Картины Павел Михайлович Третьяков начал собирать, когда ему было 23 года, а в 28 лет он уже решил, что подарит их городу. В завещательном письме от 1860 г. он говорит, что желал бы оставить после себя национальную галерею, «состоящую из картин русских художников». Брата Сергея он просит не осмеять, но вникнуть в смысл его сокровенного желания, понять, что не может быть для него «лучшего желания, как положить начало всем доступного хранилища изящных искусств, могущего принести многим пользу, всем удовольствие».
Смерть младшего брата в 1892 г., передавшего ему права на собранную коллекцию живописи, главным образом западноевропейской, заставила Павла Михайловича поторопиться с осуществлением своего давнего желания, которое в полной мере разделял и его брат, отписавший Московской думе капитал в 100 000 руб. на пополнение галереи и половину дома в Лаврушинском. В августе этого же года Павел Михайлович передает выстроенную им художественную галерею со всем, что ему и Сергею Михайловичу удалось собрать, в дар городу Москве.
В письме Стасову он объясняет свое решение невозможностью выполнения завещания брата без передачи городу и его части дома вместе с собранием картин, но были также и другие причины, убеждавшие его поступить именно таким образом. В открытой им для общего посещения галерее вдруг стали происходить всякие неприятные вещи. Раз как-то он заметил, что на двух картинах появились пятна. Внимательно осмотрели другие и обнаружили пятна еще на нескольких. Оказалось, что некоторые художники, ища нужный тон при копировании, наносили мазки прямо на висящие перед ними полотна. Вдруг и на рынках стали появляться копии картин с подделанными подписями авторов. «Неужели среди москвичей есть мошенники?» — удивился бы булгаковский Воланд. Вот и Павлу Михайловичу трудно было представить, что среди художников окажутся нечестные люди. Когда в галерее начались еще и карманные кражи, когда стали пропадать из нее картины и этюды, он вынужден был принять решение о временном закрытии галереи для публики. Конечно же, по его понятию, город в состоянии был бы обеспечить лучший присмотр, а в его галерее — тут что? Тут «частное дело». Тут «могут возникнуть и всякие побочные мысли», полагал Павел Михайлович.
Открытие Московской городской галереи Павла и Сергея Михайловичей Третьяковых состоялось 15 августа 1893 г. С этого же года стали издаваться ее каталоги, в которые приходилось вносить многочисленные дополнения. Павел Михайлович не оставил свой собирательский труд и продолжал пополнять собрание картинами и рисунками, но необходимо было позаботиться и о том, чтобы и после его смерти галерея не испытывала недостатка ни в чем. В 1896 г. он составляет завещание. Городская управа должна была получить по нему 885 000 руб. 100 000 руб. из этой суммы предназначалось на ремонт галереи, 125 000 — на пополнение ее фондов, 150 000 — на дом бесплатных квартир для вдов и сирот художников, и 200 000 руб. завещал он опекаемому им Арнольдовскому училищу глухонемых…
В мае 1898 г. Павел Михайлович вносит в составленное завещание изменение. Деньги, предназначенные прежде на пополнение коллекции, определяет он теперь на ремонт и содержание галереи. Он боится, что галерея, сильно пополнившаяся, может после его смерти так разрастись, что осмотр ее окажется утомителен. Кроме того, и сам характер собрания мог бы нежелательно для него измениться…
Казалось бы, воля Павла Михайловича была выражена вполне ясно, но, чтобы исполнить ее, потребовалось вмешательство самого государя! В марте 1899 г. Московским окружным судом завещание было признано недействительным. Удостоверять факт того, что во время завещания человек, составляющий его, находится в здравом уме и твердой памяти, могли только незаинтересованные люди. Но среди троих подписавших завещание был один из служащих фирмы Павла Михайловича — Кормилицын, заведующий отделом пряжи и ниток, а в пользу служащих тоже выделялись в завещании деньги.
Из-за допущенной ошибки наследство следовало теперь делить по закону, и большую его часть должен был получить старший сын Третьяковых Михаил, родившийся слабоумным. Душеприказчики Третьякова, среди которых был его родственник, тоже предприниматель, К.В. Рукавишников, пришли в отчаяние. Обещать обещали, а выполнить волю покойного оказались не в состоянии. Единственным выходом было прошение на высочайшее имя. Действовать начали через московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, дядю императора Николая II. Тот отнесся к делу вполне сочувственно и передал бумаги в канцелярию Его Императорского Величества по прошениям на высочайшее имя Д.С. Сипягину, от которого тоже вскоре был получен благоприятный ответ с пожеланием, правда, чтобы к прошению были приложены заявления ближайших наследников, не возражают ли они против утверждения домашнего завещания.
Младший сын Ванечка умер у Третьяковых в раннем возрасте, жена Павла Михайловича Вера Николаевна ненамного его пережила, и наследниками оставались дочери и сын Михаил. Дочери, которым воля отца была дорога, с радостью подписали нужное заявление, а вот с Михаилом возникла трудность. Сам он по характеру болезни не мог подписывать никаких бумаг, а его опекуны не могли действовать ему во вред. Пришлось собирать медицинскую комиссию, чтобы она признала Михаила недееспособным. Но и это не все. Из-за огромного наследства, выпадавшего на Михаила по закону, постановление врачей требовалось утвердить в Сенате, а на это уходило часто по нескольку лет. Благо что и тут Сипягин помог, так что в июле 1899 г. (Павел Михайлович умер в декабре 1898 г.) Рукавишников был уже на приеме у государя.
«Это дело особое, редкостное, нигде в мире такого нет, — стал объяснять дело Рукавишников. — Всю жизнь Павел Михайлович отдал на собирание картин, еще при жизни передал его городу, а теперь что же? Взять и лишить его галерею завещанного капитала? Не исполнить последнюю волю человека, всю свою жизнь отдавшего на служение обществу?» Государь меж тем и не собирался с ним спорить. Он не понаслышке знал о подаренной Москве галерее. Еще будучи наследником престола, посетил ее в 1893 г. вместе с отцом Александром III и, кажется, сильно тогда впечатлился. Остановившись перед картинами Поленова, стал рассказывать дочке Павла Михайловича Александре, что и сам был в Египте и подымался там на пирамиды. «Он оказался приятным собеседником», — вспоминала она потом.
Повелением государя Московский окружной суд вновь вошел в рассмотрение дела, «не стесняясь прежним определением», и 24 августа 1899 г. постановил признать завещание Павла Михайловича к исполнению. Конечно же в нем он не забыл о сыне и дочерях. Дочери получили паи костромской фабрики на сумму 1 156 240 руб., Михаил — 200 000 на свое содержание. Тут бы и поставить точку в истории с завещанием, если бы не одно обстоятельство: всех, к кому обращались за помощью душеприказчики, революционеры потом убьют — и великого князя Сергея Александровича, и Сипягина, и самого государя со всей его семьей…