В рамках Московского экономического форума работала пленарная дискуссионная панель I «Кризис рыночного фундаментализма в мире и России. Рождение новых ориентиров». Модератор — Руслан Гринберг, директор Института экономики РАН. Выступления ряда участников дискуссии (в сокращённом виде) представлены ниже.
Выступления
Александр Бузгалин (профессор МГУ им. М.В. Ломоносова):
…Сегодня нам нужен поиск альтернатив, где практика, гражданское общество и мы с вами будем вместе. Кризис, в котором находится мир, — это кризис стагнации, кризис идеологии, кризис экономической политики. Страны, которые не следуют Вашингтонскому консенсусу, которые выбрали альтернативу. В них есть серьёзное селективное регулирование экономики. В них есть социальные приоритеты. В них гражданское общество активно участвует в этой жизни. Там большие проблемы, но это другие проблемы, чем у нас с вами. Это не только маленькая Финляндия — это большая Бразилия, Китай и другие страны мира.
Что такое рыночный фундаментализм сегодня? Это, на самом деле, экспансия мира симулякров, «понарошечных» вещей. Сегодняшний рынок — это не только фундаментализм товаров и денег. Это фундаментализм симулякров. Это на самом деле проблема, которая имеет методологические и социальные посылы.
Социальные прежде всего, потому что этот якобы свободный рынок очень выгоден тем, кто им манипулирует. А им манипулируют крупнейшие корпоративные структуры, сращённые с государством. Нам всё время говорят, что экономика свободы — это только тогда, когда есть частная собственность. Но частная собственность — это, помимо всего прочего, кандалы, которые надевают на человека власть, капитал. Он становится функцией этого капитала, он несвободен.
Нам нужна свобода созидать новые правила игры, свобода новой экономики. Нам нужна экономика солидарности. Мы здесь встретились для того, чтобы жить в экономике солидарности. Это экономика справедливости, где не равенство в нищете предлагается, а (извините, я скажу жёстко) высокое налогообложение тех, кто паразитирует на нас с вами. Это ситуация, когда талантливый человек, работая, получает достойные деньги, но для которого деньги (я говорю с «левых» позиций) — это средство интересно жить и интересно работать, любить, дружить, созидать. А не наоборот.
Наконец, это экономика развития. Если мы посмотрим просто на рост валового продукта, мы получим на самом деле очень деформированную картинку. Россия 2000-х (до кризиса) — рост валового продукта. Но если мы вычтем оттуда проедание природных ресурсов и загрязнение среды, получим спад. Если мы посмотрим на динамику индекса человеческого развития — это топтание на одном и том же 50—55—60-м месте. Это экономика стагнации.
В будущем мы будем идти по пути социального освобождения. Это экономика, в которой мы поймём, что симулякрам и тоталитарному рынку мы можем противопоставить селективное регулирование и коридоры, в которых живёт рыночная конкуренция.
Третья альтернатива. Нам нужен новый социальный консенсус, который выступит альтернативой тому, что сегодня сформировано в мире. Этот консенсус предлагается на всемирных европейских социальных форумах. Если хотите, это бразильско-скандинавская модель для всего мира.
Наконец, нам нужна действительная альтернатива, работающая на человеческие качества, которые противопоставят здравоохранение, рекреацию общества, образование и культуру финансовым пузырям, предметам роскоши, перепотреблению и сбрендившей экономике. Это реальная проблема. Половина современной экономики развитых стран — это бесполезный сектор.
Иммануил Валлерстайн (профессор Йельского университета):
… Капитализм находится в структурном кризисе. Об этом я писал в 2010 г. в статье «Структурный кризис или почему капитализм перестаёт быть эффективной моделью?» Весь мир охвачен полномасштабной депрессией и каждая страна пытается выбраться самостоятельно. Спады на биржах, курсовые разницы не имеют принципиального значения. Единственное мерило – растущая безработица и снижающийся спрос. Капитализм как историческая система находится в структурном кризисе и не может найти эффективные схемы для реального производства.
Кризис зародился в 70-е годы (прошлого столетия — В.Т.) и будет продолжаться ещё 20 – 40 лет со спадами и подъёмами. Альтернатива хаосу — некапиталистический путь развития, отвергающий эксплуатацию и поляризацию общества. Никто не знает, каким путём пойдёт человечество, и какой будет коллективный выбор мирового сообщества. Есть много неопределённостей и выбор пути зависит также от новых технологий.
Есть краткосрочные задачи, надо пытаться минимизировать ущерб. Ситуация развивается как снежный ком. Существование БРИК, достижения позволяют показать негативные явления капиталистического общества, как накапливаются отрицательные моменты, ведущие к кризису…
Оксана Дмитриева (первый заместитель председателя Комитета Государственной Думы Российской Федерации по бюджету и налогам):
…Пока великие мировые умы экономической и социальной науки спорят по поводу преимуществ «рыночной модели» либо «социальной модели», в России построена совершенно иная экономика. Третья модель, как я её называю, — это «экономика афер», которая состоит из многочисленных «пылесосов» и финансовых кругооборотов, в результате которых средства выкачиваются из страны либо обращаются в пределах этих кругооборотов и уходят на неэкономические, несоциальные цели.
Профицитный бюджет умудряется объединять все недостатки либеральной и социальной моделей. У либеральной модели относительно низкие социальные расходы и государственные инвестиционные расходы. Это мы имеем по отношению к нашим финансовым возможностям. Также у нас есть все недостатки социальной модели, поскольку у нас относительно высокие налоги. Негативные следствия хронического профицита — искусственный тормоз экономического роста, деградация социальной и производственной инфраструктуры и деградация отраслевой структуры, о которой тут уже говорилось.
Следствия и цели профицитного бюджета — сокращение госдолга (за 8 лет он сократился на 60 млрд долл.) и подавление монетарной инфляции. Однако те следствия (результаты), которые названы как позитивные, были нейтрализованы — внешний частный долг на 350 млрд долл. увеличился. Инфляция, с которой боролись как с монетарной, на самом деле оказалась инфляцией издержек.
С 2011-го г. началась политика (в мировой практике это первый случай) построения профицитно-дефицитного бюджета. На фоне профицита, избытка средств и пополнения Резервного фонда одновременно осуществляются заимствования: за два года рост госдолга на два трлн и одновременно рост резервного фонда тоже на два трлн руб.
Тема моей информации — какие кругообороты и аферы возникают?
Большой кругооборот денежных средств — «пылесос» в виде налогов, которые поступают в бюджет. Бюджет за счет профицита отправляет средства в Резервный фонд. Они вкладываются в мировую экономику под 0,74% годовых. Одновременно с финансового рынка в бюджет поступают займы под 7—8% годовых.
Малый кругооборот денежных средств касается только внутреннего финансового рынка. Налоговый «пылесос» идет в бюджет. Пробюджетный профицит, помимо Резервного фонда, в больших количествах (это порядка триллиона рублей) поступает на депозиты в коммерческие банки. Одновременно коммерческие банки дают займы федеральному бюджету.
Пенсионный кругооборот — «пылесос» в виде соцвзносов. Деньги поступают в Пенсионный фонд. Пенсионный фонд в виде накопительной части социальных взносов отправляет их во Внешэкономбанк, который отдаёт их федеральному бюджету в виде займов по ОФЗ под 7—8%. А федеральный бюджет покрывает дефицит Пенсионного фонда, который вызван, в том числе, и этим оттоком.
Приватизационный кругооборот — происходит приватизация стратегических предприятий и инфраструктуры, средства поступают в бюджет. Одновременно бюджет в больших объёмах осуществляет взносы в уставный капитал открытых акционерных обществ. Больше половины инвестиционных средств из федерального бюджет, а это средства-взносы в уставный капитал акционерных обществ, в том числе недавно акционированных.
Налоговый кругооборот — сырьевые компании (поскольку они обеспечивают 90% экспорта) имеют возмещение по экспортному НДС и дополнительное изъятие в виде экспортных пошлин и НДПИ.
У нас редкий случай: мы можем (точнее, пытаемся. — В.Т.) одновременно двигаться и по направлению социальной модели, и по направлению рыночной модели.
Владимир Якунин (президент ОАО «Российские железные дороги»):
…Мы ещё в конце прошлого года написали соответствующее обращение в Правительство, подчёркивая, что констатируем по объёму перевозок падение экономического роста в нашей стране. Не лучше выглядит и наш рейтинг глобальный конкурентоспособности по известному отчёту. К сожалению, 67-е место нас радовать никак не может, и едва ли это может соотноситься с радужными декларациями, которые произносят подчас. Прежде всего это относится к сфере финансов.
Безусловно, когда говорится о необходимости диверсификации нашей экономики, надо понимать, что ещё очень долго одним из основных элементов дохода поступления в бюджет будут те самые природные богатства, которые добываются и продаются. Кстати, Австралия живёт такой же парадигмой — и живёт очень неплохо. Так что и мы могли бы жить получше.
Безусловно, мы констатировали во время наших форумов «Диалог цивилизаций» процесс перехода, шифтинга и политической мощи, и экономической мощи в другие центры. Если вначале говорили о возникновении многополярного мира, то потом стали говорить о том, что мир всё-таки концентрируется.
Аудит (в США. — В.Т.) выявил эмиссию 16 трлн долл. во время проверки Федеральной резервной системы. Отсюда ответ на вопрос, как собираются управлять глобальными финансово-экономическим процессами.
В деноминированных швейцарских франках мы разместили бумаги на 5 лет под 2,17%. Ни одна другая компания этого не достигает. Но у нас в стране мы можем взять деньги не дешевле, чем 8%, и то потому, что мы главный заёмщик. Это абсолютно ненормально, и когда разразился кризис, корпоративный долг превышал 500 млрд долл,. в то время как аналогичная сумма находилась на счетах в западных банках.
Полагаю, что сегодня путём стимулирования экономики является безусловное развитие инфраструктурных проектов — что мы, собственно говоря, и делаем, и доказываем нашему правительству.
Консолидированное мнение относительно того, что является действительностью, а что является вымыслом (с точки зрения многообразных парадигм, которые существовали в последнее время в мире, и прежде всего парадигм неолиберального развития), получает достойный ответ от тех, кто реально ест, пьёт, работает — и это не проценты на финансовые вклады.
Альфред Гузенбауэр (федеральный канцлер Австрии в 2007—2008 гг.):
…Классический капитализм был основан на переносе издержек из развитых стран в развивающиеся. В эпоху глобализации это работает всё меньше. Чем дальше, тем больше для развития всем странам необходим положительный текущий баланс. Для этого всем нужны новые внешние рынки сбыта. Но на Земле их уже нет. Где — на Луне, на Марсе? Этого не понимают сторонники неолиберализма.
Поддерживаю разные «ереси», социальные эксперименты, направленные на достижение полной занятости, определённой социальной справедливости, равных возможностей и др. Есть общие для всех стран подходы, но универсальной формулы нет.
Наиболее успешные страны в мире — по уровню занятости, социальной справедливости, готовности быть вовлечёнными в общественную жизнь — скандинавские страны социал-демократии. Хотя, конечно, опасность патернализма там есть. Теперь такие модели «прорастают» в Бразилии, России. Есть некоторые черты и в развитых странах, необходимо трансформировать рыночную экономику капитализма в социальную экономику рынка.
Раньше социальные цели были дополнением к ВВП. Сегодня социальная справедливость — фундаментальная предпосылка экономического успеха, так как стимулирует текущий спрос во всех социальных слоях.
Гжегож Колодко (профессор Козминского университета, бывший заместитель премьер-министра и министр финансов Польши):
…Это самый большой кризис в нашей жизни. Он не закончился, продолжается в Соединённых Штатах, он там другой, нежели в Японии. В другом виде продолжается в Европейском союзе, других странах мира.
Это кризис неолиберального капитализма, который является какой-то вариацией на пути рыночных отношений. Кризис охватил пять сфер. Начался в финансовой сфере. Перекинулся на реальную экономику, где продолжается на производстве (работа или безработица). Потом он пришёл в социальную область, далее вызвал политический кризис. Не будет решения экономического кризиса, пока нет политических решений.
Пятая сфера кризиса — идеологический кризис. Нет будущего для неолиберализма. Это надо сказать в Москве, в Варшаве, Вашингтоне, на Кипре, в Брюсселе, в Пекине и в других городах. Но продолжается борьба за возрождение неолиберализма. Потому что неолиберализм — это очень быстрый способ увеличения богатства за счёт большинства. Это работает в Соединённых Штатах, это работает в России.
Какая альтернатива? Государственный капитализм, как в Китае или как в России, а может, как в Саудовской Аравии или как в Венесуэле? Конечно, нет. Популизм? Но какой — левый или правый? Тоже нет. Думаю, что только одна позитивная альтернатива — это убежать вперёд в смысле того, что я называю «новый прагматизм». Не неолиберализм, не государственный капитализм, но — новый прагматизм.
Надо шагать вперёд в рамках треугольника. Один угол — это ценности. Надо обмениваться ценностями. Это не просто экономические дела и идеологические дела. Это культурные дела. Культура значит для экономического развития больше, чем процентная ставка, курс обмена валют. Второй угол — это институты. В России нехорошие институты. Надо поддерживать институты. Но в Европейском союзе их тоже пока не хватает. Третий угол — это политика.
Итак, ценности: институты и политика. Как мы войдём в этот новый прагматизм, которого надо достичь на основе социальной рыночной экономики? Нет альтернативы рыночной экономике, но есть альтернатива неолиберализму и государственному капитализму.
Александр Некипелов (академик, вице-президент РАН):
…Ситуация, которая сложилась в мире, абсолютно неординарна. Она характеризуется тем, что никто из нас не знает точно, что будет дальше.
Развитие финансовой сферы было направлено, казалось бы, на максимально эффективное использование ресурсов. Главный упор делался на то, чтобы обеспечить использование ресурсов в очень комфортных условиях для инвесторов (давая в их распоряжение огромное количество финансовых инструментов, позволяющих им дозировать риски доходности).
Но неожиданно это привело к прямо противоположному результату — глубочайшему кризису всей финансовой системы. Выяснилось, что меры — инструменты, которые были направлены на то, чтобы сделать развитие безопасным, на борьбу с несистемными рисками, — привели к глубочайшему системному кризису.
В этих условиях очень большие претензии возникли к экономической науке. Экономическая наука довольно давно находится в кризисе — если под кризисом понимать потерю единой целостной парадигмы этой науки. Он свидетельствует о том, что на некотором этапе знание выходит за рамки прежней парадигмы. Возникает некая более или менее хаотичная структура. И где-то идёт поиск какой-то новой парадигмы, которая, учитывая всё это, должна поднять (экономическую науку. — В.Т.) на новый уровень.
Очень важно, чтобы мы, признавая существующий кризис (и в реальности, и в теории признавая всю глубину этого кризиса), на этой основе не попытались отбросить всё то, что было наработано за несколько столетий в ходе развития экономической науки. Нам просто надо немного изменить угол зрения. Главное — не надо искать сегодня какую-то идеальную модель, которая решит все вопросы.
Я полностью согласен с Гжегожем, действовать нужно прагматично.
Мы должны отказаться от всяких претензий на догматизм. Одно дело — закладывать в основу глубинного уровня экономических знаний представления об «экономическом человеке», а другое — считать, что человек действительно является экономическим, и что у него никаких других интересов, кроме собственного благосостояния, нет.
Модель «экономического человека» очень важна для того, чтобы объяснить многие вещи, которые реально происходят в жизни. Но она недостаточна для того, чтобы объяснить всё, что происходит в жизни. Тем более она недостаточна для того, чтобы на её основе принимать непосредственные практические решения.
Если обращаться к российской экономике, у нас очень многие подходы носят догматический характер. Хотя есть и существенные сдвиги в представлениях о развитии нашей экономики. Примером такого сугубо догматического подхода в духе рыночного либерализма я считаю наши планы по приватизации. Не потому что приватизация — это хорошо или плохо. А потому что приватизацию проводят исключительно из-за того, что она якобы автоматически создаёт эффективный климат в экономике, повышает конкурентоспособность экономики.
Нет ясности в отношении коммерческой эффективности тех или иных действий в этой области. Говорится лишь о том, что «мы будем продавать активы по рыночной стоимости». Если подходить с коммерческой точки зрения, это необходимое условие, но недостаточное. Продают активы не потому, что можно их продать по коммерческой стоимости, а потому, что это выгодно для того, кто их продаёт.
Совершенно непонятным остаётся то, на что собираемся использовать деньги, которые рассчитываем получить от приватизации. Вряд ли речь идёт просто о том, чтобы затыкать дырки в бюджете. Да особо и дыр (пока. — В.Т.) нет. Могут быть проекты достаточно крупные, на которые бюджетных средств не хватает — и в этом случае приватизация может быть вполне эффективной. Могут быть механизмы, которые я условно называю «механизмами револьверных инвестиций».
Государство, допустим, создаёт некую инфраструктуру (у нас здесь большие проблемы). Выведя её на более или менее эффективно функционирующий уровень, продаёт для эксплуатации в частный сектор. Вырученные деньги использует для того, чтобы обеспечить дальнейшее развитие в этой области. Но просто так проводить приватизацию ради приватизации, рискуя лишиться многих «куриц, которые несут золотые яйца», — это выглядит крайне странно.
Конечно, альтернативы рыночной экономики сегодня нет. Конечно, рыночную экономику нужно гуманизировать — и это должно отвечать преференциям, которые есть в обществе. Конечно — я согласен здесь с Гжегожем — нужно быть очень прагматичным.
Дискуссия
Руслан Гринберг: Есть сегодня такой ренессанс кейнсианства, ренессанс марксизма. Какие ваши представления (я ко всем обращаюсь)? Что можно было бы взять, обновить, в обновлённом виде применять? Или всё-таки нам нужно какие-то новые вещи искать?
Может быть, этот гуманный капитализм 1950—1960-х гг. вообще неповторим? Может, это просто была золотая эра капитализма — сейчас она закончилась? Может быть, надо думать о том, чтобы ограничивать всё-таки рыночные механизмы?
Я, так же, как академик Некипелов, считаю, что альтернативы рыночной организации экономики не может быть. Тем более 70-летний эксперимент показал, что «лекарство от дикого капитализма» хуже болезни оказалось.
Александр Бузгалин: Я начну с атаки на «правый фланг». На мой взгляд, прагматизм хорош только в очень ограниченных масштабах, когда есть стратегическая цель. Во фразе «рыночной экономике сегодня альтернативы нет», на мой взгляд, акцент надо сделать на слове «сегодня».
В выборе «куда идти — в инфляцию и долги или в неолиберализм» — есть третий путь. Можно и должно идти по пути изменения системы производства, можно и должно идти по пути системы более справедливого и более эффективного распределения.
С профессором Колодко я хотел бы согласиться в том, что на самом деле есть абсолютная необходимость приоритета культуры, образования, науки. В этом случае оказывается, что человек в экономике и для экономической науки не должен быть человеком экономическим (пасс академику Некипелову).
Экономическая теория должна исходить из того, что человек не только максимизирует деньги. Человек максимизирует труд, свободное время, человеческое общение. Иначе мы не построим новую экономическую модель.
Гжегож Колодко: Не будет нового Кейнса, не будет нового Маркса. Это другой мир. Нас больше семи миллиардов человек — сейчас нас будет девять миллиардов. Процессы продолжаются так, как продолжаются. Это время глобализации, социальных преобразований, великой миграции, четвёртой индустриальной революции. Это время гетеродоксии. Нет места в будущем для какой-то экономической ортодоксии вообще. Это уже прошло. Исключительно — гетеродоксия.
Мы живём во время, которое я называю в моих работах пост- или после-ВВП-временем. Потому нам надо пост-ВВП (post-GDP) экономических и социальных наук. Нельзя двигаться вперёд в рамках ВВП (используя ВВП в качестве важнейшего показателя экономического развития. — В.Т.). Дело не только в ВВП. От того, какие используем измерения, зависит, куда мы идём. Когда есть только максимизация профитов в микроэкономическом искании, и когда есть только максимизация темпов роста ВВП на макроэкономическом уровне, тогда и совершаются ошибки. Культура не учитывается. Окружающая среда не учитывается. Неравномерность распределения дохода не учитывается Олигархи — хорошо. Бедные люди — тоже хорошо.
Надо изменить точку зрения. Нам нужны пост-ВВП экономические мысли, которые надо разрешить на гетеродоксии. И там будет немного неокейнсианства, неоинституционализма, неомарксизма и других.
Руслан Гринберг: GDP (ВВП. — В.Т.) действительно находится под сильной атакой. Насколько мне известно, комиссия Стиглица или французы что-то хотели поменять. Мы должны думать о какой-то более или менее приемлемой единой философии новой экономической политики или у каждого будет своя?
Оксана Дмитриева: По поводу Кейнса. Я не знаю, следует ли использовать советы Кейнса, но то, что анти-Кейнс должен быть убран, — это точно. Профицитная экономика — это использование кейнсианского мультипликатора вверх тормашками. Он выступает не как стимулятор экономического роста, а как дестимулятор.
Что касается марксизма. Мне представляется, что марксова теория в оценке стоимости сейчас уже не может быть применена с учётом инновационного качества и очень большого влияния инновационной составляющей на цену продукции.
Но отрыв виртуальной экономики от реальной экономики, роль виртуальной составляющей, в том числе в ВВП, — дезинформирует, даёт неправильные ориентиры для принятия решений и для оценок. Очень жёсткий отрыв капитала функции от капитала собственности. Фактически революция топ-менеджмента в экономической жизни. Поэтому «экономический человек», о котором говорил академик Некипелов, он уже какой-то не совсем «экономический» — он вот такой «топ-менеджерский». Он всем управляет, а предпринимательского риска у него нет.
На микроуровне парадигмы изменились. А когда это суперкорпорация, то уж не знаешь, как к ней относиться: измерять её макропарадигмами или микропарадигмами.
Владимир Якунин: Нельзя улучшить то, что на самом деле разрушает цель, ради которой создавалось. Я говорю об «экономическом человеке». Использование модели «экономического человека» низводит человеческую сущность до достаточно примитивных потребностей и удовлетворения этих потребностей.
Когда мы говорим об экономике, когда мы говорим о социологии, когда говорим о политике — мы говорим о творчестве людей. Человек, который лишён стимулов для этого творчества, — это не более как абсолютно упрощённая модель («сколько надо поесть», «куда после этого сходить» и «сколько надо поспать»).
Анализируя сегодняшнюю глобальную трансформацию, которая происходит в мире, признаем, что неолиберальная теория потерпела сокрушительный удар и поражение в 2008 г., когда в конце концов было признано, что мир находится в состоянии системного кризиса (не экономического — системного кризиса). Когда мы наблюдаем поползновения решить проблему еврозоны за счёт, по сути дела, реквизиции части активов — о каком неолиберализме можно сегодня говорить?
Мы являемся свидетелями патентованного процесса легализации неоколониализма. Потому что в любой экономической теории, практике мы всегда знаем: есть центры профита и есть центры расходов. Однажды выступая на МОФ «Диалог цивилизаций», по-моему, Альфред (Гузенбауэр. — В.Т.), вы сказали, что «сегодняшний мир работает по принципу национализации рисков и приватизации профита». Это типичный пример, который мы наблюдаем в глобальном масштабе.
Безусловно, никто сегодня не скажет, какой должна быть парадигма будущего развития. Но если этим не заниматься сегодня, то и послезавтра мы будем по-прежнему использовать одно и то же лекарство, которое прописывается для всех абсолютно болезней. Мир от этого точно здоровее не станет.
Руслан Гринберг: Александр Дмитриевич Некипелов сказал, что рынок незаменим. Я тоже поддерживаю. Бузгалин сказал, что рынок незаменим сегодня. Это очень важно. А я хочу спросить вас всех — а завтра, послезавтра?
Владимир Якунин: Дело в том, что мы старым термином «капитализм» называем систему, к которой капитализм имеет такое же отношение, как я к Папе Римскому. Рыночная экономика присутствует, и это не есть тот капитализм, о котором сегодня говорят, показывая, что это капитализм. Если мы берём марксову формулу — вначале произошло отчуждение труда от капитала, а потом в капитале произошло отчуждение финансового капитала от конечного продукта. В результате мы сегодня имеем кризис, начинавшийся как финансовый, а окончившийся как системный кризис.
Руслан Гринберг: Мне очень интересно знать мнение академика Некипелова по поводу того, что «капитализм начинается там, где кончается рыночная экономика».
Александр Некипелов: Наверное, никакой здравомыслящий человек не думает, что современная экономика является экономикой свободной конкуренции. То же самое относится к «экономическом человеку». Я, так же, как сам Адам Смит (автор этой концепции), не считаю (и он не считал), что человек является «экономически человеком». Это абстракция, которая позволяет многие вещи (не все, но многие) объяснить. Она позволяет объяснить, почему цена падает в большинстве случаев, когда предложение увеличивается или спрос падает, и т.д. Но это совершенно не означает, что Смит считал, что все качества человека сводятся именно к качествам «экономического человека».
По поводу ВВП. Гжегож (Колодко. — В.Т.) поднял этот важный вопрос. На мой взгляд, он является частью более широкого и очень серьёзного вопроса. Это одна из тех вещей, которые остаются загадкой для экономической теории после того, как Кеннет Эрроу сформулировал теорему о возможности (или невозможности, как её часто называют). Когда выяснилось, что невозможно сформулировать (в рамках тех предположений, которые были), что представляет собой система групповых интересов.
А этот вопрос приводит к тому (и многие этого не понимают), что вообще сегодня в экономической науке два качественно разных раздела, покоящихся на разных основаниях. Микроэкономика — которая исходит из того, что межличностные сравнения полезности и благосостояния невозможны, и макроэкономика — которая суммирует стоимостные показатели и рассматривает их как характеристику уровня успешности развития. Дело не в том, что GDP — плохой показатель. Есть попытки составить другие. Дело в том, что микроэкономика оперирует векторами, а макроэкономика пытается спрессовать ради удобства и практического применения и представить это в скалярном выражении, в виде числа.
Что касается Маркса. Я считаю, что это был совершенно выдающийся учёный. Я думаю, его наследие важно сегодня. Потому что он поставил перед собой задачу — создать целостное представление функционирования экономической системы. Сегодня оно у нас во многом разрушено.
Руслан Гринберг зачитывает записку от Владимира Боглаева, генерального директора Череповецкого литейно-механического завода:
Очевидна разница в подходе наших и заграничных спикеров (докладчиков. — В.Т.). Они говорят о проблемах и думают, как их решать. А наши говорят, как кто-то плохо сделал. Но наши не говорят, а кто это сделал и кто будет исправлять!»
(Завершение пленарной дискуссионной панели I.)
Использованы материалы сайтов:
https://www.facebook.com/MEForum2013