром ради спасения и утешения человеков!