Русскому географическому обществу — 170 лет. Путин поздравил географов с юбилеем со дна Черного моря, а мог бы, к примеру, приехать и в Орск, основанный на реке Яик (Урал) географом Иваном Кирилловичем Кириловым в 1735 г., и отмечающий в эти дни свое 280-летие. Первоначально город носил название Оренбург, но позднее крепость переименовали в Орскую, а Оренбург, по предложению В. Татищева, тоже знаменитого географа (и историка), сменившего Кирилова на посту руководителя Оренбургской экспедиции, перенесли вниз по течению Урала, а затем и еще раз перенесли.
У Валентина Пикуля в романе «Слово и дело» Кирилов лежит ночью и никак не может заснуть. «Почто, батюшка, не спишь, а маешься?» — спрашивает его жена. «Да вот взятка от степных ханов была мне сегодня предложена». «И много ль?» — оживилась жена. «А такая, что и на возу не увезем!» — «За што ж тебе, батюшка, милость така выпала?» — «А за то, мать, чтобы я город Оренбург в месте намеченном не строил. И вот я не сплю, размышляя. Коли ханам степным Оренбург на сем месте неудобен кажется, знать, именно там город ставить и надобно для пользы русской…»
Предлагали ли Кирилову взятку? Подступали ли к нему с богатыми подарками? Надо думать, что подступали и предлагали, и взятки, и бюджет его экспедиции попилить, только прежде не так было, чтобы о себе только думали. С нынешних-то географов что взять? Не то что остров где-то открыть, карту какую поправить — глобус, как мы теперь все узнали, нельзя доверить! Пропьют! Да и на Северный полюс если или еще куда — так не самим им чтобы добираться, а на самолете, на ледоколе, и не из-за нужды какой государственной, а чтобы засняли их с флажками и селфи сделать с тиграми и медведями. Кого из них можем рядом поставить с великими Берингом, Крузенштерном, Пржевальским, Миклухо-Маклаем, Арсеньевым, Семеновым-Тян-Шанским? Вот разве что стожильного Федора Конюхова. Тоже ведь и он на пределе сил, и бескорыстно, и во славу России.
Любопытно, что, помимо основания городов, с именем неподкупного Ивана Кирилловича тесно связаны удивительная история с Ломоносовым (о ней мы расскажем ниже) и еще одно знаменательное событие (тоже юбилейное для географов, не знаем, правда, будут ли праздновать и где, если будут) — 270-летие со дня выхода в свет (в 1745 г.) первого официального российского атласа — уникального по тем временам издания: с большим форматом, кожаным переплетом с золотым тиснением, с гравированными на меди картами, вручную раскрашенными…
Понятно, что над составлением карт и самого атласа трудилось множество ученых, но нельзя не отметить здесь особенных заслуг Кирилова, руководившего (со стороны Сената) топографическими и картографическими работами. Подготовленные им карты и послужили основой для выпущенного Академией наук атласа.
По словам бухгалтера Оренбургской экспедиции П.И. Рычкова (обыкновенного купца, тоже ставшего впоследствии крупным ученым), Кирилов был «великий рачитель и любитель наук, не жалевший при том никакого своего труда и иждивения». Свидетельством «великой рачительности» Ивана Кирилловича — не только основанные города, но и две грандиозные экономико-географические работы: законченная им в 1727 г. книга «Цветущее состояние Всероссийского государства», в которую он позднее внес значительные поправки (она выйдет в свет в 1831 г., но, к сожалению, в первом ее варианте), и «Атлас Всероссийской империи», из которого до 1734 г. (до начала Оренбургской экспедиции) он успел издать только первую часть.
В «Цветущем состоянии», первом систематическом описании России, Кирилов приводит массу статистических сведений (в том числе и помещенных, в отличие от подобных книг, издававшихся в Европе, в особые таблицы) о купечестве и торговле, о промышленности, о сельском хозяйстве, о доходах и расходах по городам и губерниям, о войсках, там расквартированных… Понятно, что, несмотря на встречающиеся пробелы (когда Кирилов, по отсутствию в Сенате необходимых ведомостей, вынужден был «безызвестным оставлять» положение дел в тех или иных городах), книга эта, изданная М. Погодиным, — ценнейший источник сведений по эпохе Петра Великого.
Первый выпуск кириловского «Атласа», содержавшего в себе 12 карт, относят к 1732 г., но каков был его тираж — неизвестно. Очевидно, что небольшой, поскольку до нашего времени дошли только четыре экземпляра. «Атлас Всероссийской империи» с 14 картами и с четырьмя вводными листами, особо заказанными (титульным листом, фронтисписом, портретом императрицы Анны Иоанновны и посвящением ей же) Кирилов издает в 1734 г. на собственные средства и под свою же ответственность. Всего же он предполагал издать более 300 карт, разместив их в трех томах, «каждый о 120 листах»! Разумеется, чтобы привести такой грандиозный план в исполнение, Кирилову потребовались бы годы неусыпного труда, но никакие трудности не могли бы его смутить. Даже находясь в экспедиции, где свободного времени у него совсем не должно было оставаться, он, будучи к тому же и серьезно больным, продолжает собирать географические и этнографические сведения, испросив даже для себя особый указ «о свободной корреспонденции с Академией наук и геодезистами».
Экспедиция в Оренбуржье была предпринята по предложению самого Ивана Кирилловича. Поданный им проект носил по обычаю того времени довольно затейливое название: «О построении города при устье р. Ори для подданных башкирцев и пришедших вновь в подданство киргиз-кайсацкого и каракалпакского народа; о наряде работников для строения и снабжения оного города гарнизоном, артиллерийскими орудиями, припасами и об определении на сей предмет уфимских прибыльных доходов сверх прежнего оклада». Главными целями экспедиции были укрепление российского государственного влияния на Южном Урале и в Заволжье путем строительства в этом районе военно-пограничной линии с городами-крепостями и налаживание торговых и политических связей с народами Средней Азии и далее с Индией и Китаем. Юго-восточное направление в российской внешней политике начинало приобретать в то время все более важное значение. Вспомним хотя бы Персидский поход Петра Великого в 1722 г. Еще прежде того начались переговоры о принятии киргизов-кайсаков (казахов) в российское подданство. Завершились они в 1731 г. подписанием жалованной грамоты о принятии в подданство двух племенных объединений, соседствовавших с Россией. От обеих присоединившихся к России орд «в обмен на сукна и другие безделки» Кирилов предполагал получить лошадей чуть ли не на всю российскую кавалерию. В планах его были и устройство флотилии на Аральском море в торговых видах, и отправка караванов в богатую золотом, пряностями и драгоценными камнями Индию, и поиски собственных месторождений золота, серебра и меди, и строительство заводов, и многое прочее, чего и не перечислишь. Состав экспедиции был поэтому многочисленным. Помимо трех с половиной тысяч солдат и ста тридцати офицеров, в нее входили специалисты самых разных профессий: строители, горные инженеры, картографы, этнографы, ботаники, был даже один флотский поручик (Бахметев, тесть Кирилова), взятый для строительства пристани на Аральском море...
Высочайшая резолюция об утверждении обер-секретаря Сената Кирилова руководителем экспедиции последовала в мае 1734 г. Ему не только было поручено военное и хозяйственное управление огромной территорией, но и налаживание дипломатических, политических и торговых отношений с народами Средней Азии. За время, которое он руководил экспедицией (с мая 1734 г. по апрель 1737 г.) в крае было возведено несколько десятков форпостов и крепостей, соединенных в единую оборонительную линию. Деятельным помощником Кирилова в строительстве крепостей был полковник А. Тевкелев, приданный экспедиции переводчик Коллегии иностранных дел, участвовавший в переговорах о присоединении киргиз-кайсаков к России. Из построенных под его руководством крепостей называют, в частности, Челябинскую, Миасскую, Еткульскую и Чебаркульскую. Большую роль в снабжении экспедиции необходимыми материалами Кирилов отводил Верхояицкой крепости (ныне город Верхнеуральск). Она была возведена одной из первых. Отсюда материалы для строительства Оренбурга переплавлялись по реке Яик до устья Ори. В 1736 г. крепость эта вместе с пристанью была сожжена башкирами, но через год ее восстановили. Нападения башкир на отдельные отряды экспедиции случались довольно часто, и Кирилову приходилось в таких случаях прибегать к использованию военной силы. В походе к реке Орь, где предполагалось возвести Оренбург, его сопровождало 15 пехотных рот и 350 казаков.
В августе 1735 г. отряд Кирилова достиг «устья Орского над Яиком» и заложил здесь крепость с десятью бастионами». 30 августа в нее была введена команда, а 31 августа установили на бастионах и артиллерию. В этот же день был совершен молебен и произведено три выстрела из пушки в честь нового города. Затем Кирилов отправил посольство с подарками императрицы киргизам-кайсакам, а 7 сентября он отправился с частью войск обратно в Уфу, где располагался штаб экспедиции. С выбором места для крепости, как стало ясно в первую же зиму, вышла промашка. По удаленности от Центральной России обеспечение ее гарнизона всем необходимым оказалось делом почти невозможным. Весной обнаружилась и другая беда — вешние воды, заливавшие почти все вокруг. Несостоятельным оказался и план строительства в городе серебряного завода: не было ни подходящей по качеству руды, ни лесов для ее плавки в необходимом количестве. Зато открытые здесь тогда же месторождения яшмы, отличающейся необыкновенным богатством рисунков, стали со временем одной из главных достопримечательностей Орска.
Зимой 1735—1736 гг. Кирилов ездил в Петербург докладывать о продолжающихся выступлениях башкир и возникших у него новых соображениях, результатом чего было появление указов от 11 февраля 1736 г. о мерах по подавлению восстания, заставивших Кирилова пересмотреть дальнейшие планы экспедиции. Мечты об Аральском море и Индии (куда он намеревался отправить и посла) отступают на задний план. Приходится сосредоточиться на строительстве новых укрепленных пунктов, предназначенных не только для охраны подвоза материалов и провианта для нужд экспедиции, но и для обеспечения успокоения в крае. Еще в походе к устью Ори Кирилов обратил внимание на слова одного из атаманов, что река Самара, впадающая в Волгу, в истоках своих близка к реке Яик. Если выстроить на обеих этих реках крепости, то почти вся Башкирия оказалась бы в их кольце. Своему тестю Бахметеву Кирилов поручает подготовить суда на Волге и двинуться на них вверх по Самаре, чтобы строить на ней военные городки на расстоянии один от другого от 20 до 40 верст и заселять их людьми, где сколько возможно. В июле и в первых числах августа появляются две первых крепости — Красносамарская и Борская. Двигаясь из Уфы навстречу Бахметеву, Кирилов тоже выбирает места для строительства крепостей. Одну из них он основал на притоке Самары — Бузулуке. Всего же было заложено экспедицией или намечено к закладке 21 крепость. В каждой из этих крепостей Кирилов намеревался иметь от 100 до 500 казаков, но людей ему катастрофически не хватало. Брали поэтому, с выдачей ссуды и провианта, всех, кого только Бог пошлет.
И отставных, и ссыльных, и беглых, и гулящих, и всяких бродяг, и прочих «добровольцев». Прибегли, разумеется, и к принудительному переселению государственных и дворцовых крестьян (в основном из Поволжья). В результате потомственные вольные казаки и прочие служилые люди оказывались в крепостях в значительном меньшинстве по отношению к записанным в казаки ссыльным и всяким прочим «разночинцам». Что не было таким уж сильным недостатком. Всякому находилась работа. «Земля кругом тут черна, и еще леса, луга, рыбные, звериные ловли довольные», — докладывал начальству Кирилов, обещавший «работников с государства» к работе в основанных им городках не требовать.
Со строительством крепостей на реке Самаре центр эспедиции сместился к Волге. Временно разместив свою канцелярию в Самаре, Кирилов решает весной 1737 г. передислоцироваться в Красносамарскую крепость, где началось возведение всяких построек для нужд экспедиции. Их еще не сильно хватало, так что прибывающих в крепость ссыльных приходилось содержать в землянках, от чего многие из них поумирали. Считалось, правда, что не от холода и болезней, а «от воли Божьей».
С началом 1737 г. Кирилов начал готовиться к новому походу в основанный им Оренбург и хлопотать о снаряжении первого торгового каравана «для основания азиатской коммерции» и для разведки «обо всех тамошних обстоятельствах», но теперь уже не башкиры, а смерть расстроила его планы. В середине апреля 1737 г. он умер в Самаре от чахотки. У Пикуля, к которому вновь обратимся, Кирилов умирает с чувством выполненного долга. «Памятников себе не жду, — говорит он жене, — но вот умру когда («подохну» — в романе), останется после меня край великий, край богатейший…»
По словам Рычкова, Кирилов до самой смерти думал только о пользе России, «предпочитая интерес государственный паче своего». Понятно, что жене своей и детям он оставил только долги. Был еще и какой-то казенный начет, из-за которого вдову чуть было не лишили жалования, причитавшегося мужу. Деньги ей все-таки выплатили: помог отец, Бахметев, которому эта родственная услуга стоила потом многих неприятностей. А с долгами — тут дело длилось чуть ли не четверть века. Только в 1761 г. в Сенат было внесено представление о помощи семейству Кирилова, находящемуся в крайней бедности, тогда как сам Иван Кириллович «оказал отечеству знатную услугу». По представлению этому Сенат решил пожаловать Кирилову-младшему 10 000 руб. с зачетом в ту сумму долгов его отца…
Не будем рассуждать о том, соответствовала ли эта сумма «знатности услуги» Кирилова, пусть за нас это сделают сами читатели. Перейдем к обещанной истории о М.В. Ломоносове, которому тоже был юбилей в этом году — 250 лет со дня смерти. Вначале, для затравки, кусочек из Б. Шергина («Слово о Ломоносове»): «Мачеха, как зверь, ощетинилась на Михайловы книги и бумаги… ругалась, рот не запирала. Налетала и на мужа: „Вырастил книжника, еретика! Целу зиму на книге лежит, дармоедина!“ — „Пошто дармоедина?! Он на промыслах пособляет радетельно! А за книги его два игумена о празднике хвалили“. — „Вот! Они его и сманят в пустыню. Они на дешево лакомы…“ — „Михайло не в попы… Он цифирь, рихметику каку-то выкладывает…“ — „Вот! Я и говорю! Пойдет ли банна жихоня в попы?!“»...
Оказалось потом (и это факт удивительнейший!), что готов был Михайло в 1734 г. пойти в попы. Кирилов, которому без священника нельзя было никак обойтись, остановил свой выбор вначале на учащемся в Славяно-греко-латинской академии Красильникове, получившем даже благословение на священство, но тот повел себя странно. Тянул до последнего дня, а потом объявил вдруг, что участвовать в экспедиции не желает «под предлогом, чтоб определить туда на некоторые годы, чему быть неприлично».
21 августа Кирилов просит Московскую синодальную канцелярию о посвящении в священство Соколовского, числящегося учителем в Вологде. Но и это желание Кирилова не было исполнено: полученный в Москве указ Святейшего Синода предписывал «отправить в экспедицию священника из ученых, а именно: если будут самоохотно желающие — от московских церквей; если же от московских церквей таковых не явится, то выбрать достойного из учащихся в Московской академии…»
От московских церквей священников, желающих ехать в экспедицию, не оказалось. Ректором Академии архимандритом Стефаном был тогда выбран «из оной Академии ученик Михайло Ломоносов». Кирилов этим новым выбором оказался доволен. Отъезжая в Уфу, он даже оставил распоряжение о выдаче Ломоносову жалования, подвод и прогонных денег. Надо было теперь посвящать Михайлу в попы, и 4 сентября его вызвали в Ставленический стол для опроса. Здесь он сообщил и руку затем приложил, что «отец у него города Холмогоры церкви Введения пресвятой Богородицы поп Василий Дорофеев, а он, Михайла, жил при отце своем…
А от отца своего отлучился в Москву в 1730 г., октября в первых числах, и, приехав в Москву, в 1731 г., в январе-месяце, записался в вышеписанную Академию, в которой и до днесь пребывает, и наукою произошел до риторики. Токмо он, Михайла, еще не женат, от роду себе имеет 23 года. И чтоб ему быть в попа в экспедиции статского советника Ивана Кирилова он, Михайла, желает. А расколу, болезни и глухоты и во всех удесах повреждения никакого не имеет; и скоропись пишет. А буде он в сем допросе сказал что ложно, и за то священного чина будет лишен, и пострижен, и сослан в жестокое подначальство в дальний монастырь».
Окажись в Московской синодальной канцелярии люди попроще, так и уехал бы Ломоносов попом и сыном попа к Кирилову в экспедицию. Страшно и подумать! Благо решено было проверить, действительно ли в Холмогорах служит поп Василий Дорофеев и есть ли у него сын Михайло. Узнав, что такой запрос будет сделан, Ломоносов вынужден был признаться, что никакой «он не попович, а дворцовой Куростровской деревни крестьянина Василья Дорофеева сын», что был дан ему и «пашпорт» из Холмогорской канцелярии, «который утратил он своим небрежением».
Обнаружилось еще, что когда подал Ломоносов прошение о принятии его в обучение, то приказано было его допросить, кто он и откуда в Москву явился. «Города Холмогор дворянский сын», — ответил он в том допросе. Ну и решено тогда было «определить его, Михайлу, в школу». «А в экспедицию со статским советником Иваном Кириловым пожелал он, Михайло, ехать самоохотно, — продолжали записывать показания Ломоносова канцеляристы, — а что он в Ставленическом столе сказался поповичем, и то учинил с простоты своей, не надеясь в том быть причины и препятствия к произведению во священство... А ныне он желает по-прежнему учиться во оной же Академии. И в сем допросе сказал он сущую правду без всякой лжи и утайки; а ежели что утаил, и за то учинено б было ему, Ломоносову, что Московская синодального правления канцелярии определит»…
Там соврал с простоты, что дворянский сын, здесь соврал, что попович, «пашпорт» еще утерял небрежением… Кирилов, мы знаем, брал по нужде в свои крепости всякого — лишь бы люди были. А в Московской синодальной канцелярии, хотя и торопил их Кирилов с выбором, Ломоносова в священство не стали производить. Поставили на нем крест, отправив в Академию новый запрос: пришлите, мол, еще одного, любого достойного, кроме только Ломоносова, «понеже он допросом показал, что он крестьянский сын». И за то, что не произвели они Ломоносова в попы, — низкий поклон им от российской науки!
Следующим учеником, представленным Академией, был Стефан Левитский. Его тоже допросили и вынесли резолюцию: «Велеть браком сочетаться и по женитьбе явиться к посвящению в попа». Но через две недели и с этим студентом все сорвалось. Он пришел и объявил, что за отдалением от Москвы оной экспедиции «в жену никто не дает».
Кирилов был к тому времени уже в Рязани. Отсюда он отправил в Петербург доношение, в котором извещал Синод, что «без священника принужден ехать», поскольку «один из школьников, промоня многие недели, отрекся, другой в сумнительных остался, третий школьник же по вопросам явился из крестьянских детей…» Кирилову было сообщено из Москвы, что священник ему теперь будет выбран «неволею с жеребья», и он просил Синод в своем доношении «такого принуждения и жеребья не чинить», а объявить священникам «ежели кто самоизвольно для такого Богу и государству полезного дела пожелает ехать, того и отправить; а жалования наперед дается ему 200 рублей, да четыре ямские подводы с прогонами. А как на Уфу приедет, тогда ему дастся хлебное жалование со удовольством и сверх того будет иметь нарочитый доход, ибо в команде моей больше 3000 человек военных людей, и сверх того немалое число купечества будет…»
Такой «самоохотно» желающий ехать в экспедицию ученый священник в Москве все же нашелся. Московская синодального правления канцелярия в протоколе своем об отправлении его к Кирилову отметила здесь же, что по тем, которые за препятствиям во священство не произведены, следует «предложить к рассмотрению». Слава Богу, и рассмотрение это не состоялось. Во всяком случае, не дошло до нас о нем никаких документов.