Жену с детьми он отправил в Крым, а сам остался в подмосковном Кучино, где располагался основанный им Аэродинамический институт. Повсюду вокруг уже полыхали усадьбы, и, оставленный без присмотра, институт этот неминуемо подвергся бы разрушению. Нужно было позаботиться и о сотрудниках. Единственным спасительным выходом ему казалась национализация. Результат встречи с большевистскими вождями был для него непредсказуем. Вся страна была оклеена тогда листовками, клеймившими «врагом трудового народа» его знаменитого брата Павла Павловича, крупнейшего капиталиста, но Дмитрий Павлович все же отправился в ведомство Луначарского. Здесь его принял астроном Штернберг, прежде подпольщик с кличками Лунный и Эрот, а теперь заслуженный комиссар, отличившийся безжалостным обстрелом Кремля.
Луначарский, узнав об этом артиллерийском погроме, упал от ужаса в обморок. «Такой звериной злобы, такого разрушения истории я просто не в состоянии выдержать», — кричал он в слезах, подавая прошение об отставке. Но вот, поди ж ты, какова судьба! Взяла и отвела «разрушителя истории» Штернберга прямехонько к оставленному при должности Луначарскому. В Народном комиссариате просвещения «Лунного» профессора определили в заведующего отделом высшей школы.
На состоявшейся у Штернберга встрече разговор не мог не зайти и обо всех Рябушинских. Дмитрий Павлович защищал братьев, доказывая, что развивая русскую промышленность, они тем самым защищают ее от иностранного влияния, но слова его не произвели должного впечатления. «Мы сделаем это гораздо лучше», — с уверенностью произнес Штернберг и перевел разговор в практическую плоскость. Предложение о национализации было им принято. Для управления институтом договорились назначить особый комитет из университетских коллег Дмитрия Павловича. Была утверждена и его командировка в Данию. Кажется, и бумагу нужную дали, «настоящую и окончательную», но с отбывающего от пристани парохода его все равно сняли. Вместе с вещами он был доставлен к председателю Петроградской ЧК Урицкому, для которого, как и для многих других большевиков, одна лишь фамилия Дмитрия Павловича была непереносимой. «В Данию? — удивился наивности Рябушинского Моисей Соломонович. — И допустить себе этого не могу. Вот разве что сразу три народных комиссара подтвердят мне свое согласие… Но пока что можете быть свободны, если пообещаете никуда не уезжать…»
Другой «окончательной» бумаги Дмитрий Павлович решил дожидаться в гостинице «Европейская», но на следующее же утро к нему вновь был послан отряд солдат. «Мне же сам Урицкий сказал, что я свободен», — попробовал посопротивляться Дмитрий Павлович. «А Моисей Соломонович убит!» — огорошили его неожиданной новостью.
В тюремной камере из окна он видел, как несли на Марсово поле гроб Урицкого, окруженный всадниками, и вереницу людей, его сопровождавших. Горе их было безутешным. Г. Зиновьев писал тогда в некрологе, что «Урицкий был одним из гуманнейших людей своего времени, человеком добрейшей души и кристальной чистоты…». Имя этого «добрейшего» большевика присвоят Таврическому саду и Дворцовой площади в Петрограде и еще сотням улиц и площадей, несмотря на то что многие уже и тогда хорошо знали, что не в ответ на его смерть, а что им самим были пролиты «первые ведра и бочки крови» большевистского террора. Как о человеке, «желавшем быть Иоанном Грозным социализма», и даже как о «совершенном негодяе» отзывался о главе Петроградской ЧК писатель Алданов, хотя и оговариваясь при этом, что Урицкий был еще не самым худшим из тогдашних чекистов. История, впрочем, и сама расставляет все по местам. «Славное» имя грозного большевика сделалось теперь уже совершенно бесславным. На днях даже и мемориальную доску его свинтили с дома на 8-й линии Васильевского острова и увезли в неизвестном направлении, а вот Рябушинскому прошлой осенью поставили памятник в г. Железнодорожном…
В камеру к Дмитрию Павловичу, меж тем, прислали зачем-то фотографа, снявшего его сидящим на койке. Приведенного сюда же полковника, служившего при Керенском, заставили позировать стоя. Фотография с Рябушинским появилась потом в газете, но рядом с фамилией почему-то не были поставлены инициалы. Предчувствия Дмитрия Павловича одолевали самые мрачные. Одновременно с Урицким стреляли и в Ленина, и «на контрреволюционный террор» революция готовилась ответить беспощадным «красным террором». В той же газете появились вскоре списки заложников, которых убьют, если Ленин не выживет. И по царящему кругом настроению было видно, что выживет Ильич или не выживет, «с контрреволюционной сволочью кончать теперь будут немедленно и не испрашивая ничьего разрешения». Расхлябанности и миндальничанью на местах предложено было положить конец. В живых определено было оставить только «90 миллионов из ста». «С остальными, — по мнению того же Зиновьева, — нечего было и церемониться. Их надо было просто уничтожать».
Дмитрий Павлович рассказывает о своих злоключениях кратко и почти без эмоций, но его жизнь висела тогда на волоске. В Петрограде и без команд из Москвы ни с кем церемониться не собирались. Только в сентябре здесь расстреляли свыше 500 человек. К ноябрю число убитых приблизилось к тысяче. Прибавим к ним и две затопленные барки, со связанными на них по двое и по трое офицерами…
Первого октября Рябушинский пишет пространное завещание, образцовое, на наш взгляд, для любого ученого. В нем он сожалеет о том, что приходится уходить из жизни, когда в мыслях у него столько важных работ, просит жену и детей не впадать в отчаяние и назначает научных душеприказчиков. Дмитрий Павлович просит их быть снисходительными к последней его работе «Исчисление абсолютных величин», написанной в тюрьме. Она была еще не вполне отделана и могла содержать ошибки. Своему институту он желает, чтобы там продолжал главенствовать дух творческой инициативы, чтобы не ограничивались в нем простым накоплением материала, а использовали его для решения научных задач. Он желает также, чтобы в Кучино появилось еще три института — математический, философский и посвященный силе тяготения и чтобы оранжерею, парк и поля использовали там для изучения законов наследственности. Среди эмблем, которыми украсят новые кучинские институты, ему кажется важным уделить достойное место символу 1/0, выражающему невозможную операцию деления на нуль. Над этим он задумывался при написании последней работы…
Тут нам уже пора объяснить читателям, что это за институт был у Дмитрия Павловича и почему он считал его своим. В семье он был седьмым по старшинству из восьми братьев и, как все они, был отдан учиться в Московскую коммерческую академию, где преподавал в то время знаменитый Н.Е. Жуковский. После академии, которую он окончил с золотой медалью, ему следовало, опять же по семейной традиции, прослушать курс лекций в европейском университете. Вслед за старшим братом Владимиром он отправился в Гейдельбергский университет в Германии, где в течение семестра прослушал курсы физики, химии, философии и зоологии. Какие-то мысли относительно будущего у него тогда должны были уже быть, но окончательный выбор Дмитрий сделал во время предпринятого путешествия. В порту Аден, когда он наблюдал за чайками, боровшимися с ветром, ему вдруг пришла мысль, что доступное птице может быть под силу и человеку.
К тому времени Дмитрий уже располагал значительными средствами, унаследованными от отца Павла Михайловича. Был у него в распоряжении и большой участок земли, выделенный ему из купленного матерью имения в Кучино. Явившись к Жуковскому, он предложил использовать все это для постройки аэроплана. «Но тут нужны будут опытные данные», — охладил его пыл Николай Егорович, и вместе они решили построить вначале подходящую лабораторию.
Строительство началось в июле 1904 г., и к ноябрю были построены двухэтажное главное здание с четырехугольной сквозной башней, машинное отделение, мастерские и жилые дома для персонала. Была построена и аэродинамическая труба длиной 14,5 метра, разгонявшая воздух до скорости 6 метров в секунду.
14 января 1905 г. состоялось официальное открытие института, первого, как оказалось, в Европе! В Англии комитет по аэронавтике был образован только в 1909 г. В том же 1909 г. удалось построить «воздушный туннель» во Франции. В Германии соответствующие исследования начались в 1910 г. Строительство обошлось в немалые деньги — 100 000 руб., и все их молодой Дмитрий Павлович, а тогда ему было всего лишь 22 года, выложил из своего кармана. Еще и на содержание лабораторий определил расходовать ежегодно по 36 000 руб. Получается, что институт с самого его зарождения стал носить «совершенно частный характер». О нем и говорили часто, как об «институте Рябушинского».
Помимо Жуковского и самого Дмитрия Павловича в экспериментальных исследованиях в Кучино принимали участие конструктор С. Неждановский, гидравлик Л. Лейбензон, академик С. Чаплыгин, авиаконструктор А. Туполев, известный гидролог и аэролог В. Кузнецов… Дмитрий Павлович был среди них как равный, хотя образования ему еще заметно не хватало.
В 1906 г. он получает приглашение выступить с докладом во Французском аэроклубе в Париже и во время этой поездки знакомится с Верой Сергеевной Зыбиной, происходившей из княжеского рода Тенишевых. Она закончила Петербургскую консерваторию и была прекрасным музыкантом. После месячного знакомства молодые обвенчались в православном соборе Александра Невского в Париже.
В том же 1906 г. Дмитрий Павлович начинает издавать «Бюллетени Кучинского института», расходившиеся по всей Европе. В них содержалось множество неизвестных фактов, и ожидались они авиаторами с огромным нетерпением. Видимо, на какие-то публикации опирались и при создании новой техники. Известно, например, что результатами Рябушинского воспользовался испанец ла Черва (ла Серва) при создании своего известного «автожира».
В 1908 г. Дмитрий Павлович подает прошение на имя ректора Московского университета о зачислении его на математическое отделение. Чтобы стать студентом, ему пришлось самостоятельно выучить латынь и сдать экзамены за гимназический курс. В университет можно было поступать только по окончании классической гимназии. На время учебы кyчинские исследования он не только не бросил, но, напротив, — расширил! С 1911 г. его институт стал заниматься и вопросами гидродинамики. В новой лаборатории установили еще и гидротурбину с электрогенератором для снабжения электричеством и института, и всей усадьбы. После революции институт будет снабжать электричеством и жилой поселок.
В 1912 г. на проходящем в Москве съезде воздухоплавателей один из дней решили посвятить осмотру лабораторий Рябушинского, и оказалось, что они разрослись уже в значительный научный институт, по богатству приборов едва ли не первый в России. В 1913 г. Дмитрий Павлович получил правительственную награду — золотой нагрудный знак от «Особого комитета по усилению военно-воздушного флота России». Такой же награды удостоились и знаменитые Жуковский и Чаплыгин. В 1914 г. отмечалось десятилетие Кучинского института. Среди массы поздравлений пришла телеграмма и от Игоря Сикорского. «Шлю свои поздравления и пожелания дальнейшего процветания славному гнезду авиационной науки», — написал он в ней.
В годы войны Рябушинскому пришлось переключиться на военные исследования. Дмитрию Павловичу удалось тогда разработать безоткатную пушку, вошедшую впоследствии в обиход всех армий и на которую позже он получит американский патент. Ему поручили заняться и пневматической ракетой генерала Поморцева. Развитию начатых Рябушинским в то время расчетов реактивной силы при истечении газовой струи помешали известные революционные обстоятельства…
В углу его камеры висела большая икона (ее потом растопчет один из охранников), но об его освобождении хлопотали тогда и Академия наук, и многие известные люди. Свое спасение он связывает с Максимом Горьким, к которому большевики не могли не прислушаться. Освободили его 6 октября, отдав на поруки директору Химического института. Даже багаж вернули в целости и сохранности. 10 октября Академия наук вновь командировала его в Данию, и, понятно, задерживаться далее в Петрограде у него не было никакого желания. Заехал к Горькому с благодарностью и ближайшим же подходящим пароходом покинул родину. Оказалось, что навсегда. Вдогонку ему через какое-то время большевики стали отправлять и всех тех, кого, по выражению Троцкого, «терпеть было невозможно, а расстрелять не было повода».
Дмитрий Павлович, вспоминая о собственном отъезде, пишет и о высланной из страны группе философов во главе с Ильиным и Бердяевым. Пароходы, вывозившие их семьи, получили теперь название «философских», но высылали не все только пароходами и за границу, а среди высланных можно было увидеть не только философов. Тут были и писатели, и политики, и инженеры, и врачи, и юристы… Ленин в письме Дзержинскому высказал мысль, что и с журналом «Экономист», «явным центром белогвардейцев», пора кончать. «Надо, — предлагает он, — поставить дело так, чтобы этих „военных шпионов“, „растлителей учащейся молодежи“ излавливать систематически и „высылать за границу“».
Тут мы чуть отвлечемся от Дмитрия Павловича, чтобы объяснить причину гнева большевиков на экономистов и показать на примере, действительно ли они намеревались защищать русскую промышленность «гораздо лучше», чем Рябушинские. Внешне все выглядело так, что главным «растлителем» и «шпионом» в «Экономисте» Ленин считал Питирима Сорокина — выдающегося социолога, труды которого признаны теперь во всем мире. Ильичу особенно не понравилось то место в его статье, где цифра разводов (92,2 на 10 000 браков) называется фантастической (очень большой).
Сорокин к тому времени был уже довольно известным ученым, но Ленин, назвав его «неким господином Сорокиным», соглашается признать его исследования лишь за «якобы социологические», поскольку, по его мнению, правда в них «искажается в угоду реакции и буржуазии»… Допустим теперь, что прав был Ильич, что один развод на сто браков не был и для церковных браков цифрой очень большой — ну и выслали бы тогда одного «фантаста» Сорокина. Зачем же было и весь журнал пускать под каток?
Тут не разводы и браки. Тут причина должна была быть иной, и видят ее в критике журналом «паровозной сделки», разбору которой была посвящена статья А. Фролова в том же номере «Экономиста». В ней он справедливо недоумевал, как можно было заказать в Швеции 1000 паровозов, да еще на заводе, выпускающем их лишь по 40 штук в год? Как Советская власть могла согласиться выдать под этот курируемый Троцким контракт огромный аванс золотом и почему она готова была ждать несколько лет, пока шведы завод расширят? Почему вообще надо было заказывать паровозы в Швеции, не лучше было бы накормить своих рабочих, а не обогащать иностранных капиталистов. Почему не отдали заказ тому же Путиловскому заводу, выпускавшему до войны более 200 паровозов в год? Почему не обратили внимания на то, что число имеющихся паровозов остается избыточным? Смущала Фролова и стоимостная сторона сделки: паровозы почему-то были заказаны по цене, чуть ли не вдвое превышающей довоенную. И из всего этого напрашивался вполне определенный вывод: либо новые власти совершенно не умеют хозяйствовать, либо они сознательно предают национальные интересы ради достижения каких-то других и, очевидно, сомнительных целей. Как бы стал возражать на подобные аргументы Штернберг — не знаем, ну а Ленин поступил просто — взял да и прикрыл «белогвардейское» гнездо, чтобы не лезли эти «растлители» и «шпионы» не в свои дела…
Свою командировку на опытной ветряной мельнице в Дании Дмитрий Павлович отработал с должной добросовестностью. Из-за отсутствия необходимых приборов ему пришлось, правда, отказаться от некоторых исследований, зато он смог закончить начатую в тюрьме работу и написать еще одну, которую Н. Бор переслал в Англию, где ее напечатали.
Из Дании Дмитрий Павлович перебрался во Францию, где воссоединился с женой и детьми. Ученый талант и знания его оказались востребованными. С 1919 г. он начинает сотрудничество с министерством воздухоплавания Франции. В 1922 г. защищает в Сорбонне диссертацию на соискание ученой степени доктора математических наук и начинает читать здесь лекции. В 1931 г. Дмитрию Павловичу присваивается звание профессора Высшего русского технического училища в Париже, одним из основателей которого он являлся. В 1935 г. в знак признания высоких заслуг его избирают членом-корреспондентом Французской академии наук.
В 1954 г. в Сорбонне отмечались 50-летние юбилеи научной деятельности Дмитрия Павловича и основания им Аэродинамического института в Кучино. Поздравить Рябушинского собрались ученые чуть ли не из всех стран, только из России не было никого. Здесь на заслуги Дмитрия Павловича смотрели иначе. В 1950 г. в СССР вышел фильм «Жуковский» знаменитого Пудовкина. Все «отцы русской авиации» были в нем очень хороши, одного лишь Рябушинского представили недалеким самодуром, пожелавшим присваивать чужие научные труды. «Есть порядок, — говорит он в фильме Жуковскому, — все работы института должны выходить под именем его директора, то есть под моим именем! Это мое твердое решение!» «Все наши российские попытки строить и изобретать самолеты есть абсолютный вздор, — рассуждает он в том же фильме, — мы даже и швейной машинки построить не умеем»… И в голову почему-то не пришло, что этот «самодур» — действительный автор множества (200!) научных работ, положенных в основу развития русской и советской авиации, что этот не верящий в Россию человек построил на свои деньги целый институт, и именно для того, чтобы строить и изобретать самолеты в России! Но хорошо еще, право, что не представили его «растлителем» и «шпионом».
Посмотреть этот фильм Дмитрий Павлович не захотел, а судиться с его создателями счел ниже своего достоинства. Несмотря ни на что верность России он сохранял до самой смерти. Принципиально не менял гражданства, пользуясь «нансеновским» паспортом русского эмигранта, хотя и испытывал по этой причине определенные трудности. Смысл всей своей заграничной жизни он сводил к участию по мере сил в работе по «увеличению русского вклада в мировую науку» и по «отстаиванию значения и содействию увеличения российских культурных ценностей». По его инициативе в Париже было даже создано Общество сохранения русских культурных ценностей за рубежом. Его же инициативе приписывают создание Русского научно-философского общества.
Узнав о полете Гагарина, Дмитрий Павлович заметил с гордостью, что и «всегда верил в то, что первыми в космос полетят русские». Сам-то он заговорил и даже начал проводить исследования для осуществления полетов на другие планеты еще будучи в России, в далеком 1914 г. Жуковский отнесся тогда к его планам довольно скептически, а журнал «Nature» вообще предложил оставить подобные проекты Жюлю Верну и Герберту Уэллсу.
Скончался Дмитрий Павлович в 1962 г., немного не дожив до своего 80-летнего юбилея. Похоронили его на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. В конце жизни Дмитрий Павлович сделался сентиментальным. Когда заходила речь о дорогих ему именах — Жуковском, Циолковском, Сикорском, о России, на глазах его выступали слезы. Как-то один из посетителей, тоже занимавшийся в СССР аэродинамикой, иронично противопоставил себя Рябушинскому: «А ведь мы с вами классовые враги Дмитрий Павлович». «Помилуйте, — всплеснул тот руками, — какие враги?! Родина-то у нас одна!..»
P.S. Аэродинамический институт в Кучине просуществовал под своим названием только до 1921 г., а потом он был передан геофизикам. Еще прежде были вывезены из Кучино все основные приборы, в том числе и знаменитая аэродинамическая труба. Их передали в Центральный аэрогидродинамический институт, созданный в конце 1918 г.