28 июня 1790 г. русская гребная флотилия неудачно атаковала шведов на Роченсальмском рейде. «Вина за это поражение полностью ложится на Нассау-Зигена, иностранца-авантюриста, поставленного во главе Балтийского галерного флота правящей верхушкой России, покровительствовавшей иностранцам», — читаем в одном из томов «Очерков истории СССР» (подготовленных к изданию Академией наук!) и застываем в недоумении: что это за «правящая верхушка» такая была тогда у России и почему Нассау-Зиген назван авантюристом? В «верхушку», конечно же, нельзя не включить императрицу Екатерину. Кого же еще? Потемкина? Обязательно! А. Безбородко? С. Воронцова? Г. Державина? Е. Дашкову? П. Румянцева? А. Суворова? Список получится длинный, и можно, наверное, при желании отыскать в окружении любого из близких императрице деятелей иностранцев, которым они покровительствовали, но полагать, что во времена Екатерины все это было каким-то правилом, что и в ее царствование тоже процветала у нас «бироновщина», — тут уж, понятно, перебор!
Теперь о Нассау-Зигене, иностранце, прозванном русскими моряками «пирогом с грибами» (по самым частым его командам, произносимым на не совсем чистом русском языке: «вперед» и «греби»). Судьба его действительно изобилует всякими удивительными изгибами, но участие его в сражениях русского флота никак нельзя приравнять к какой-то из приписываемых ему авантюрных историй. В 1788 г., руководя Черноморской гребной флотилией, он вместе с контр-адмиралом Полом Джонсом (шотландцем, слывущим теперь отцом американского флота), командовавшим парусной флотилией, разбил турецкую эскадру под Очаковом, а затем уничтожил и ее остатки, укрывшиеся под защитой артиллерии очаковской крепости. За проявленные в этих делах военную доблесть и мужество его наградили орденом Св. Георгия. За победу над шведами в первом сражении при Роченсальме в 1789 г. Нассау получил орден Андрея Первозванного! За поражение во втором Роченсальмском сражении он не стал ни на кого сваливать вину, отослав императрице все пожалованные ему ордена и отличия: раз виноват, то и прежние заслуги не в счет (случай, думаем, редчайший). «Одна неудача, — отвечала ему Екатерина, — не может истребить из моей памяти то, что Вы семь раз прежде были победителем»…
В том, что не все служившие в России иностранцы были «авантюристами», убеждает нас и пример со знаменитым герцогом Ришелье, отличившимся при штурме Измаила и ставшим при императоре Александре I градоначальником Одессы, а затем и генерал-губернатором Новороссии. Он был скромен, тих, кроток и в то же время неутомим. Сам стоял во главе всего и управлял всем: обходил город и гавань, наблюдая за всем и отдавая везде приказания. Лично знал всех купцов, посещал их магазины, осведомлялся об их успехах и нуждах. Увеличив население города в несколько раз, он устроил в нем порт, карантин, таможню, театр, госпиталь, докончил постройку храмов, учредил учебно-воспитательное заведение… Белая акация, семена которой он выписал из Италии, легко прижилась на одесской земле. Он же насадил здесь целые ряды каштанов. От дурного обращения с посаженными деревьями ему самому становилось дурно. Увидев раз увядшую акацию, он зашел в дом к хозяину и попросил его дать воды. «Если тебе некогда, — сказал он, — я сам полью». Не знаем, хватает ли времени обходить город нынешнему одесскому «градоначальнику», тоже неутомимому, но совсем не тихому и, пожалуй, не скромному, не знаем, и в каких условиях он живет, есть ли у него деньги, чтобы сохранять за собой всякую недвижимость, а вот Ришелье свою дачу в Крыму (Гурзуф) продал из-за недостатка средств содержать ее и в Одессе жил не во дворце, а в полутороэтажном домике с кабинетом, похожим «на разоренную неприятелем кладовую», в котором у стола, заваленного планами и бумагами, стояло несколько старых стульев и кресло, совершенно вытертое, а в углу на составлявшей постель градоначальника софе без спинки важно располагались кожаная подушка и старая военная шинель. Во время сбора пожертвований на войну 1812 г. была им, французом (!), сказана речь. «Вы видели, — обратился он к жителям, — что я не щадил ничего, чтобы устроить благоденствие здешних жителей. Для блага нового отечества, для спасения его я жертвовал всем и жертвую всем. Покажите же и вы в нынешний день, что вы истинные россияне…» (Всего было собрано тогда одесситами в помощь русской армии более 250 000 руб., один только герцог собрал более 40 000.) Из России он уехал, как и приехал, ни с чем. Даже пожалованные на дорогу деньги «роздал по чувству своего сердца и убеждения»…
О Ришелье, занявшем во Франции после отъезда из России пост премьер-министра, и Нассау-Зигене, оказавшемся потом в свите прусского короля, упомянули мы здесь вскользь только к слову, поскольку речь далее пойдет у нас о другом иностранном «авантюристе», которому «покровительствовала правящая верхушка», — об одесском предшественнике Ришелье О.М. де Рибасе, связанном в то же время и с Нассау-Зигеном. Так получилось, что какое-то время спустя после перевода французского принца на Балтику должность командующего Черноморским гребным флотом досталась Осипу Михайловичу, судьба которого изобилует еще большими изгибами, чем у Ришелье и Нассау-Зигена…
В начале второй турецкой войны 1787—1791 гг. Рибас, состоявший дежурным бригадиром при Потемкине, просто сходил с ума от желания совершить что-то великое и героическое. Удержать его от участия в сражениях было невозможно. Пошлет его Светлейший с каким-нибудь поручением, и, если обнаруживалась вдруг при этом возможность ввязаться в стычку, он обязательно в нее ввязывался. 7 июня 1788 г., когда турецкий флот атаковал русскую гребную флотилию, стоявшую на якоре поперек Днепровского лимана, Рибас, несмотря на приступ мучавшей его лихорадки, тоже оказался в самой гуще событий: командовал небольшим отрядом канонерских лодок. Завязавшаяся схватка продолжалась до самой ночи и закончилась поражением турок: они потеряли два корабля, один загорелся и 18 получили различные повреждения. Потемкин представил Рибаса за этот бой к награждению орденом Св. Владимира. В ноябре этого же года Рибас отличился при взятии на Черном море острова Березань. Здесь его баркасы поддержали огнем высадку десанта из черноморских казаков (тех из запорожцев, что после разгрома Сечи остались верными общему русскому делу). Захват острова, в крепости которого было обнаружено 23 пушки, 150 бочек пороха и «великий запас в муке, пшенице и ячмене состоявший», позволил обеспечить полную блокаду Очакова, который и был в скором времени взят Потемкиным.
В конце июля 1789 г. Рибас, произведенный к тому времени в генерал-майоры, был назначен Потемкиным командовать авангардом в корпусе знаменитого Гудовича, ставшего потом генерал-фельдмаршалом и московским главнокомандующим (в этой должности он прославится как гонитель очков и троечной упряжи. Ни в очках нельзя было к нему явиться, ни на троечке по Москве прокатиться). Войско Гудовича было послано Светлейшим на захват Гаджибея, того самого, на месте которого построят потом Одессу. Тогда это было малонаселенное место с крепостью, окруженной высокой стеной без рва и соединенной с сушей узким перешейком. Трудность здесь была только одна — прикрывавшая крепость с моря турецкая эскадра из 14 линкоров, 14 фрегатов и многих других судов. Наступавшего с суши Гудовича должен был поддержать поэтому Черноморский флот, но Рибас предложил атаковать замок, не дожидаясь прибытия русских кораблей. Только действовать надо было скрытно, не обнаруживая себя до поры. 13 сентября Рибас со своим отрядом в три полка конных и в три же полка пеших казаков перешел перешеек и в половине четвертого часа 14 сентября начал атаку. Здесь присоединились к нему еще два батальона пехоты. Турки заметили нападавших только тогда, когда казаки с лестницами уже бежали к крепости со всех сторон. Майор Воейков меж тем, вытеснив турок из предместья, выдвинулся к морю, чтобы помешать противнику высадить подкрепление. Батальон полковника Хвостова начал атаку с левого фланга. Проскочив овраг, его гренадеры решительным натиском овладели крепостью. Освободившуюся на левом фланге батарею майора Меркеля Гудович перевел на правый фланг, чтобы заставить замолчать пушки неприятельских судов. Два из них получили серьезные повреждения, так что спустили флаги и сдались. С других турецких кораблей был обрушен на русское войско сильнейший огонь, не причинивший, впрочем, ему никакого особенного вреда… Турки же потеряли в этом бою 200 человек убитыми, и в плен попало около 100 человек. Столь успешным штурмом, на глазах чуть ли не всего турецкого флота, был впечатлен даже Суворов. «Если Рибасу дать хороший полк, — скажет потом Александр Васильевич, — он захватит и Константинополь!»
Хорошего полка Рибасу не дали. У Потемкина была приготовлена для него другая должность. С отъездом Нассау-Зигена ему нужен был новый командующий Днепровской гребной флотилией, усиленной вновь построенными кораблями и поднятыми со дна моря (по предложению Осипа Михайловича) турецкими галерами и лансонами (небольшими парусно-гребными судами). Рибас, правда, не имел достаточных знаний, но его рвение, отвага и отчаянная храбрость могли заменить ему морской опыт в деле, где главными командами были «вперед» и «греби». Назначая Рибаса командующим флотилией, Потемкин понимал, что рискует, и поэтому прикрепил к нему опытных помощников и наставил еще подробными инструкциями, в которых предписывалось, какое иметь вооружение на судах, каким образом уметь им выстраиваться, как им «идти на абордаж и прочие делать движения», как пускаться в погоню, какими сигналами пользоваться, какими экипажами комплектовать корабли, каким действиям обучать рядовых моряков и «особливо» артиллеристов. Даже и то определялось Потемкиным в приказах, каких командиров следовало штрафовать и за что и какие суда должны выставляться на флангах, в голове и хвосте колонн. Не забыл он внушить Осипу Михайловичу, чтобы «экзерсиции он так производил, как бы было то истинное сражение» и чтобы перед всяким истинным сражением просил он Божией помощи и «вперял людям, что воюют они против врагов христианства».
Зима 1789—1790 г. и весна и лето 1790 г. прошли у Рибаса в приемке новых гребных кораблей и подготовке вверенной ему флотилии к боевым действиям, которые неминуемо должны были сосредоточиться теперь уже (после разгрома турецкой армии Суворовым при Рымнике, захвата казаками Платова крепости Аккерман, овладения Потемкиным Бендер и побед Ушакова в Керченском сражении и у мыса Тендра, обеспечивших господство русского флота на Черном море) на Дунае, где Турция рассчитывала остановить русскую армию с помощью крепостей Килия, Тульча, Исакча, Браилов и Измаил.
В поход флотилия Осипа Михайловича выступила 13 октября. При устье Днестра она соединилась с лодочными и канонирскими судами казаков Головатого и 19 октября подошла к устью Дуная, охраняемому турецкими батареями. В тот же день был высажен десант из 600 примерно человек Днепровского приморского гренадерского корпуса под командованием брата Осипа Михайловича, Эммануила, захвативший батареи, защищавшие вход в Сулинское гирло (один из трех рукавов устья Дуная). 20 октября высаженный десант овладел батареей на левом берегу. 21 октября была взята и вторая батарея. Семь кораблей противника, защищавших устье, достались Рибасу в добычу, а 23 судна успели убежать вверх по Дунаю. Ушаков, которому было приказано прикрывать действия гребного флота, успел подойти к устью Дуная только 21 октября, когда там уже вовсю шел бой. Встав на якорь, его эскадра закрыла вражеским кораблям вход в Дунай со стороны моря. 23 октября флотилия была уже под Килией, взятой перед тем отрядами генерал-аншефа Меллера-Закомельского. В конце октября поручено было Рибасом помощнику его Ахматову очистить проход у Тульчи, которую защищал замок с крепкими стенами. Ахматова встретили здесь еще и огнем с 18 турецких судов, но два из них он почти сразу взорвал, а остальные прогнал. Тульчу поэтому удалось взять без потерь. За Тульчей последовала Исакча, откуда турки, потеряв только сожженными 22 лансона, побежали в панике в Браилов. И получалось, что у флотилии Рибаса на пути от устья Дуная к Измаилу — крепость за крепостью, подвиг за подвигом, с подавлением прибрежных батарей, с поджогом и потоплением неприятельских судов, с захватом богатых складов с военным снаряжением и продовольствием…
Узнав о взятии Исакчи, Потемкин приказал флотилии Рибаса занять остров Сулин (Чатал) у Измаила. 18 ноября высажен был на него десант, установивший батарею для обстрела крепости и защищавших ее судов. Измаил казался тогда неприступным. Еще осенью 1789 г. Репнин загнал в него войска Гассан-паши, но на штурм пойти не решился, отступив по приказу Потемкина на 20 верст. В октябре 1790 г. русские войска вновь подступили к Измаилу. К концу ноября полки генерала П. Потемкина (родственника главнокомандущего) обложили крепость с левой стороны, с другой разместился отряд М. Кутузова. С речной стороны располагалась флотилия Рибаса. 24 ноября к Измаилу прибыл Гудович с несколькими батальонами. Всего собралось около 30 000 войска. Приказа на штурм от Потемкина не было. На военном совете 26 ноября решено было («ввиду наступления зимы») вновь отступить от крепости.
У Байрона в «Дон-Жуане» Рибас упорно требует от генералитета «назначить общий штурм», но получает отказ («и старцев, и юнцов — всех устрашило это…»). Требовал ли Рибас «назначения общего штурма» — не можем ничего об этом сказать, но сам он еще 20 ноября пытался взять крепость там, где турки менее всего этого ожидали, — со стороны реки. Прикрывавшие крепость суда были атакованы огнем с острова и с двух сторон нашей речной флотилией, с которой был высажен и десант, заставивший турок покинуть мощный редут Табия. Они потом дважды безуспешно пытались его отбить, но безуспешно. Из-за недостатка сил Рибас все же вынужден был потом отдать приказ к отступлению. Но обстрел города и неприятельских кораблей был продолжен, и в один этот день было уничтожено 12 неприятельских лансонов, 32 транспортных корабля и более 40 паромов.
Суворов со своим войском стоял тогда у Галаца (города и порта на востоке Румынии), и с отходом от Измаила Рибас намеревался двинуть флотилию к нему в помощь. «Жажду поступить под начальство героя», — писал он Александру Васильевичу, но тому от Потемкина был уже отправлен приказ принять командование под Измаилом с позволением самому принимать любые решения. «С таким героем, как он, все затруднения сразу исчезнут», — обрадовался Рибас, понимая, конечно же, что и ему теперь представится возможность совершить нечто совсем уж великое. У крепости не было слабых мест, и рассчитывать во многом следовало на артиллерию, большая часть которой располагалась на судах флотилии. Приречная сторона Измаила казалась к тому же и менее укрепленной. Здесь, по плану штурма Суворова (утверждают, что Рибас был чуть ли не главным составителем этого плана), должен был высадиться десант в 8000 из регулярных войск и казаков, чтобы, высадившись, двинуться колоннами на штурм. Флотилии во время штурма следовало, развернувшись, встать вдоль реки на якорь и поддерживать атакующих артиллерийским огнем. Оставшееся на судах войско должно было быть готовым послужить резервом атакующим…
В день штурма Рибас, против которого одного турки выставили 10 000 человек, был, как и всегда, отчаянно храбр, ободряя своим мужеством подчиненных. Успевал быть везде, где только надобность требовала. Захватил со своим десантом прибрежные батареи, палисад, прорвался в крепость и турок пленил там без счета. Сам уговаривал их сдаться, а то перекололи бы их всех в горячке. Так получилось, что и капитуляцию от измаильского паши тоже он принял. Одних только знамен передал Суворову 130 штук! Пушкин, осматривая потом Измаил, все удивлялся: как можно было его взять с реки, где столь крутой берег. «Дунайским героем» назовет Рибаса Суворов. Потемкин, всегда удивлявшийся беспримерной ревностью Осипа Михайловича, засвидетельствует ему «свое удовольствие и благодарность за приобретенную славу оружию российскому», а Екатерина за мужество и неустрашимость наградит его золотой шпагой с бриллиантами и имением в 800 душ…
«Э, — бросит недовольно добравшийся до этого места проницательный читатель, — все он у них здесь герой да герой. И все из победных реляций выводят, а их известно, как пишут… Нет, вы нам дайте, чтобы и с разоблачением. Вон, про панфиловцев что раньше нам говорили, а теперь, посмотрите, развенчивают ведь… Вот и вам бы тоже! У Пикуля и Радзинского поучились бы! Показали бы, что жадный до денег авантюрист! И покровителей бы назвали — с кем делился. Не одним же только хорошим погодам на Дерибасовской стоять…» Вам мало лишь фактов, сообразим мы тут, вспомнив знаменитую одесскую фразу, вам надо и песен! Их есть у нас тоже. Как у Пикуля и Радзинского не получится, конечно, у нас, но попробуем дать что-то и в этаком роде. Только в следующем уже развороте «ЭД»…