После смерти Сталина уже не расстреливали священников и монахов, уже не пытали, заставляя отречься от веры, мирян. Но в идеологии и в общественной жизни коммунисты по-прежнему оставались воинствующими атеистами. Хрущев, обозначивший приход коммунизма в 1980 г., поставил себе задачу полностью освободить к этому времени страну от «религиозного дурмана». Он даже объявил, что покажет еще по телевизору «последнего попа». Понятно, что и при нем, и в последующие годы гонения на Русскую Православную Церковь не прекратились, они только приобрели новую, более «демократическую», изощренную форму…
Нельзя было открыто креститься, венчаться, отпевать усопших родных и близких без опасения за свое общественное положение. Любой человек, зачастивший в церковь, мог подпасть под «особый учет», нарваться на выговор, «проработку» здорового коллектива, мог даже оказаться исключенным из комсомола и партии. Продолжавших упорствовать ждала новая волна санкций — вплоть до увольнения с работы (брали потом лишь в кочегары и дворники) и лишения разных социальных льгот, игравших в советское время весьма значительную роль. За каждым шагом диссидентствующего верующего следили, о каждом его действии «куда следует» доносили.
Шпион, выйди вон!
Практика внедрения в Церковь своих агентов была поставлена на широкую ногу. Едва ли не каждый кандидат на поступление в семинарию вызывался в «особый отдел». Здесь «вежливый человек в штатском» вкрадчиво предлагал «сотрудничество». Если же «будущий поп» отказывался, начиналось грубое «ломание». «Непокорному» регулярно назначались встречи, на которых ему рассказывали о неприглядных сторонах церковной жизни. «Знаете ли, что архимандрит такой-то имеет любовницу?» «Знаете ли, что митрополит такой-то напоил и изнасиловал своего иподьякона?» И т.д., и т.п. А дальше следовало предложение помочь «улучшить жизнь Церкви», «помочь очистить ее ряды от недостойных священнослужителей».
Как правило, все поступающие просеивались сквозь подобное «сито». Даже если человек не ломался, его все равно проводили сквозь обязательные беседы. Поначалу спрашивали о чем-то незначительном: «Как самочувствие? Как кормят? Как учеба?». Но потом появлялись и другие вопросы. Например, «Правда ли, что преподаватель догматики положительно высказывался об Иоанне Кронштадтском?» (с точки зрения тогдашней власти — махровом антисемите, монархисте и черносотенце). Или «А что говорят ваши товарищи по поводу канонизации царской семьи за границей?» И т.п.
Даже если семинарист отказывался давать нужную информацию, но просто приходил на «собеседования», на него заводилось дело. Ему присваивалась и «оперативная кличка». Он даже мог проходить по внутренней документации как «агент такой-то». В дополнение к «шпионскому антуражу» тогдашние кагебисты часто использовали и прямые приемчики, «а ля Штирлиц». Например, вместо того, чтобы просто вызвать семинариста на прием, высылали ему извещение о… посылке. Юноша приходил на почту, а там его уже ждал «нужный» человек: «Следуйте за мной!» А дальше — долгие плутания по улицам и подворотням. Затем — «доверительная беседа» где-нибудь в библиотеке или в кафе, с просьбой «изложить все в письменной форме».
Если человек снова отказывался, могли удостоить его и особой «чести» — быть скомпрометированным по образцу строптивых секретарей обкомов и райкомов. Делалось это просто. Человека приглашали на очередную беседу, во время которой угощали печеньем, чаем… А дальше… Дальше он просыпался где-то в гостинице, ничего не помня, а на столе у него лежали фотографии с пикантными картинками. Способ, как показала история, старый и очень действенный.
Спустя годы многие «агенты поневоле», находясь уже в священном сане, вынуждены были строчить «доклады» своим «кураторам». И хотя очень часто в них не содержалось ровным счетом никакой полезной информации, сам факт «регулярных доносов» делал членов клира управляемыми и послушными. Но, главное, «запачканными». Во всяком случае, в диссидентской среде даже такие «невинные контакты» делали человека «нерукопожатным».
Ну а деятельность наиболее отличившихся и работавших на органы уже, так сказать, не за страх, а за совесть, обязательно замечалась «начальством», что гарантировало им быстрое продвижение по служебной лестнице. Особенно это касалось представителей «черного духовенства» (из монашествующих), которым была открыта дорога к высшим иерархическим должностям. «После закрепления на практической работе с органами госбезопасности намечаем также использовать путем направления в капиталистические государства в составе церковных делегаций» — такая или подобная ей резолюция очень часто появлялась в личном деле «церковных агентов».
Зачем нужна Церковь?
Внедряя осведомителей во внутренние структуры Русской Православной Церкви, власти одновременно старались ограничить ее влияние на общественную жизнь СССР. В отличие от 1920-х гг., церковнослужителям стали запрещать участвовать в каких-либо диспутах. Представить себе ситуацию, что, как когда-то «товарищ Петерс» спорил с архиепископом Лукой Войно-Ясенецким или протоиерей Александр Введенский — с наркомом Луначарским, некий знаток научного атеизма будет дискутировать с богословом или с каким-то батюшкой — было в принципе невозможно!
Нельзя было проповедовать за пределами храма, нельзя было звонить в колокола, нельзя было издавать религиозную литературу. Купить Библию, Новый завет было делом совершенно невозможным. На единственное тогдашнее церковное издание — «Журнал Московской патриархии» — нельзя было подписаться. «Развертывая наступление на религиозные пережитки в сознании и быту советских людей», провели серьезную чистку и гражданских библиотек от книг и брошюр православной тематики.
Паломничества к так называемым святым местам решено было свести к минимуму. Не брезговали здесь даже кощунственными методами: святые источники засыпали, выкачивали, устраивали поблизости от них свинофермы и свалки. Земли в Палестине, исхоженные Иисусом Христом и с дореволюционных времен числящиеся за Россией, додумались продать Израилю, по преступно низкой цене, сведшейся к поставкам в СССР апельсинов и мандаринов…
Помимо идеологического наступления было развернуто и экономическое, которое повели по всем фронтам. Были вновь введены отмененные в 1945 г. налог со строений и земельная рента. Ставки налога с земельных церковных участков, включая даже и те, что были заняты кладбищами, были увеличины как минимум вдвое. Вдвое увеличился и налог на доход свечных мастерских. За продаваемые свечи государство стало забирать у церквей до 70% дохода — долю драконовскую, как сегодня у олигархов во Франции. Заставляли еще Церковь «добровольно» вносить взносы во всевозможные общественные фонды, в том числе — в знаменитый Фонд мира. Тут, по некоторым оценкам, поступления от РПЦ составляли около 20%!
По монастырям поставили задачу добиться троекратного уменьшения их земельных наделов, и втрое же решили сократить само число обителей. Осенью 1961 г. была закрыта Киево-Печерская Лавра. На территории Троице-Сергиевой Лавры милиционеры и «лица в штатском» стали выхватывать верующих и помещать под арест, требуя расписок, что они больше никогда не придут в Лавру. Псково-Печерский монастырь удалось отстоять. Его наместник архимандрит Алипий, фронтовик, порвал поданную ему бумагу с подписью Хрущева прямо на глазах у курьеров. «Я лучше пойду на мученическую смерть, — сказал он, — чем закрою обитель». Сохранить обитель помогли и многочисленные письма в ее защиту, и, как говорят, участие в ее судьбе тогдашнего министра культуры СССР Е. Фурцевой.
Число закрытых храмов исчислялось тысячами, и причина тут не только в прямом хрущевском атеистическом наступлении (с запрещением ремонтов, с отключением церквей от водопроводной сети, от канализации, с улавливанием и арестом верующих), заставившем иерархов открыто заговорить о «фактах физического уничтожения Православной Церкви», но и в ликвидации в правление Брежнева (по совету «продвинутых» экономистов) свыше полумиллиона (!) «неперспективных деревень», с которыми ушли в небытие и тысячи тысяч сельских церквей…
Пространство физического существования РПЦ сузилось настолько, что с ней практически перестали считаться. Единственное место, где оставалось у нее хотя бы видимость голоса — была международная арена. Но и здесь ее более держали за «дрессированную собачку». Можно было говорить о «мире во всем мире», приветствовалась критика «империализма и неоколониализма», обязательны были высказывания о свободе совести в СССР, об отсутствии притеснений верующих, но сказать что-либо о реальных проблемах Церкви — было невозможно.
Кроме «борьбы за мир», была еще одна область, где влияние Церкви признавалось положительным и даже в какой-то степени нужным: борьба с родимыми пятнами капитализма. Eсть, мол, признавали партийные работники, и в советском обществе «озверевшие люди», которые ругаются матом, без рассудка пьют водку, запиваясь до смерти, воруют, хулиганят, не желают трудиться, есть даже случаи, когда «отдельные люди не подчиняются власти»… Считалось, что у Церкви еще оставались возможности «положительно влиять на все эти отрицательные факты». Может быть, поэтому, и чуть не целиком, были заимствованы государством у Церкви Божии заповеди, получившие в партийных документах название «Моральный кодекс строителя коммунизма».
В альтернативу церковным старались создать и новые «обряды». Вместо венчания был разработан специальный ритуал для вступающих в брак, с маршем Мендельсона, с обменом кольцами и обязательным поцелуем. Для умерших стали вводить ритуал «траурной церемонии». Все эти цветы и венки, все эти стояния в карауле у гроба, сопровождение покойных на кладбище под музыку, все эти надгробные речи с неизменным «Пусть земля тебе будет пухом!» и бросанием земли в могилу — так или иначе повторяли православные традиции.
Охота на «богомольцев»
Особая ответственность за проведение атеистической пропаганды возлагалась партией на пионерскую организацию и комсомол. «Верующих» учащихся вызывали на проработку на советы отряда и комсомольские собрания. Над ними брали шефство, старались вовлечь их во всевозможные мероприятия с антирелигиозным уклоном. Практиковались и «доверительные беседы» между «упорствующим» в вере и представителями «актива».
Отдельная работа велась в отношении больших религиозных праздников. В первую очередь — Рождества и Пасхи. Здесь, как и в 1920-е гг., официальные меры совмещались с неофициальными. Последние часто выглядели как обыкновенные беспорядки, когда при полном попустительстве местных властей пьяная молодежь врывалась в храмы и устраивала в них потасовки и драки.
Так, в одном из городов во время пасхальной службы в церковь влетели десятки молодых людей, неся на руках обнаженную девушку. Направившись к Царским вратам, они попытались проникнуть в алтарь, чтобы возложить на престол собственную «бескровную» жертву. Разумеется, вся их затея закончилась дракой.
В другом городе, на Пасху же, пьяные молодые люди, сумев пробиться в алтарь, начали в нем бесчинствовать. Верующие вытащили хулиганов наружу, намереваясь устроить им самосуд. Благо вмешался местный владыка (митрополит Иосиф (Чернов)). «Братья и сестры, — воскликнул он, — отпустите их! Это и наша вина! Это мы с вами так воспитали молодежь!»
В еще одном городе во время Крестного хода погас свет. И вдруг стены храма объял огонь! В дыму и неразберихе началась великая паника, и хорошо, что подоспевший пожарный наряд, оказавшийся поблизости (случайно ли?), сумел быстро потушить огонь… Позже выяснилось, что местная молодежь выкрала в кинотеатре коробки с кинопленкой, а затем, обмотав ее в четыре слоя вокруг собора, подожгла.
Что-то похожее часто происходило и в крупных кафедральных соборах Киева, Риги, Таллина… Били стекла, стреляли в окна из ружей… Даже и в Москве, возле особо охраняемого милицией кафедрального Елоховского собора, «веселящиеся» молодые люди умудрялись испортить верующим пасхальную ночь. Кому-то нахамить, к кому-то пристать, кого-то и побить. Что уж тут говорить о провинциальных храмах…
Обычный сценарий «пасхальной акции» выглядел так. Комсомольские активисты в сотрудничестве с милицией и дружинниками разбивали подступы к храму на «сектора». На «главном направлении» дежурили оперативные работники на уазиках. Ну а по тайным «стежкам и тропам» ложилась в засаду «молодая поросль».
Схема действий была проста. Старушек и стариков, взрослых женщин и мужчин, как правило, не трогали. Все внимание было обращено на юношей и девушек, подростков и детей. «Охота» велась, как правило, именно на них. Как только «объект» появлялся в зоне видимости, начиналась работа. Самым простым было — выйти из кустов классической «хулиганской тройкой», попросить закурить, потом избить, но, главное, вымазать в грязи, «чтоб стыдно было идти в храм на Пасху».
Другая схема сохраняла некоторые черты законности и чаще всего применялась к группам верующей молодежи, в особенности если рядом был кто-то из взрослых. В этом случае навстречу прихожанам выходили не только комсомольцы, но и представители правопорядка. Вначале проверяли документы, затем проводили «разъяснительную работу» и, чаще всего на «козликах», отвозили к ближайшей автобусной остановке. Обязательно при этом следили, чтобы «любители боженьки» действительно покинули данную местность, грозя им в противном случае более суровыми «карами».
Следующий рубеж — возле самого храма — охраняли совсем уж серьезные люди. Не только милиционеры и дружинники, но и люди из «органов», одетые часто, для пущей важности, в кожаные плащи, с повязками на рукавах. Эти совсем уж не церемонились: хватали любого им не понравившегося за руку и после нескольких впечатляющих угроз отправляли домой.
Собравшуюся возле церкви толпу праздношатающейся шпаны — полупьяной, с окурками в зубах, с орущими транзисторами (переносными приемниками) — ни милиция, ни дружинники не трогали. В эту ночь они для власти были «своими». Были случаи, когда «рабочую молодежь» свозили к церквям намеренно и целыми автобусами! Что же делали эти «пасхальные гастролеры»? Бузили! Смеялись, кричали, бренчали на гитаре, травили похабные анекдоты, обнимались с подружками, плевали на асфальт, матерились, кто-то отплясывал «шейк» прямо тут же, у церковных стен, под звучащую музыку. Здесь же, конечно, были и местные хулиганы. Но, понимая всю остроту «классового» момента», они старались держаться хоть и независимо, но без «кипишей» и «наездов».
В эту страшную атеистическую толпу и выходили верующие во время Крестного хода с понятным страхом и ожиданием чего-то нехорошего и, выйдя, старались с иереями идти как можно быстрее, не поднимая глаз, и так же быстро пропевая пасхальную молитву: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси!»
После Крестного хода, после возгласов «Христос Воскресе!» — «Воистину Воскресе!» пьяная толпа откровенно начинала скучать. Некоторые, осмелев, шли все же внутрь, покупали зачем-то свечи, потом от них же и прикуривали. Но, постояв какое-то время в духоте, в дыму ладана, толком ничего не поняв, уходили восвояси. Кто-то потом возвращался домой, а кто-то шел продолжать «веселиться».
Тюк-тюк! Кто сильней?
И все же безбожной власти не удалось вытравить Пасху из сознания советских граждан. Да, большинство из них давно уже не ходили в церковь, не умели ни креститься, ни молиться. Мало кто из них причащался и исповедовался, мало кто знал хоть что-то о церковных праздниках или постах. И все же даже и для них день Пасхи оставался чем-то особенным, чем-то отделенным от «красных дней календаря».
Только к Пасхе так усиленно хозяйки мыли полы и окна, только к Пасхе так тщательно протирали от пыли шкафы, перемывали всю посуду, перестирывали белье. К этому дню варили и красили яйца, пекли куличи, делали творожные пасхи. Зная об этом, советская торговля, словно отрешившись от идеологических предрассудков, заранее обеспечивала «трудящихся» достаточным количеством белых яиц и сделанных по вполне традиционным пасхальным рецептам кексов «Весенний».
Ранним воскресным утром семьи собирались за столом. Пили чай, ели кулич, катали яйца, но чаще — бились «носиками». Особенно эти битвы любила детвора. Тюк-тюк, кто сильней? Проигравший отдавал свое яйцо победителю. И так по несколько раз. Затем «яичные бои» переходили на улицу, во дворы и подворотни. И снова — тюк-тюк! Кто сильней? Самые удачливые «бойцы» к концу дня набирали десятки «трофейных» яиц!
Многие, чуть ли не все, ездили на Пасху на кладбище, чтобы (по меткому слову свт. Афанасия (Сахарова)) «похристосоваться с дорогими покойниками». Брали с собою всякую снедь, яйца, колбасу, курицу, разносолы, брали и… водочку — обязательно! Как без нее помянуть ближних?!
Ехали на автобусах и трамваях, на машинах и электричках, шли пешком… И уже дорогой начинали поминать умерших добрым словом. А придя на могилу, устраивали пир и угощение. Делились взаимно и с соседями, пришедшими на рядом находящиеся могилки. И здесь уж не стеснялись поздравить друг друга по-христиански: «Христос Воскресе! Воистину Воскресе!» Пусть даже до конца и не понимая, что это значит, но чувствуя великую правоту этих слов своим сердцем! И все всегда было чинно и по-доброму. Без дебошей и хулиганств.
Уходя же, на могилках оставляли обязательные «стопочку», кулич и яичко. Иногда — зажигали где-то раздобытую свечу и, неумело перекрестясь, поклонившись родным могилкам, уходили...
А ближе к вечеру к кладбищу подтягивались «темные личности». Нет, это была не вчерашняя пьяная молодежь. Это были «бичи» и «бродяги», спившиеся работяги — прообраз нынешних бомжей. Они ходили по могилкам, ели и пили, закусывали, добрым словом поминая живых и мертвых. И никто — ни милиция, ни активисты — им не мешали. Пусть разговеются! Тоже ведь люди!
Христос Воскресе!