Российский ВВП: меж двух огней
На традиционной пресс-конференции 22 декабря 2012 г. президент Владимир Путин охарактеризовал ситуацию в российской экономике как вполне благополучную, подчеркнув, что считает результат «в целом хорошим…
У нас макроэкономика находится в абсолютно здоровом состоянии, таких показателей у нас тоже давно не было... Рост ВВП за январь — октябрь составил 3,7%. Это чуть меньше, чем в прошлом году, тогда 4,3% было…
Среднемесячная начисленная заработная плата в 2011 г. была 23 369 руб., а на ноябрь текущего года — уже 27 607 руб. Если в прошлом году рост составил 2,8%, в этом году рост составил 8,8%. Это хороший показатель.
Растут вклады граждан России в нашу банковскую систему… за год рост составил 19,6%. В абсолютных цифрах это более 13 трлн руб.».
Информация к размышлению
Первое. ВВП вырос на 3,7%, зарплата увеличилась на 8,8%, вклады населения — почти на 20%, а реальные доходы населения по итогам 2012 г. выросли всего на 4% («Коммерсантъ», 27 декабря 2012 г.). То есть граждане получили на руки и вложили в банки больше, чем рублёвый эквивалент соответствующего объёма произведенных товаров и оказанных услуг. Увидеть взаимозависимость между указанными экономическими индикаторами достаточно сложно. Это означает не столько действие объективных законов, сколько чрезмерное присутствие субъективного фактора (так называемого «ручного управления») в российской экономике.
Возникает очевидный вопрос:«Откуда деньги, Зин»? Вариант ответа: например, у части населения (в большей степени у высокооплачиваемой, в меньшей — у среднеоплачиваемой) существенно возросли доходы, включая неучтённые. К тому же государство, выполняя социальную функцию, вынуждено повышать/индексировать зарплату с учётом роста тарифов, цен на продукты питания, предметы первой необходимости. И т.д. При этом, как свидетельствует статистика, рост зарплаты опережает рост производительности труда, заодно увеличивая себестоимость продукции и снижая конкурентоспособность. В том, что это бомба замедленного действия, сомневаться не приходится.
Второе. В 2011 г. ВВП США составил 15 094 млрд долл., Китая — 7298 млрд долл., России — 1858 млрд долл. Согласно декабрьскому прогнозу рейтингового агентства Fitch, мировой ВВП в 2012 г. увеличится на 2%, в 2013 г. — на 2,4%, в 2014 г. — на 2,9%.
Темпы экономического роста в США в последние годы не превышали 3%, относительно перспектив мнения расходятся. В III квартале 2012 г. экономика США выросла на 3,1%, превысив предыдущий прогноз в 2,6—3,0%. По оценкам Всемирного банка, рост американского ВВП в текущем году составит 2,1%, в 2013 г. — 2,4%, в 2014 г. — 2,8%. Согласно данным WSJ, в 2013 г. в США равновероятны новая рецессия и экономический рост свыше 3% (NEWSru.com/Экономика, 21 и 27 декабря 2012 г.).
В Китае даже в самый разгар кризиса речь о падении объёмов производства не шла — отмечалось лишь замедление роста ВВП. Объём промышленного производства в ноябре 2012 г. увеличился на 10,1%. В 2013 г. китайская экономика продолжит ускоряться и по прогнозам покажет 8—9% роста ВВП.
Минэкономразвития России 24 декабря 2012 г. в очередной раз пересмотрело собственный прогноз и понизило рост ВВП до нулевого в I квартале 2013 г. в сравнении с текущим IV кварталом. Рост экономики в годичном исчислении в январе — марте будущего года прогнозируется на уровне более 2%, а в целом по 2013 г. — до 3,0—3,2% (за две недели до этого, 10 декабря 2012 г., МЭР называл цифру 3,6%). В ноябре прошлого года рост российского ВВП в годовом исчислении составил 1,9%, а по декабрьскому прогнозу — 2,8% (NEWSru.com/Экономика, 24 декабря 2012 г.).
Согласно данным Росстата, за январь — ноябрь 2012 г. промышленное производство выросло в сравнении с аналогичным периодом 2011 г. на 2,7%. Для сравнения: в январе — ноябре 2011 г. аналогичный показатель составил 5%. В Центре развития ВШЭ и вовсе полагают, что из-за кризиса на внешних рынках даже при комфортных ценах на нефть темпы российской экономики упадут до 2% в 2013 г. и до 1,5% в 2015 г. Как итог — не более 7% российских бизнесменов уверены в росте доходов собственных компаний в 2013 г. (NEWSru.com/Экономика, 28 декабря 2012 г.).
Как видим, несколько превышая среднемировые значения, темпы роста отечественной экономики не только существенно уступают китайским, но и практически не превышают американские показатели, не говоря уже о качестве роста. Согласно итогам 2011 г. российский ВВП по объёму занял девятое место в мире. Это порядка 3% мирового производства, менее 15% ВВП США, четверть китайского и менее трети японского ВВП.
Следует откровенно сказать, что сидящая на «сырьевой игле» Россия в глобальной экономике всё менее заметна. Очевидная зависимость бюджета от мировых цен на нефть (поддержание которых на нынешнем уровне во многом определено интенсивным вливанием денег центробанков других стран на финансовые рынки), а следовательно от мировой экономики и политики, существенно ограничивает претензии России на полноценную роль в группе мировых лидеров. По признанию министра финансов Антона Силуанова нефтегазовый сектор обеспечивает примерно две трети российского экспорта и около половины поступлений в федеральный бюджет («Коммерсантъ», 25 декабря 2012 г.).
Конкуренты уходят вперёд буквально по всем направлениям, «цивилизационный разрыв» увеличивается, свидетельствуя в том числе об исчерпании потенциала, достигнутого перезагрузкой нулевых годов. Под вопросом также миссия отечественной элиты как авангарда и движущей силы общенациональных преобразований: сконструированный реформаторами 1990-х российский «бизнес-локомотив» не отвечает требованиям модернизационных перемен, не тянет…
Неудивительно, что многие действия в конце концов неизбежно превращаются в имитации, поучения и банальные сентенции, всё менее серьёзно воспринимаемые и внутри страны, и за рубежом. В то же время, заметно уступая по ряду важных экономических показателей другим партнёрам (модный ныне термин) по БРИК или БРИКС, наследница бывшей сверхдержавы не желает вести себя в международных делах как развивающаяся страна и безусловный региональный (на постсоветском пространстве) лидер.
Известно, всякое сравнение «хромает», но давно пора определиться и уяснить, сколь бесперспективно пытаться быть своим среди чужих и чужим среди своих.
Безусловно, социально-экономическая ситуация в стране существенно улучшилась по сравнению с «лихими 90-ми» и началом нулевых. Но одновременно произошла резкая социальная дифференциация в обществе: 10% наиболее богатых россиян владеют третью национального дохода, а на долю 10% наиболее бедных граждан приходится не более 2% дохода. Добавим к этому неукротимую коррупцию, пренебрежение к законам, неэффективное госуправление и тому подобное.
Образно говоря, благополучная средняя температура 36,6 характеризует скорее не стабильное, а метастабильное состояние. Заметим попутно, что в термодинамике метастабильное состояние означает неустойчивое равновесие физической макроскопической системы, в котором она может находиться достаточно продолжительное время, и это вполне применимо к нынешнему российскому социуму.
Но Россия крайне нуждается в стабильности, обеспечивающей возможность долгожданных перемен, и в переменах, органично укрепляющих, а не подрывающих основы стабильности.
Новая индустриализация и экономика знаний — не противостояние, а баланс возможностей
В 1990-е годы младореформаторы торопили Россию в постиндустриальное общество и утверждали: чтобы снова занять достойное место в группе мировых лидеров, нет смысла восстанавливать и модернизировать традиционные отрасли — индустриальное развитие в необходимых пределах состоится как неотъемлемая часть постиндустриальной экономики или экономики знаний. А всё остальное, что требуется для повседневного жизнеобеспечения, выгоднее импортировать благодаря набирающей силу глобальной экономике.
Два десятилетия нас упорно убеждали (а кое-кто продолжает это до сих пор), что необходимо и достаточно задействовать передовые интеллектуальные силы, которые сыграют роль ускорителя всестороннего прогресса через поддержку зарождающихся островков (плацдармов) инновационной (постиндустриальной) экономики.
Сегодня, несмотря на несмолкающие утверждения ряда авторитетных учёных-экономистов о том, что умная экономика будущего — это и «наше всё», и залог решения множества проблем, над которыми страна тщетно бьётся, торжествует более взвешенная точка зрения. В её основе баланс возможностей, обеспечиваемых одновременным развитием высокотехнологичной индустриальной экономики и перспективных направлений экономики инновационной.
Однако даже озвученная В. Путиным идея новой индустриализации всё ещё не получила не только полноценного, системного теоретического обоснования (что, где, когда?), но и убедительных перспектив практической реализации в эффективных, взаимосвязанных программах и проектах (не путать с конъюнктурными ведомственными разработками). Такие взаимозависимые проекты, являясь итогом компромиссов, уравновешивающих отраслевые и корпоративные устремления и общероссийские интересы, призваны, образно говоря, обеспечивать результаты «сегодня» (индустриальные индикаторы) с одновременным прицелом «на завтра» (инновационные индикаторы).
Чтобы этого добиться, важно избегать крайностей, использовать объективные противоречия для естественного развития, а не для растраты имеющегося потенциала в бессмысленных поисках «единственной» доминанты, по определению подавляющей прочие возможности как непримиримо противоположные (антагонистические).
Логично предположить, что такую точку зрения и соответственно сбалансированную позицию готово поддержать большинство россиян. Аналитический центр газеты «Экономика и жизнь» выяснил мнение читателей относительно целей экономической модернизации (см. табл. 1).
Почти 60% из них уверены, что проводимые реформы должны предусматривать одновременное взаимозависимое развитие обоих направлений. Менее четверти опрошенных считает, что необходимо сосредоточиться исключительно на новой индустриализации, и лишь 10% — на формировании экономики знаний.
Таблица 1. Что должна в первую очередь предусматривать экономическая модернизация в России, %.
|
Одновременное развитие обоих направлений в единстве |
58,2 |
|
Новую индустриализацию |
24,3 |
|
Формирование экономики знаний |
9,7 |
|
Другое |
6,8 |
|
Затрудняюсь ответить |
1,0 |
В таком сбалансированном подходе — одна из возможных опорных точек руководства страны в усилиях по затянувшемуся «запуску» модернизационных преобразований.
Не дай вам бог жить в эпоху перемен
Это известное выражение принадлежит древнекитайскому философу Конфуцию. Наши предки дорожили стабильностью, которая доминировала над любыми изменениями, что было естественно для цивилизационного уровня того времени, характеризующегося высокой зависимостью от «слепых сил природы».
Длительный и необратимый общественный прогресс перевернул пирамиду — сегодня побеждают те, кто не страшится новшеств, сулящих не только сиюминутно ожидаемые количественные изменения, но и достижение иного, более высокого и конкурентного качества роста в ближней и дальней перспективе. И это уже не тренд, это — фундаментальное условие дальнейшего развития индустриального и тем более постиндустриального общества. В первом случае ускорение обеспечивается вначале выборочным, а далее всё более систематическим, эффективным воздействием высоких технологий «от новой экономики». Во втором — продуманной опорой на ранее сформированную конкурентную базу, продуманно используемую, а не пренебрежительно разрушаемую.
Зададимся вопросом: почему в современной России вполне демократично уживаются две точки зрения относительно вектора развития: курс на новую индустриализацию, провозглашённый президентом страны, и форсированный переход к «экономике знаний», разделяемый сторонниками либеральных идей и предусматривающий, в первую очередь, внедрение в жизнь современного российского общества постиндустриальных технологий?
Не будем долго рассуждать — ответ может показаться обескураживающим: потому что соблюдается своего рода «статус кво», ибо по большому счёту нет значимых реальных достижений ни по одному из этих направлений и не затронуты интересы так или иначе причастных к ним властных и олигархических структур. Говорить — не делать. И пока у нас больше говорят — у «них» больше делают…
Аналитический центр газеты «Экономика и жизнь» выяснил мнение читателей относительно достигнутых результатов объявленной модернизации (см. табл. 2).
Таблица 2. В России успешно модернизируются
(%, возможны несколько ответов):
|
Позитивных примеров нет |
73,4 |
|
Вооружённые силы |
7,1 |
|
Бизнес |
6,2 |
|
Затрудняюсь ответить |
5,4 |
|
Административное управление всех уровней |
5,0 |
|
Другое |
4,6 |
|
Наука и инновации |
4,2 |
|
Пенсионная система |
4,2 |
|
Социальная сфера (в т.ч. медицина и образование) |
3,3 |
|
Культура |
2,5 |
|
Судебная система |
2,5 |
|
В целом всё хорошо |
1,2 |
|
Экология |
0,4 |
Без малого три четверти (73,4%) опрошенных не увидели позитивных примеров российской модернизации ни по одному из предложенных направлений. Это веский аргумент против существующей системы ценностей, реализуемых методов управления и принятия решений, подтверждение актуальности назревшего реформирования системы.
Российский «силикон»
В постиндустриальной экономике знаний наука востребуется как непосредственно производительная сила. Символичен ответ президента на вопрос о сколковском проекте: «Сколково — это не единственная площадка, не единственный наукоград. Я знаю, что в научном сообществе очень много критических взглядов на этот счёт, потому что у нас очень много наукоградов, созданных ещё в советское время, достаточно развитых, доказавших свою дееспособность… Что касается Сколкова, это одна из таких зон, один из таких наукоградов, и я считаю, что в целом эта идея хорошая, и она должна дальше реализовываться и развиваться. Вопрос, конечно, в объёмах финансирования: сколько денег выделять, сколько выделять на традиционные наши наукограды и так далее, но это технический уже вопрос».
Думается, однако, что это вопрос далеко не технический. И связан он напрямую с настоящим и будущим не только отечественной науки, но и «экономики знаний» в целом, отражая тем самым интересы и потребности социума. А потому это вопрос политический, требующий всестороннего обсуждения в профессиональной среде и в обществе, результатом чего должна стать разработка концепции развития российской науки как составной части всё ещё не разработанной системной Стратегии долгосрочного развития РФ (не путать с множеством её якобы вариантов, регулярно сменяющих друг друга).
Понятно, что такой подход требуется не только для решения научных проблем. Однако не вызывает оптимизма, что «Сколково», в своё время провозглашённое чуть ли не долгожданным российским ответом на американскую Силиконовую (Кремниевую) долину, ещё только «зародыш», а уже стоит особняком — потому что оказалось под патронажем премьера, а значит при деньгах. Зато остальные наукограды — состоявшиеся, всемирно известные и не по своей вине «скукожившиеся» — упоминаются скопом и финансируются фактически по остаточному принципу.
Неужели для каждого научного центра нужен свой «премьер»? Ведь не случайно президент подчеркнул, что «Сколково — это не единственная площадка, не единственный наукоград». А кто просчитывал затраты и ожидаемый экономэффект от будущего «сколковского прорыва»? Не такие ли «сметчики», больше знающие как «пилить», а не экономить средства, участвуют в проекте «Новая Москва», по поводу которого критические замечания высказываются на самом верху?
Отцы-основатели замыслили «Сколково» как форпост российских инноваций 21-го века, явный или скрытый ответ «индустриальным и научным ретроградам». Но нельзя игнорировать состояние далеко не достигших пределов эффективности и конкурентоспособности традиционных базовых отраслей отечественной индустрии, составлявших основу советской промышленности в прошлом столетии. Именно они сыграли важнейшую роль в достижении ведущими экономиками мира показателей высокоразвитой индустриальной стадии, удовлетворении адекватных материальных потребностей граждан, сохраняют интеллектуальный потенциал, поддерживают нуждающуюся в обновлении инфраструктуру.
Важно подчеркнуть, что перевод соответствующих мощностей материального производства в развивающиеся страны совсем не означал деиндустриализацию передовых национальных экономик. Прошедшие десятилетия не пропали даром — в настоящее время наступает своего рода эпоха реиндустриализации (неоиндустриализации). Достаточно указать на США, где начали активно вкладывать миллиарды долларов в реконструкцию предприятий нефтехимической промышленности, машиностроительных отраслей с тенденцией на создание максимально «безлюдных», роботизированных производств и др.
Формирование постиндустриальных оазисов в реальной экономике, усиливающих эффективность базовых отраслей наряду с «классической» модернизацией в рамках индустриальной стадии неотделимо от зарождения принципиально новых инновационных отраслей и сфер жизнедеятельности. Первое направление ориентируется в большей степени на внутренний спрос, не подразумевает резких преобразований и тяготеет к известному традиционализму, преемственности. Второе — ориентируется на уже проявившиеся глобальные постиндустриальные закономерности, предполагает неизбежные, радикальные трансформации и становится востребованным, прежде всего, в развитых экономиках.
Пренебрежение мерой между индустриальной и постиндустриальной составляющими естественно исторического процесса исторического развития — прямой путь к торможению, деградации и всё большему отставанию от государств-лидеров. Именно это наблюдается сегодня в российской действительности, в том числе в экономике и науке («Российская наука как зеркало экономических проблем» — см. здесь же).
Индустриальный ренессанс
Примечательный прогноз высказал и обосновал издатель журнала Forbes и проницательный аналитик Рич Карлгаард, разглядевший неожиданный для многих последующий этап индустриального ренессанса («Ведомости», 24 сентября 2012 г.).
Не в пример российским предсказателям он предельно жёстко и конкретно сформулировал вопросы. Будут ли США в 21-м веке хозяевами мировой экономики или же заморским ранчо для богатых китайцев и бразильцев? Выйдут ли инновации за сегодняшние тесные рамки? Смогут ли они стать основным мотиватором развития глобальной экономики, мейнстримом, и нести качественные трансформации в действительно крупные отрасли — транспорт, энергетику, электросети, производство продовольствия, водоснабжение, здравоохранение и образование?
Общепринято, что при нынешних темпах роста экономики 2—3% в год США раньше или позже утратят своё мировое влияние и повторят судьбу некогда великих государств Старого Света (Испании, Франции, Великобритании). Выход — в растущем интересе к активному применению развивающихся по экспоненте высоких технологий в разных областях общественной жизни. Причём в экономике речь идёт о новациях не только в производстве интеллектуального продукта и сфере услуг, но и в традиционных отраслях материального производства.
Отсюда следует неизбежность смены экономической парадигмы, в соответствии с которой целые отрасли индустрии выводились из развитых стран. Статистика показывает, что китайские трудовые издержки растут на 20% в год, а издержки в робототехнике падают на 30% в год. Символическая «точка пересечения» не так уж отдалена во времени как могло бы показаться. Карлгаард выражает уверенность, что к середине 21-го века первенство по-прежнему будет принадлежать Америке. А потому ярлык «Made in USA» имеет все шансы вернуться (там же).
Информация к размышлению
Первое. Использование в США добываемого сланцевого газа снизило прошедшей зимой стоимость газового отопления до девятилетнего минимума. Американские предприятия получили конкурентные преимущества. Из развивающихся стран возвращаются фабрики и заводы, что может свидетельствовать о возрождении американской промышленности на качественно новом (постиндустриальном!) уровне.
Второе. Единственный способ сохранения лидирующих позиций промышленности Китая — ускоренная роботизация. К 2015 г. Китай станет крупнейшим в мире рынком промышленных роботов, а к 2020 — одним из лидеров по автоматизации производства. Рынок роботов в Китае может вырасти с 1,2 млрд долл. в настоящее время до 6 млрд долл. к 2020 г., и в стране начнется новый этап индустриализации («Финмаркет», 10 декабря 2012 г.).
На пороге робототехнической революции находится не только Китай, но и весь мир — к середине 21-го века в глобальной экономике могут произойти поистине тектонические сдвиги. Лидеры «умной экономики» вновь будут активно развивать на своих территориях своего рода неоиндустриальное (постматериальное) производство. Актуальный для России и неожиданно дальновидный президентский призыв к «новой индустриализации» вне зависимости от собственной исторической судьбы вскоре обретёт своеобразное второе дыхание в тех странах, за которыми мы пока тщетно пытаемся хотя бы организовать погоню.
Нельзя, однако, не подчеркнуть дистанцию огромного размера во всех отношениях между новой индустриализацией, необходимой России, и будущим неоиндустриальным производством мировых лидеров. Но и не заметить благоприятные возможности для осуществления новой индустриализации «без шараханий», а в русле прогнозируемых трендов развития глобальной «неоиндустрии» с последующим встраиванием в неё отечественной промышленности, — тоже нельзя.
Два десятилетия безуспешных российских реформ шли под знаком деиндустриализации, приведшей к разрушению промышленности. Нас пытались убедить, что это — органичное условие постиндустриального благоденствия, при котором заботу о производстве и поставках материальной продукции (и ширпотреба, и оборудования, и соответствующей инфраструктуры) якобы возьмут на себя некие экономические субъекты, возникающие как непреложная данность глобальной экономики.
Снова обратим внимание, что именно такую, внешне привлекательную позицию и сегодня продолжают отстаивать некоторые российские экономисты, утверждая, что с середины 2000-х гг. произошёл разворот внимания элиты. От традиционных сюжетов прошлого века (авиастроения, машиностроения, судостроения, электроники, сельского хозяйства и других отраслей как приоритетных в развитии страны и бюджетных расходах) центр внимания предлагают сместить к проблемам человеческого капитала, прежде всего образованию, здравоохранению, пенсионной системе.
Никто не возражает. Но разве их эффективное развитие не зависит от индустриальных возможностей национальной экономики? Конечно, если под элитой понимать обеспеченное меньшинство с зарубежными счетами и почти неограниченными возможностями и в России, и за её пределами, то всё объяснимо и логично. Но ведь не только о них речь… («Индустрия для человека» — см. здесь же.)
*****
Хотелось бы верить, что наступает прозрение, отражающее объективно происходящее в жизни, а не в головах отдельных, даже самых умных субъектов. Что увенчаются успехом попытки повернуться, наконец, лицом к реальной экономике, а не стоять к ней, как прежде…. Что представленный выше футурологический пассаж Forbes даёт пищу для размышлений. Что надежда остаётся — несмотря на очевидную пробуксовку процесса…
Стабильность и перемены — объективные скрепы российской экономики. Перемены без стабильности ведут к дезорганизации, хаосу и неизбежной деградации. Стабильность без перемен означает регресс, застой и также деградацию с постепенным скатыванием на цивилизационную обочину. Культура стабильности и культура перемен — словно две стороны одной медали. Время не ждёт, и дай бог, чтобы нам всё-таки довелось жить в стабильную эпоху позитивных перемен — преобразуя настоящее, наследуя достойный опыт прошлого и уверенно встречая нововведения будущего!