До Петра были Приказы. При Петре — Сенат и Коллегии. При Александре I — Министерства. До Петра сбором налогов и пошлин ведали: Приказ Большого прихода, Приказ Большой казны, Приказ новой четверти (отвечавший за питейные сборы), Новгородский, Сибирский приказы, Устюжская четверть… Тут упустили, там недоглядели, здесь своровали… Надо отвоевывать выходы к морю, а воевать не на что. Петру впору было опустить руки и загоревать: «Страна у нас велика и обильна, а порядка в ней нет», но горевать Петру было недосуг — впрягся и потащил воз в гору, пустив ход и всякие затейные штуки, такие как стаскивание с церквей колоколов, «порча» монеты (перечеканка талеров, стоивших русской полтины, в рубли) и введение многих налогов: с бань, погребов, свадеб, гробов, бород, цвета глаз, и с прочего, и с прочего. Столько всяких налогов навводили, что голову сломишь, но дошли, наконец, и до главной мысли: пусть не только власть думает, как собрать, но и народ — как заплатить. Провели перепись и ввели подушную подать: с каждой мужской души от старика до младенца. По рублю в среднем. Тяжело, не согласно ни с какой наукой, но так потом прижилось, что отказаться никак не могли, даже когда захотели.
Введение подушного налога вкупе с прочими придумками, в том числе организационными преобразованиями (учреждениями губерний и предписанием губернаторам заботиться о сборах; Сената, с возложением на него финансовых функций; Камер-, Штатс- и Ревизион-Коллегий, в ведение которых передали сбор налогов, управление расходами и контроль за движением денежных сумм), позволили Петру довести доходы казны до 10 млн руб., увеличив их в пять раз, и он уже не так страдал от безденежья, как в начале царствования. Хотя и понятно всякому: государству сколько не дай — все будет мало. Екатерина II, отвоевывавшая у Турции Крым и Северное Причерноморье и тоже остро нуждавшаяся в деньгах, не могла по разным причинам действовать столь же решительно, как и Петр. Даже начатую при ее муже чеканку медных монет по 32-рублевой стопе (общим номиналом в 32 руб. из пуда меди) она остановила, приказав уже изготовленные «легковесные» монеты перечеканивать в более тяжелые 16-рублевой стопы: рубль мелочи в килограмм весом! И эта чеканка приносила государству немалую прибыль (100%!): цена пуда меди и изготовление из него монет обходились казне в 7—8 руб., но, конечно же, на многое здесь нельзя было рассчитывать. К тому же медь только однажды приносила прибыль, а потом казне от нее только «тяготы и убытки». Не от подделки. От природы медных монет: доставь, к примеру, отчеканенную монету в Сибирь!? Или собранные медью налоги в Санкт-Петербург. Тысяча рублей — уже тонна! А сто тысяч? Где отыщешь столько лошадей и возов, если нет водных путей? Чеканка золотой и серебряной монеты с уменьшением их веса и пробы тоже не доставила бы необходимых Екатерине средств. Государственные расходы при ней росли с необыкновенной скоростью, увеличившись к концу ее правления с 16 до почти 80 млн. Мало было отвоевать территории, надо было их еще и обустроить. Одних только новых городов в ее царствование появилось столько, что устанешь перечислять: Севастополь, Симферополь, Луганск, Николаев, Одесса…
Сенат пытался доказать Екатерине выгоды 32-рублевой стопы, но несравнимо лучшим способом оказалось печатание ассигнаций. Их выпуск планировался еще Петром III. Но он был убит, и о бумажных деньгах на какое-то время забыли. Только в 1768 г. от новгородского генерал-губернатора Сиверса была представлена императрице записка, в которой доказывалась выгодность введения бумажных знаков. Уже потому, например, что «тягость медной монеты, одобряющая ее собственную цену, отягощает ее же и обращение». Подробный план выпуска бумажных денег разрабатывался генерал-прокурором А. Вяземским в возглавляемой им сенатской канцелярии, где правителем был Алексей Иванович Васильев, человек еще довольно молодой (1742 г.р.), но уже успевший заявить о себе как о толковом администраторе. На основании подготовленных предложений был издан Манифест (от 29 декабря 1768 г.) о выпуске в обращение ассигнаций в 25, 50, 75 и 100 руб. Одновременно было объявлено об учреждении Санкт-Петербургского и Московского банков для обмена ассигнаций на монету. Капитал банкам был выделен небольшим — по 500 000 медных рублей. Первоначальный выпуск ассигнаций и ограничился этими суммами. Но дело пошло, довольно скоро ассигнации вошли даже в моду, став неким символом прогресса. Вяземский, поначалу сомневавшийся, кажется, в успехе дела, так потом им увлекся, что даже предложил использовать выпуски ассигнаций для покрытия военных расходов. Первый предложенный им выпуск в 3 млн руб. был вызван началом турецкой войны (1768—1774 гг.). Ну а дальше — пошло-поехало. Печатный станок запустишь — остановить потом невозможно! Дошли довольно скоро и до 10, 15, 20 млн, а курс ассигнаций продолжать стоять al pari. И далее все им сходило с рук. Даже когда с началом второй турецкой войны (1787—1791 гг.) приступлено было к выпуску ассигнаций на огромнейшую сумму (более 50 млн руб.), то и тогда курс их упал только на три копейки. Заметно валиться бумажный рубль начал только к концу царствования Екатерины.
Запас прочности у бумажного рубля оказался невиданным — и благо! Не случись этого, без упавшего с неба «богатства» разве было бы правление Екатерины таким успешным? Рассчитывать на какое-то серьезное увеличение в сборах налогов она не могла. К тому же и финансовая система к приходу ее к власти все еще не была отлажена. «По восшествии моем на престол, — жаловалась императрица, — Сенат подал мне реестр доходам империи, по которому явствовало, что оных считали 16 млн. По прошествии двух лет я посадила князя Вяземского и тайного действительного советника Мельгунова, тогдашнего Президента Камер-Коллегии, считать доходы. Они несколько лет считали, переписываясь раз по семи с каждым воеводою. Наконец сочли 28 млн, 12 млн больше, нежели Сенат видел». Понятно из этого, что нельзя было ей не взяться и за перемены в самом финансовом управлении. В 1771 г. было Высочайше повелено приступить к составлению «окладной по всему государству книги». Работу по обработке поступающих в Сенат разнородных сведений поручили Васильеву. В награду за труды по составлению окладной книги императрица пожаловала ему 300 душ крестьян. Думаем, что хлопотал о награде генерал-прокурор, который сделал в 1770 г. правителя своей канцелярии обер-секретарем и которому в том же году неродовитый Алексей Иванович стал родственником: женившись на Варваре Урусовой, двоюродной сестре жены Вяземского.
В 1775 г. вышел указ Екатерины «Об учреждении губерний и передаче дел по финансовому управлению Казенным палатам». «Наставление для производства дел в казенных палатах» тоже было подготовлено Васильевым, получившим за эту работу чин статского советника. На Васильева же было возложено и устройство выделившихся из Экспедиции о государственных доходах четырех отдельных экспедиций (приходной, расходной, счетной и недоимочной), подчиненных генерал-прокурору как исправляющему и должность Государственного казначея. С назначением в 1781 г. Управляющим в Экспедицию для ревизии государственных счетов Васильев был пожалован императрицей в действительные статские советники.
Назначая князя Вяземского генерал-прокурором, Екатерина лично подготовила для него секретнейшее наставление. Отставленный императрицей от должности А. Глебов был не до конца откровенен с ней, а по ее мнению, не было ничего этого вредней. Глебов впутался к тому же в темные дела (по винному откупу) и дал основания подозревать себя в лихоимстве. «Я слышала, что вас почитают за честного человека, — наставляла Вяземского Екатерина, — можете спорить со мной и рассчитывайте на мою поддержку. В Сенате же вас ждут две партии. Обе будут стараться уловить вас на свою сторону, вы же имейте в виду только пользу Отечества. Но труднее всего вам будет править сенатской канцелярией, и тут у вас один только способ — переменить всех сомнительных и подозрительных без пощады». И вот — удивительное дело! После такого-то наставления Вяземский не только не сменил «без пощады» служившего при Глебове Васильева, но даже сделал его правителем канцелярии. Тут, кажется, только одно объяснение: человек был на своем месте. По знаниям, добросовестности. Отставь его — и всякий другой справлялся бы с делом хуже. Были еще и покладистость, скромность. Даже потом, когда уже он стал важным начальником, только лицо его было суровым, а внутри продолжали скрываться мягкость и кротость. Самым большим ругательством было у него: «Ну, это у вас из рук вон…». Если и выговаривал он кому-то из начинающих службу, то обязательно с приготовлением: «Ты только не прогневайся, позволь я тебе скажу…», как Мкртчян в «Мимино»: «Я тебе один умный вещь скажу, ты только не обижайся». Вывести его из себя, увлечь чем-то, чтобы голову потерял, было невозможно. Г. Державин (тот самый, «благословивший» Пушкина), служивший с Васильевым (в летние месяцы они и жили с семьями вместе на одной даче) — тот был горяч и неистов. Боролся против всякой неправды отчаянно, не считаясь с тем, кто за ней стоит, и так, наконец, рассорился с Вяземским, что тот его на дух не стал переносить. Васильев все ходил тогда от одного к другому — старался помирить, передавал, на каких условиях Державин мог бы остаться у князя…
Наверх Васильев выбился из самых низов, но чтобы как-то возгордиться, сделаться неприступным — этого у него никто не замечал. Каждый мог прийти к нему и всех он принимал, со всеми был ласков. Готов был слушать и возражения. Если они были доказательными, то к высказывающим их он был потом особо внимателен. Логику слов он всегда предпочитал их красивости и всегда чурался празднословия. В бумагах, им написанных, не найдешь ни одного лишнего слова, слог его был прост и ясен, и того же он добивался от подчиненных. Молодежь держал под опекой, покровительствовал ей, старался продвигать по службе. Устраивал им экзамен и сам потом назначал на места, жалея, видимо, что своих сыновей у них с женой нет, только дочери — Екатерина и Мария. Тщеславия у него не было никакого. Современники отмечали у него и умеренность желаний. Сперанский рассказывал, что был «тронут патриархальностью, которою все дышало в доме Васильева». Вступивший на престол Александр в Именном указе по случаю неожиданной смерти Васильева не преминет, помимо многих трудов и усердия, отметить и эти качества своего министра, назвав его «примером добродетельного гражданина».
Тут надо вспомнить, сколько всяких ярких людей окружало Екатерину. По мнению Ключевского, правление ее не было бы «великим веком», если бы она не обладала способностью окружать себя великими исполнителями — орлами, по слову великого же поэта. Но кого, в общем мнении, достойно чествовать «и славой мраморной, и медными хвалами»? Тех ли, кто явил себя «примером добродетельного гражданина», или тех, кто «с размаху», «безудержно», кто блеснул вдруг ярко и вдруг погас? «Хороший ты мужик, но не орел», — бросает Н. Мордюкова в одном из старых советских фильмов добродетельному герою М. Ульянова. Не знаем, слышал ли что-то подобное Алексей Иванович от Екатерины, но возможность как-то ярче заявить о себе у него была. Князь Вяземский из-за поразившей его в 1789 г. болезни не мог быть уже докладчиком у императрицы, и Васильеву пришлось его заменять. Рассказывают, что Екатерина ценила опытность Алексея Ивановича, советовалась с ним, даже одарила его табакеркой с бриллиантами, но записать Васильева в «орлы»? Тут, думаем, у нее не было достаточных оснований.
Разбитого параличом Вяземского не отставляли от должности довольно долгое время, но в сентябре 1792 г. Екатерина все же решилась заменить его на генерала А. Самойлова. И вот тут уж кто решил: Самойлов или Екатерина? Бог знает, но вместе с Вяземским был уволен и Васильев. Понятно было, что вспомнят, но к какому делу приставят? Только ли велят присутствовать в Сенате или еще и отдадут что-то в управление: банк какой (как это сделали бы сегодня) или еще что. Доверили управлять… Медицинской коллегией. Ну и в Сенате тоже велели ему присутствовать. Заведовал медициной он до 1796 г. и успел, как рассказывают, сделать многое. Мало того, что были погашены лежавшие на Коллегии долги (600 000), ею еще были выстроены обширные здания для Медико-хирургической академии, устроен на Аптекарском острове главный магазин аптечных материалов (которые старались теперь производить в России), а в губерниях появились врачебные управы, для которых утверждены были новые штаты…
С восшествием на престол императора Павла в 1796 г. должность государственного казначея становится самостоятельной, обособляясь от должности генерал-прокурора. Заведовать Казначейством Павел поручает Васильеву, наставляя его в Именном указе «приложить старания собрать сведения… о всех доходах, о штатных и чрезвычайных или временных расходах», дабы иметь возможность «отвратить всякий недостаток или затруднение». Главным недостатком, который следовало «отвращать», как и в прежние времена, был недостаток средств на ведение войн. И никакого нового способа «отвращения» его Васильев предложить бы не смог, кроме того, что уже было в ходу: выпуски ассигнаций, займы и усиление налоговых поступлений. Выпускам ассигнаций Васильев какое-то время сопротивляется. Он даже начинает изымать их из оборота и уничтожать: в 1797 г. на сумму в 600 000, в последующие два года — еще на 700 000, но что это было для выпущенных при Екатерине 150 млн? Другой предпринятой им мерой был выкуп в казну золотой и серебряной европейской монеты и монет старой чеканки для передела всего этого в новую монету высокой пробы и формирование разменного фонда для выкупа ассигнаций с лажем (приплатой) на серебро в 30 коп. И эта затея не удалась — ассигнаций к обмену предъявили столько, что создалась угроза разменному фонду. Не получилось отказаться и от эмиссий.
Князь Вяземский спорил как-то со статс-секретарем императрицы А. Безбородко. Тот высказывался против увеличения налогов, которое снижает возможность людей их платить. Надо, говорил он, увеличивать производство и тем самым наращивать богатство. Способов найти деньги у людей предостаточно, возражал ему Вяземский, и не только можно увеличивать налоги, но и одновременно с этим следует обязать губернии самим нести затраты на свое содержание, чтобы облегчить нагрузку на бюджет. Васильев, став казначеем, действовал более в духе прежнего своего начальника: предложил сократить расходы сокращением числа губерний, увеличил цену на гербовую бумагу, возвысил гильдейские пошлины (с купечества), содержание присутственных мест и полиции возложил на городские сословия. Подушная подать в конце 1797 г. была увеличена почти на четверть — до 1 руб. 26 коп. Для исчерпавших возможности платить налоги тоже приготовлены были особые меры. По ходатайству Васильева сложены были с народа недоимки в 7 млн руб., а подушную подать стали взимать с людей, бывших в наличии. Читавшие Гоголя поймут, насколько это было бы важно, если бы так и исполнялось.
Бумаг от Павла с приказанием произвести оплаты приходила масса, и Васильев не давал, кажется, императору поводов для огорчений. До конца 1800 г. государь был им доволен. Пожаловал 2000 душ, возвел в баронское достоинство, наградил всякими орденами, в том числе и Андреем Первозванным. И после всего этого — вдруг отставка от всех должностей. Из-за наветов, как утверждают, любимца Павла графа Кутайсова, которому Васильев отказал в какой-то выплате. Кутайсов за то и наговорил, вроде бы, императору, что Васильев всегда утаивает о количестве находящихся в казначействе денег, отчего в них всегда и всем недостаток. Вспыливший Павел и отставил тогда Васильева, назначив на его место… Державина. «Тут, — пишут биографы Васильева, — и обнаружилось полное бескорыстие Алексея Ивановича. Ему не на что стало жить»… По поводу «наветов» и «бескорыстия» — тут верно, но то, что не на что стало жить — это уж перебор, пожалуй.
В одной из надгробных речей Васильев сравнивается с князем А. Долгоруковым (дочь которого была обручена с Петром II) и А. Меншиковым, окончившими свою жизнь в Березове. Те, мол, очень высоко взлетели, но, в отличии от Васильева, желали быть еще выше. И это, мол, непомерное честолюбие влекло их в неизбежную пропасть. Алексей Иванович так и не сумел никого из монархов прогневать своим полетом настолько, чтобы попасть в какую-то необыкновенную опалу: помнил, видимо, свое место и был нетщеславен. Отставили — так и пусть. На Господа одного упование: «Живый в помощи Вышняго». Обращение к тексту этого знаменитого псалма, кажется, и поддерживало Васильева в трудные минуты.
Живый в помощи Вышняго! Александр, как только взошел на престол, так сразу же и возвратил Васильеву все должности, даже возвел его в графское достоинство. В 1802 г., с учреждением министерств, его назначают первым русским министром финансов, и лучшим его достижением здесь называют то, что во время войны с Францией (1805—1807 гг.) он сумел обойтись без чрезвычайных мер. Образовывавшиеся дефициты, сильно усилившиеся в 1806 г. (16 млн) и в 1807 г. (44 млн), преодолевались займами и выпусками ассигнаций (всего за 1802—1807 гг. их было выпущено на 160 млн, и за это же время курс их упал до 54 коп.). Должна была помочь Англия (всегда старавшаяся воевать руками союзников) займом в 6 млн фунтов и субсидиями, но от нее с трудом и задержками удалось получить только субсидии, не окупившие, разумеется, наших военных расходов. Нужно признать, что и Васильев тоже использовал любые поводы для задержки выплат по зарубежным счетам. Переговоры с Австрией по платежам за продовольствие для русского корпуса, к примеру, сознательно им затягивались.
Пишут, что молодежь, окружавшая Александра, старалась приобщить его к своим предприятиям, а он, не в силах остановить поток, только уберегал пущенную по течению огромную ладью от всяких бурь. В решении понизить в 1805 г. таможенный тариф не обошлось, кажется, без влияния «молодежи», пропитавшейся идеями А. Смита о свободе торговли, но уже в 1806 г. пришлось повышать пошлины до прежнего уровня. Удержать таможенные сборы хотя бы на прежнем уровне все равно не удалось: из-за присоединения России к торговой войне с Англией в 1807 г. они начали стремительно падать. Зато сумма питейных сборов увеличилась к концу управления Васильевым министерством на 8 млн руб., но не за счет цен или из-за того, что начали больше пить, а за счет лучшей организации торгов по откупам. Введенный Павлом налог на дворян, простирающийся до 1,64 млн руб., при Александре какое-то время терпели, но затем все же решили переложить его на крестьян. В результате, к подушной подати прибавилось еще по 18 коп. Думаем, что Васильева и здесь «приобщали». Он никогда не был сторонником резких изменений, предпочитая действовать эволюционно, руководствуясь более стремлением к усовершенствованию прежнего и правилами бережливости. Несмотря на понятное противодействие, он сумел даже добиться в 1802 г. принятия постановления о сокращении расходов по министерствам на 15 млн руб.
С министерством финансов в круг его деятельности попали Заемный и Ассигнационный банки. Чтобы способствовать развитию торговли и промышленности, он распространил их Учетные конторы по многим городам, издав для них и новый Устав (1806 г.). Ко времени его управления министерством финансов относится и выход Манифеста (от 1 января 1807 г.) «О даровании купечеству новых выгод», освобождавшего купцов от рекрутчины в обмен на денежную компенсацию и поощрявшего создание русских акционерных обществ. В актив Васильеву заносят еще заметное сокращение внешнего долга, разработку Устава о государственных лесах (1802 г.) и Горного положения (1806 г.).
В общем, если оценивать итоги правления Васильева министерством, то можно сказать, что ему удавалось заделывать как-то образовывающиеся тут и там пробоины в огромной ладье русских финансов. Она еще была на плаву, но уже было видно, что не прими теперь срочных и решительных мер, ладья эта может пойти и ко дну. Разумеется, он не мог не видеть, как ухудшается с каждым днем положение дел в доверенной ему отрасли, но и решиться прибегнуть к каким-то чрезвычайным мерам было выше его сил: он и в самом деле не был орлом. Но переживать, разумеется, переживал. В особенности его беспокоил огромный рост военных издержек. Он даже взялся за подготовку масштабной проверки всех счетов военного министерства, но 15 августа 1807 г. вдруг скончался. От апоплексического удара.