Лучше бы ему было не родиться

Рассказывают, как анекдот, видимо, что при написании «Тайной вечери», над которой он работал несколько лет, Леонардо да Винчи долго не мог подобрать натурщика для изоб­ражения Иуды. Наконец, в одной из тюрем он встретил человека, еще молодого, но уже несшего на лице печать порока. После того как работа была закончена, натурщик спросил у художника: «Мастер, неужели вы так и не вспомнили меня? Я тот самый певчий, с которого вы писали Христа на этой же фрес­ке»...

Христос и предавший Его ученик. Христос и апостол, в которого вошел дьявол. Бог и человек, которому лучше было бы не родиться. У Данте в «Божественной комедии» он в пасти Люцифера, одной из трех, терзающих по грешнику. И мучится всех хуже: внутрь головой и пятками наружу. У Пушкина в «Подражании итальянскому» как только сорвался он с дерева, на котором повесился, так сразу же прилетел к нему дьявол, вдохнул в него жизнь, «взвился со своей добычей смрадной и бросил труп живой в гортань геены гладной». А там уж бесы понесли его к проклятому владыке — Сатане, и тот, «с веселием на лике, лобзанием своим насквозь прожег уста, в предательскую ночь лобзавшие Христа».

У Салтыкова-Щедрина в «Христовой ночи» Иисус, воскресший в пасхальную ночь, шествуя по Земле, возвещает людям пути спасения. Даже и лицемерам, и ханжам, и неправедным судьям, и жестоким правителям, и татям, и душегубцам. «Вы крадете и убиваете, безнаказанно изрыгая хулу на законы божеские и человеческие, — укоряет Он таких, — но во имя Моего Воскресения Я и вам открываю путь к спасению. Этот путь — суд вашей собственной совести. Она раскроет перед вами прошлое во всей его наготе; она вызовет тени погубленных вами и поставит их на страже у изголовий ваших. Скрежет зубовный наполнит дома ваши. И когда сердца ваши засохнут от скорби и тоски, когда ваша совесть переполнится, как чаша, не могущая вместить переполняющей ее горечи, — тогда тени погубленных вами примирятся с вами и откроют вам путь спасения»…

После жестоких правителей, татей и душегубцев, когда восток уже заалел, предвещая окончание ночи, выступила перед Воскресшим безобразная человеческая масса, качающая­ся на осине. Голова повесившегося, почти оторванная от туловища, свесилась книзу; вороны уже выклевали у нее глаза и выели щеки. Стая хищных птиц кружилась над телом, и то было тело предавшего Христа Иуды. «О, предатель, — сказал Иисус, — ты думал, что смертью избавился от давившей тебя измены, но да не будет так. Сойди с древа, и пусть возвратятся тебе выклеванные очи твои, и закроются гнойные раны. Живи!» И по слову Хрис­та сошел тогда с древа Иуда и пал на землю перед Воскресшим, моля Его о возвращении смерти. «Я всем указал путь к спасению, — продолжил Спаситель, — но для тебя, Иуда, он закрыт навсегда. Ты проклят навеки. Ты будешь ходить из веси в весь и нигде не найдешь приюта. Ты будешь стучаться в двери, и никто не отворит их тебе, ты будешь жаждать — и тебе подадут сосуд, наполненный кровью. Ты будешь искать смерти — и везде смерть отвратится от тебя: „Будь проклят, предатель!“ И будешь ты ходить из века в век с червем в сердце, с погуб­ленною душою… Живи, проклятый! Встань и возьми вместо посоха древесный сук, на котором ты чаял отыс­кать свою смерть. Встань и иди!» И встал предатель с земли, и поднял посох, и двинулся в необъятную даль. И ходит он доднесь по земле, мечтая о смерти, и всюду смерть отворачивается от него, брезгливо бросая прошедшему вслед: «Будь проклят, предатель!»

«Все прощает Бог, — говорит Некрасов в „Кому на Руси жить хорошо“, — а Иудин грех не прощается!» По народным поверьям, даже на Пасху, когда из ада на землю отпускаются грешники, Иуду с ними никто не увидит. Не удостаивается он этой великой милости, как и детоубийца Ирод. Нет прощения его греху, нет ему даже и смерти. Пусть будет он проклят, предатель… Дрожит осина от ужаса, когда проходит мимо нее Иуда. Белеют от страха листья березы, когда он приближается к ней. Лопаются кровью ягоды рябины, когда рука его протягивается к ним. Пунцовой становится древесина ольхи, едва лишь он прикоснется к ней. Бузина в огородах жжет его совесть, переполняя ее, как чашу, своей вековою горечью… Не только люди, но и природа вся проклинает его. Деревья, травы, львы, орлы и куропатки, рогатые олени и молчаливые рыбы… Холодно ему, и пусто, и страшно. И нет ему крова нигде, и нет пристанища, и нет никакого сна: где ни приляжет он — всюду под ним проступает кровь! Ворочается он из стороны в сторону и ждет утра, чтобы бросить в лицо первосвященникам в храме полученные от них сребреники: прилипла к ним кровь и не смывается. «Предал я Кровь Невинную», — скажет он им и услышит в тысячный раз их ответ: «Что нам до того, что ты предал. Смотри теперь сам!» И, посовещавшись, купят первосвященники на брошенные Иудой деньги землю горшечника, чтобы погребать на ней странников, ибо не позволительно было бы вернуть Иудину мзду в сокровищницу, потому что это цена крови. «Так, — скажет потом евангелист Матфей, — и сбылось реченное через пророка Иеремию: и взяли тридцать сребренников, цену Оцененного, Которого оценили сыны Израиля, и дали их за землю горшечника»… Так поступят первосвященники с мздой, Иуда же, воздавший, по слову псалмопевца Давида, злом за добро и ненавистью за любовь, пойдет и, мучимый совестью, удавится, а когда низринется — рассечется чрево его и выпадут из него все внут­ренности.

Евангелисты ничего не говорят о прошлом Иуды. По данному ему прозвищу Искариот думают, что происходил он из города Кериоф. Полагают даже, что он был единственным иудеем среди двенадцати, в отличие от остальных, бывших галилеянами, и что на нем оправдалась древняя поговорка: «Галилея­нин любит славу, а иудей — деньги». В обществе апостолов ему было поручено заведовать кассой с деньгами, которым, по свидетельству любимого ученика Иисуса — Иоанна, он знал цену. За шесть дней до Пасхи, рассказывает Иоанн, в доме воскрешенного Лазаря их Учителю была приготовлена вечеря. Марфа прислуживала на ней, а Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала им ноги Иису­са и отерла волосами свои­ми ноги Его. Весь дом наполнился тогда необыкновенным благоуханием, но Иуде Искарио­ту это пришлось не по нраву. «Для чего бы, — сказал он, — не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим». Мысль эта в устах нищелюбивого человека могла бы показаться естественной, но Иуда, находит нужным уточнить здесь евангелист, высказал ее не потому, что думал о нищих, но «потому что был вор».

Иоанн Златоуст к тому, что Иуда был вор и предатель, прибавляет еще, что он был и разбойником. Трудно нам сказать, что имел здесь в виду Вселенский святитель, но не думаем, что обыкновенных воров и разбойников, умыкающих денежные ящики и грабящих по дорогам. Тут, по всей видимос­ти, надо брать много выше: не обыкновенный разбойник, а корыстный переустроитель мира, чающий для себя царства Божия на Земле, наделенный к тому же еще и необыкновенными способностями: творить чудеса, исцелять, совершать знамения, изгонять бесов. Словом, один из тех, кто орудует в тени у безвластных властителей и одновременно за спинами всяких ниспровергателей устоев и майданных бунтарей. С изгнанием бесов, как это и случалось часто в человеческой истории, — не он изгнал, а в него сатана вошел. И надобно заметить здесь, что сатана входит не во всякого, а лишь в того, у кого сердце в его сторону повернуто, у кого уже уготовано в нем для него местечко, в соблазнившихся, в не сумевших устоять перед искушениями, в строящих у себя в голове угодные князю мира сего хит­рые комбинации. У Луки сатана входит в Иуду еще перед Тайной вечерей. Он идет к первосвященникам и говорит с ними, как ему удобнее предать им Христа. Те «обрадовались и согласились дать ему денег». У евангелиста Иоанна сатана входит в Иуду на Тайной вечере. Когда Иисус сказал ученикам, что один из них предаст Его, те стали озираться друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. «Господи, кто это?» — спросил, наконец, Иоанн. «Тот, — отвечал ему Иисус, — кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам». И, обмакнув кусок, подал его Иуде Искариоту. И ­после сего куска вошел в него сатана. «То, что делаешь, делай скорее», — сказал ему Иисус, и он, приняв кусок, тотчас вышел, чтобы привести стражу и выдать ей своего Учителя…

В апокрифе «Евангелие младенчества» рассказывается, что сатана начал мучить Иуду еще в младенчестве. Всякий раз, когда он входил в него, тот начинал кусать всех, кто был рядом с ним, а если никого рядом не было, то принимался кусать самого себя. Мать Иуды, услышав о чудесах, творимых Марией и Сыном Ее Иисусом, взяла Иуду и привела его в дом Марии. Иисус в то время играл с другими детьми. Иуда тоже был отведен играть с ними, и когда сатана стал мучить его, то он потянулся к сидящему рядом Иисусу, норовя куснуть Его в бок. Достать же никак не мог, тогда от злости стал бить Иисуса в правый бок, тот, который пронзили потом ударом копья… В каких-то вариантах апокрифа Иуда, изловчившись, все же кусает Иисуса, и, может быть, по этой причине в народных поверьях он после смерти становится первым из обитаю­щих на Земле вампиров. Наследники его, дескать, и боятся поэтому лишь сереб­ряных пуль и осиновых кольев — как памяти о принятых Иудой сребрениках и о дереве, на котором он повесился…

Помимо апокрифов, о детских годах Иуды дошла до нас еще и одна любопытная легенда. По ней, он был рожден в Иерусалиме в семье Рувима-Симона из колена Данова (есть предположения, что из него произойдет антихрист) и жены его Цибореи. Еще до рождения Иуды Циборее привиделся сон, в котором будущий сын ее становится причиной гибели для родителей. Чтобы не случилось этого, новорожденного бросают в осмоленном ковчежце в море. Ковчежец пристает к берегу острова, и младенец оказывается в семье бездетной царицы. Она воспитывает его как родного сына, но через какое-то время у нее появляется и собственный ребенок. Иуда, которому теперь уделяется меньше внимания, ревнуя, начинает обижать своего младшего брата. Царица не выдерживает и в пылу гнева открывает Иуде тайну его происхождения. Надежд на будущее царствование не остается никаких, и Иуда в ярости убивает своего соперника, пос­ле чего бежит в Иерусалим, где поступает на службу к Пилату. Рядом с дворцом Пилата находится сад Рувима-Симона. Ощутив непреодолимое желание попробовать плоды, которые он видит в соседнем саду, Пилат посылает за ними Иуду. Но в саду Иуда сталкивается с Рувимом-Симоном и убивает его в перепалке. Пилат женит его на вдове покойного — Циборее, и он, таким образом, как и царь Эдип, вступает в кровосмесительную связь со своей собственной матерью. Узнав потом из рассказа жены, кем он приходится ей и Рувиму-Симону, Иуда, мучимый совестью и вполне уже осознавший, видимо, что лучше ему было бы не родиться, отправляется к Христу, чтобы получить от него прощение своих грехов…

В описаниях предательства Иудой Христа евангелисты лишь смутно обозначают его причины. «Память о том, что действительно побудило Иуду предать Иисуса, заглохла уже в самых Евангелиях», — остроумно заметил по этому поводу Д. Мережковский, прибавив к этому, что «действительной причины Иудиного предательства евангелисты не знают, не помнят или не хотят вспомнить, может быть, потому, что это слишком страшно!» Если попробовать все же разобраться в том, что подтолк­нуло Иуду к предательству, то первым, что придет здесь на ум, будет, конечно, полученная им мзда — пресловутые 30 сребреников, давно уже обратившиеся в устойчивый фразеологизм, но объяснить ими столь величайшее предательство вряд ли легко получится. 30 сребреников (около 400 граммов серебра) приравнивались в те времена к 120 динариям. По одному динарию в день платили наемному работнику. Хорошему мас­теру платили много больше. Мария, умастившая ноги Иису­са благовониями, потратила на них не менее 300 динариев. Из всех этих сравнений с неизбежностью возникнет вопрос: предавший первосвященникам то, что было Бесценным, предавший на суд и (о чем он мог бы, конечно, догадываться) на смерть, если бы его интересовали лишь деньги, удов­летворился бы такою жалкой платой? Не стал бы с ними торговаться? Не потряс бы у них перед носом денежным ящиком, которому он был хозяин и в котором накапливались, очевидно, более значительные суммы, чем 120 динариев? Иуда же, если и торгуется, то только у Матфея (они предложили, он согласился), и трудно, в действительности, назвать это какой-то торговлей: «Пришел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников» (Мф. 26, 14, 15). У Марка и Луки Иуда даже и не задает первосвященникам вопроса о деньгах. Они сами ему их предлагают, не указывая никакой суммы. Он и тут выслушивает предложения о деньгах с равнодушием. У Иоанна Гос­подь на Тайной вечере отпускает Иуду со словами: «Что делаешь, делай скорее», и невозможно представить себе, что отпускал Он ученика на дело, причиной и основанием которого были деньги и торг (за эту цену предам, а за эту нет), ибо еще и прежде того было сказано Им: «Да сбудется Писание: „Ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою“». Разделял с Ним хлеб и вышел теперь на брань! Ясно, что выгода здесь может быть только каким-то побочным моментом, не затрагивающим сути. Но тут, кажется, и не о чем спорить. В том, что нельзя считать сребролюбие главным мотивом в предательстве Иуды, убеждены теперь почти все исследователи: не продан, а предан! В ином варианте эта фраза выглядела бы не только нелепо, но и фальшиво!

Любопытной в связи со всем этим покажется читателю сцена из рассказа Л. Андреева «Иуда Искариот», в которой продающий Христа Иуда отчаянно торгуется с первосвященником. «За Иисуса? За Иисуса Назарея!» — почти кричит он от изумления, услышав предложенную цену. «Вы хотите купить Иисуса за тридцать серебреников? И вы думаете, что вам могут продать Иисуса за тридцать серебреников?» — хохочет он, поднимая длинные руки, и точно торговец старым бельем вступает в горячий и бешеный торг… Еще любопытнее, что вся эта сцена с торгом, пробование еще потом и на зуб полученных за Иисуса монет служат андреевскому Иуде… маскировкой (!) для его истинной цели: обмануть тех, кто выплатил деньги, — мудрых и сильных законников, предать их вечному позору за эти тридцать сребреников, оказавшихся ценой их собственной грязной крови. «Ах, Анна, старый, седой, глупый Анна, наглотавшийся закона, — выносит свой приговор первосвященнику Иуда уже после казни Христа, — зачем ты не дал одним серебреником, одним оболом больше! Ведь в этой цене пойдешь ты вовеки!»

Если причина предательства не в деньгах, то в чем же она тогда? Скажут, что в сатане, не раз упоминаемом в Евангелиях с привязкой к Иуде («вошел же сатана в Иуду», «диавол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его», «после сего куска вошел в него сатана» — читаем у Луки и у Иоанна), но можно ли сделать отсюда вывод, что вся причина и есть в сатане? Что сатана управлял Иудой, не обладавшим свободой воли? Если да, если согласиться с этой мыслью, то получится, что Иуда был лишь послушным орудием промысла, что его роль заранее была предопределена, и тогда назвать его предателем можно было бы только условно. Он, скорее, стал бы выглядеть жертвой либо, при небольшой фантазии, даже героем, безропотно принявшим на себя за весь мир последнюю и самую тяжкую вину. Но сколько бы здесь ни старались, героя из Иуды вряд получится вылепить. Сложившийся в памяти народной образ Иуды ничем, пожалуй, уже не вытравишь. В послереволюционной России ему даже памятники пробовали ставить (по разным упоминаниям, в Тамбове, Козлове, Свияжске), так и следов от них не осталось. Роются теперь в разных архивах: были памятники или не были. Демьян Бедный поэмку целую сочинил с рассказом из «Евангелия от Иуды», в котором «оного апос­тола Иуду, облыжно прозванного предателем», назвал «истинным Христовой церкви создателем». И что? Помнит теперь кто об этой поэмке? Вот разве о самом Демьяне недобро вдруг помянут, натолкнувшись на ответ ему от С. Есенина: «Когда я в „Правде“ прочитал неправду о Христе блудливого Демьяна, мне стыдно стало так, как будто я попал в блевотину, изверженную спьяна»…

По духу Евангелия трудно не только согласиться, но даже допустить мысль о том, что у Иуды не было выбора. Христос до самого последнего момента ждет от Иуды покаяния. Знает о намерении предать и не отталкивает от себя, сажает со всеми за стол, делит с ним пасхальную трапезу, прислуживает, умывая и отирая ноги, дает даже прямо понять, что Ему все известно («Не я ли предам, Равви?» — спросил ­Иуда. «Ты сказал», — ответил ему Иисус). Не обличает Господь Иуду и тогда, когда тот является уже и со стражей, но все еще стремится отвратить его от гибельного пути: «Друг! Для чего ты пришел?» Так что была, была, безусловно, у Иуды возможность выбора! У каждого она есть. Надо было лишь отринуть соблазн и покаяться. Иуда же не покаялся, а только раскаялся, да и то уже после того, как увидел, что Иисус осужден на мучительную смерть.

Но что же, спросят, было бы тогда с самим Божественным замыслом, если бы Иуда не пошел и не предал Спасителя? Что бы случилось тогда? Не было бы крестных страданий, не было бы искупления грехов, не было бы Воскресения? На этот вопрос, важнейший для понимания природы предательства Иуды, ответ (самого Христа, дающийся еще и без разно­чтений!) отыщется сразу не у одного только какого-то евангелиста: «Впрочем, Сын Человеческий идет, как писано о Нем; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться» (Мф. 26, 24; Мк. 14, 21), «Впрочем, Сын Человеческий идет по предназначению; но горе тому человеку, которым он предается» (Лк. 22, 22). Как писано о Нем, как предназначено, как предоп­ределено... Все это, разумеется, о том, что для спасения мира крестных страданий Христу никак нельзя было избежать. А из прибавлений (горе тому человеку, и лучше бы ему не родиться) тоже с очевидностью следует, что никакой жертвенной, а тем более героической роли у Иуды нет. И чтить его как жертву вовсе никак не следует. Напротив, по слову блаженного Феофилакта, толкователя Евангелия, «горе ему, потому что он сделал это вовсе не для того, чтобы посодействовать воле Божией, но чтобы услужить своей злобе (осуществить свой недобрый умысел)»…

* * *

«Посмотри, — обращается Иоанн Златоуст к верующему собрату, — сколько сделал всего Христос, чтобы склонить Иуду на свою сторону и спасти его: научил его всякому любомудрию, и делами, и словами поставил его выше бесов, сделал способным совершать многие чудеса, не опустил ничего — ни малого, ни великого, но Иуда добровольно остался неисправимым. Но не плачь и не скорби о том, что предан Владыка, — продолжает святитель, — вернее же сказать, и скорби, и плачь, но не о преданном Иисусе, а о предавшем Его Иуде. В самом деле, преданный Иисус спас Вселенную, а предав­ший Иуда погубил свою душу; предавший Иуда теперь в аду, а преданный Иисус сидит одесную Отца на небесах»…

Христос Воскресе!