«Словно бы одурманил кто», — жалуются часто пойманные на воровстве чиновники. Об «одурманенных» Потемкине, его сподвижнике Фалееве и адмирале Мордвинове дошла до нас одна легенда. Будто бы был на нашей границе хутор, населенный какими-то женщинами с белыми лицами и черными бровями. Дома у них были резные, красоты неимоверной. Когда война с турками началась, впереди войска пущены были казаки. Разбойничали они отчаянно. Когда дошли до хутора, где женщины эти жили, то хаты все попалили, старух порубили, а молодух в плен позабирали. А с одной все никак справиться не могли. Саблю выхватила и двух казаков — сразу насмерть. И одному еще руку срубила. Толпой только сумели ее свалить. К сосне косами привязали и так и спалили.
Место это казаки потом себе выпросили. Дома построили, церкву возвели, казака однорукого дьяком сделали… Потемкин же кругом города строил. Екатеринослав, Херсон… Нашел потом еще одно место. Поручил заложить верфь и город основать — Николаев. Бригадиром строителей назначил Фалеева. Пока работа в Николаеве шла, Потемкин разъезжал все да поступки шальные совершал. Увидел раз дом резной и решил купить его, чтобы в Николаев перевезти. А еще и хозяйка ему приглянулась, лицом белая и брови черные. И ее с собой взял. А по пути его — то селение, а в нем — церква, и заблажило князю венчаться. А дьяка когда нашли однорукого — уперся тот. Силой только заставили. А как венчание кончилось, подняла невеста вуаль и увидел дьяк, что в одно лицо она с той девицей, которая ему руку отрубила.
Когда уехали молодые — спалил дьяк церкву, пообещав, что разыщет ведьму и отомстит. Потемкин же в пути помер скоропостижно. Успел только отписать Фалееву, чтобы жену приютил. Фалеев вел тогда дружбу с Мордвиновым, в дочь адмиральскую влюбился и назначен был даже день свадьбы. Вдову он принял с почестями, поселив в привезенном резном доме, прозванном «молдаванским». И что-то тут пошло у Фалеева вкось. Что ни день, как вдова чуть свет у него. И это, и то, и бровью черной вдруг поведет, и, запнувшись, склонит вдруг белое личико, потупивши очи… Ну и понятно, влюбился Фалеев, дочь мордвиновскую забыл напрочь. Та лицом почернела аж, жить не хочет. Адмиралу не до флота уже, дочь спасать надо, а Фалеева теперь и не узнать вовсе. Вдова одна у него на уме, и ловчить еще начал. Это уж полюбовница начала подучивать его, как руку в казну запустить. В Петербурге, твердит ему, будем жить, денег много там будет нужно.
А тут возьми и ревизор вдруг из Петербурга, все и выявил. Фалеева — в сторону, а дела его — к адмиралу. В сей же миг к адмиралу и вдова, не нужен уж ей Фалеев теперь, Мордвинова в Петербург жить зовет. Мечтаю, говорит, быть фрейлиной у императрицы. Ну и прозрел тут Фалеев. Понял, откуда завелся туман у него голове. И бегом к адмиралу, чтобы и ему глаза открыть. Но разве ж хватит сил кому перебить любовные чары. Мордвинов целиком уж в руках у вдовы был. «Это он не в себе, одурманенный, — внушает адмиралу она про Фалеева, — его теперь не слушать, а лечить надо». И сама же берется приготовить снадобье. А снадобье то — не что иное, как яд! Несколько дней только и промучился Фалеев. Умер скоропостижно. Похоронили его со всеми почестями у собора. Не захотела больше жить и дочь адмирала: прыгнула с обрыва и разбилась насмерть. Тут только и объявился в городе дьяк. Ночью поджигает он ведьмин дом, и сгорает она на глазах у сотен людей… Только бы и вспоминать теперь недобро о «черной вдове», но еще через какое-то время у императрицы появляется фрейлина. Проходит еще неделя, и умирает Екатерина скоропостижно. А от чернобровой фрейлины только записка на непонятном языке. Всяко пробовали ее прочитать, но разобрали, кажется, одно только слово: «месть»…
Страсти, как видим, нешуточные. Впору пьесу писать. Было бы где развернуться даже и «Вильяму, нашему, Шекспиру»! Но не сподобил нас Господь пьесы писать, да и в герои возьмем мы сегодня не блистательного Потемкина, а пребывавшего более в тени у него Фалеева. Не врет здесь легенда с «бригадиром строителей». Только бригадиром Михаил Леонтьевич по званию числился, а должность его была интендантской — обер-штер-кригс-комиссар, или, иначе если сказать, главный снабженец флота. В Николаеве все только через него и делалось, и потому там и памятник ему теперь, и улица в честь него есть — Фалеевская, названная так еще к столетию Николаева. Была ли у него возможность «руку в казну запускать»? Как ни у кого другого! «Кому война — кому мать родна» — давняя на Руси поговорка, а тут еще и не только война, тут еще и работы по всему краю. Миллионы можно было к рукам прибрать.
Знаменитый ученый А. Болотов, почитавший Фалеева за «любимца и во всех наживах сотоварища Потемкина», рассказывает, что за верное слышал «от самовидцев», что сей Фалеев до того даже простирал свою власть, что землю в деревнях своих пахивал плугами на рекрутах, запрягая вдруг человек по 16 в плуг, когда все волы у него в скотский падеж перемерли. И неудивительно сие, замечает здесь же Болотов, когда в состоянии он был красть целыми сотнями или паче тысячами рекрут себе и населивать ими деревни?! Никто, мол, не смел и рта разинуть тогда против подобного безобразия. Не какая-то там «черная вдова» одурманила, был уверен Болотов, а Потемкин Фалеева развратил своим заступничеством. И чего, дескать, Фалеев, «бывший тогда всеобщим, на все про все, подрядчиком и поставщиком», ни делал, «делившись с князем во всем пополам»? Например, продолжает свою мысль Болотов, подрядился на всю армию ставить сено по 30 копеек за пуд, а сам не сено, а деньги на него давал в полки и только по гривне. И полки, мол, брали охотно, ибо покупали сено за еще меньшую цену…
Нет на этот счет у нас никаких данных, вот разве что обратиться к дошедшим до нас документальным свидетельствам. Понятно, что и к ним следует подходить с осторожностью, но тут сослаться можно будет на что-то более осязаемое, чем слухи и домыслы. В легенде упоминается дочь Мордвинова. У адмирала было несколько дочерей. В невесты Фалееву ни одна бы из них не подошла. Две из них, старшие, в пору строительства Николаева были крошками, Михаил же Леонтьевич уж с горы двигался: шестьдесят ему или около того было. Одна из дочерей Мордвинова оставила воспоминания, в которых упоминается, что отношения между ее отцом и Фалеевым были приятельские, что Михаил Леонтьевич, «не имевший прямых наследников», был очень богат и что еще при жизни не раз просил Мордвинова принять от него в дар крымское имение Качу. «Отец мой, — читаем далее в воспоминаниях, — всегда отказывал, но по смерти Фалеева принял по завещанию»…
При Потемкине, значит, была у Фалеева необходимость делиться со Светлейшим «во всем пополам», а умер князь, пошли, как видим, в ход и приятели. С ними, впрочем, нет никакой ошибки. Известно, что по завещанию одно из владений Фалеева передавалось «давнему приятелю его Констандиусу». Другое имение — еще одному его «приятелю Вербицкому». Любопытно, что имение Кача не упоминается в завещании вовсе, фамилия же Мордвинова — есть. Он один из тех, кто заверил подлинность документа. Следовательно, дочь адмирала путает: по завещанию ничто не могло отойти ее отцу.
С прямыми наследниками — тут вопрос сложный. В завещании упоминается сын Фалеева Александр, незаконный, прижитый им с девицей Авдотьей Свиягиной. Ему выделяются деревни в Екатеринославском наместничестве. Михаил Леонтьевич молит еще, чтобы исходатайствовали опекуны позволения сыну его носить фамилию Фалеев, чтобы смог и он пользоваться пожалованным отцу дворянством. Известно, что и Потемкин ходатайствовал в письме в Петербург о том же. Просил он как-то еще, чтобы отдали Фалееву в откуп продажу соли, но тут императрица, редко отказывавшая Светлейшему, ответила резко. «Пока живу, — заметила она, — никакой таможни не будет на откупе».
У Михаила Леонтьевича были еще племянницы, дочери брата Петра. Одна из них, Авдотья, была выдана замуж за Петра Родзянку — прадеда знаменитого М.В. Родзянки, председателя Государственной думы. Авдотье Петровне тоже завещаны были деревни, но с условием, чтобы не забыла она выделить из полученного наследства (сколько сама рассудит) сестрам — Татьяне и Наталье.
С тех, кто был должен ему, Михаил Леонтьевич завещал ничего не взыскивать, уничтожив все векселя и расписки. На себе долгов насчитал он где-то на 100 000 руб. Какие-то из завещанных имений были заложены — это еще около 70 000. Все эти расходы Фалеев распорядился покрыть выручкой от продажи принадлежащих ему костромских деревень. По его расчетам, после продажи и выплат осталось бы примерно 100 000. Из этих денег, помимо прочего, 20 000 приказал он выделить Авдотье Свиягиной, 10 000 — свойственникам, живущим в Гжатске (теперь — Гагарин), и на постройку еще трех церквей: во имя св. Григория Просветителя Армении, во имя архистратига Михаила, и во имя св. Николая Чудотворца…
Из всех этих распоряжений Фалеева можно определить, настолько ли он был богат, как это принято было считать. Не будем утомлять читателя всякими расчетами, а скажем только, что все наследуемое богатство Фалеева можно оценить в 200 000—300 000 руб. И кажется еще, что цифры эти, и без того вполне допустимые для удачливого подрядчика, будут иметь и некоторый запас. Богатство, видим, далеко не потемкинское. Получается, что либо «не во всем пополам» делился Фалеев с князем, а чуть ли не все ему отдавал. Но можно предположить и другое: что исполнял всюду дело свое Фалеев по совести, то есть что был он, как и напишут потом на его могиле, «мужем чести и добра». Будут спорить, но не все, думаем, даже и сегодня подрядчики воруют.
С рекрутами надо бы еще разобраться. В детской книжке о Фалееве, изданной в Николаеве в 1864 г., говорится о нем, что был он человеком великодушным, «жертвовавшим для создаваемого им флота своими талантами и деньгами» и «особенно заботившимся о рекрутах». Мы достоверно знаем, что не только к рекрутам, но и к офицерам Фалеев был добр. У Суворова какая-то случилась заминка с деньгами в 1781 г., и Михаил Леонтьевич его выручил, дал в долг. В 1788 г. Суворов получил от него же крест и Евангелие, «чрезвычайно хорошие», так что освятить их только осталось и «за Михаила Леонтьевича Бога молить».
Но, положим, что книжный отзыв — лишь для детишек писан. По работам в Николаеве составлен был Фалеевым целый перечень: выстроить монастырь, верфь, гавань, казармы, мастерские, склады, кадетский корпус, квартиры для гренадер, госпиталь… Надо было завести еще садоводство, высадить по окрестностям леса… И это все притом, что корабли на воду спускались один за другим, что мешкать тут никак нельзя было. Война шла. Первым в 1790 г. спустили на воду «Святого Николая». За ним в 1791 г. «Григория Великия Армении». В этом же году заложили «Святого Павла»…
Но если работ по Николаеву Потемкин предписал столько, что непонятно было, за что и браться в первую очередь, то имел ли вообще Фалеев возможность впрягать кого-то в собственные плуги? Каждый человек был у него на счету, к работам привлекались не только беглые крепостные, не только колодники и арестанты, но даже и пленные турки и шведы, которых, кстати, полагалось не только одевать и кормить, им выплачивалось еще и денежное вознаграждение. Случались и тогда с деньгами задержки. Сейчас бы Путину побежали жаловаться, а тогда к Фалееву шли. Когда по одной из турецких бригад задержка превысила месяц, Фалеев приказал выдать все положенные пленным деньги и заставил еще капитана написать рапорт о том, почему деньги не были выданы вовремя.
Получается, что даже с пленными ничего у нас не выходит, не пахали на них. Откуда же тогда у слухов ноги росли? Есть тут у нас одна догадка, связанная с нехваткой мастеровых. Чтобы не было в них недостатка, Потемкин приказал Фалееву учить «рекрут женатых плотничать и другим мастерствам» («поселив оных до 3000 и 1000 каменщиков»). Жалование он приказал выдавать им, только когда они на казенной работе будут, а в прочем они должны были довольствоваться земледелием. Можно предположить, что с волами могли возникать у «поселенных рекрут и каменщиков» трудности и что невольно им самим приходилось впрягаться в плуги. Их, кстати сказать, заготовили для раздачи в подарок тысячу штук. Известно еще, что население в Николаеве и обучалось при этом «легкому способу пахания земли».
Но, может быть, еще прежде того появились слухи о рекрутах. А. Скальковский, дореволюционный исследователь Новороссии, приводит в одной из книг письмо Потемкина Ганнибалу (старшему сыну «арапа Петра Великого»), командиру Херсонской крепости, в котором сообщает ему, что Фалеев намеревается, расчистив собственным иждивением пороги, открыть судам свободный проход по Днепру и просит для этого только людей, с платою от него же. Люди, конечно же, Михаилу Леонтьевичу были выделены. Есть ли хоть какая-то вероятность, что на них он земли свои и пахал? Можно прочитать теперь, что приказание по расчистке порогов было дано Светлейшим «шутейно, во хмелю». В трезвом уме, дескать, ему это бы и в голову не пришло: разве же мог бы хоть кто-то здесь справиться? «Редкая птица долетит до середины Днепра», а тут не долетать надо было, а подбираться к его непроходимым порогам и расчищать их от нагромождения скал. Фалеев, пишут, тоже испугался огромности работы, но ослушаться, мол, не посмел. Из письма князя к Ганнибалу следует, что Фалеев не только не был напуган, но у него самого был уже какой-то план. От казны солдат он намеревался взять не простых, для пахоты, а бомбардиров, умевших обращаться с порохом. В помощь им он выписал тульских мастеров, умевших обращаться с долотами и сверлами и делать еще для пороха трубки. Чтобы определить, где взрывать камни, ему потребовались еще и лоцманы, водившие плоты через пороги.
Подбирались к грядам камней на плотах, на них же подрывников спешно оттаскивали к берегу, когда высеченным огнем поджигались фитили. После взрыва — осколки камней убирались вручную. Там, где возникавшие трудности оказывались непреодолимыми, устраивали обводные каналы. С обводными каналами мысль была еще у Петра: в 1778 г. у Старого Кайдака были обнаружены остатки вырубленных проходов, которыми он пытался обвести пороги. Понятно, что работы Фалеевым велись только летом, зимой в воду не залезешь, а весной по большой воде — какое там проведешь бурение скал… Баржи и плоты в Херсон стали как-то протаскивать, но в полной мере осуществить мечту не только Петра, но и древних русских князей Фалееву не удалось. Многие суда по-прежнему доходили лишь до порогов. Здесь они разгружались и проводились далее пустыми. Ниже по течению перетащенные по суше грузы вновь занимали свои места.
Когда флотилия императрицы подошла в 1787 г. к самому опасному из порогов — Ненасытецкому, то решено было проводить суда без людей, спустив еще сперва для опыта казацкую лодку. В нее сели пять рыбаков, из коих один, Беляй, правил за кормчего. Одиннадцать лав лодка прошла, а на последней вдруг исчезла под водой. «Неужели они погибли?» — встревожилась Екатерина. Прошло лишь мгновение, и лодка со всеми людьми показалась уже далеко за порогом. После нее спустились и все царские галеры под управлением работавших с Фалеевым лоцманов. И Беляя, и лоцманов Екатерина наградила. Фалеева же еще прежде того, в 1783 г., «за усердную службу» возвели из купцов в дворянство, а в 1785 г. из премьер-майоров сделали подполковником. В 1787 г. он получил чин полковника, и повелено еще было «определить его к наблюдению за пропуском судов через пороги». Из-под его «директорского» пера вышла в 1789 г. записка, в которой он излагает свой взгляд на то, что должно быть осуществлено с непременностью «в пользу Херсонской коммерции и к безопасности плывущих чрез пороги судов».
С началом второй Русско-турецкой войны в 1787 г. Фалееву поручено было построить гребную флотилию из 15 лодок на манер «запорожских чаек». Она будет бить потом турок под Очаковым. Опыт строительства судов в Херсоне у Михаила Леонтьевича уже был. В 1781 г. им был построен торговый корабль «Борисфен» (по греческому названию Днепра), и опять же, по рапорту Ганнибала, «собственным коштом». Этот корабль Фалеев переоборудует в 1788 г. во фрегат, и он тоже в составе эскадры знаменитого Пола Джонса будет участвовать в сражениях.
Фалеев — почетный гражданин Херсона. По его инициативе в городе было начато строительство пушечного завода и морского порта. Пишут, что он первым предложил решить и проблему мелководья, построив канал. Его идея была осуществлена, но много позднее. Николаев Фалеев не только строил, он еще и отыскал для него подходящее место. В Херсоне был нездоровый климат, и корабли отсюда в Лиман приходилось проводить из-за мелководья с разными трудностями. Использовалось даже что-то вроде понтонов. Для адмиралтейства следовало подыскать какое-то другое место, и тут помог случай. В 1787 г. турки (по другой версии — разбойничавшие казаки в 1786 г.) разорили владения Фабре, петербургского купца, получившего от властей в 1784 г. 1500 десятин в устье Ингула за какие-то пустяшные деньги (по 3 коп. за десятину). По поданной жалобе разбираться послан был на «Фаброву дачу» Фалеев. Вернувшись, он доложил Потемкину, что на Ингуле есть место для верфи, но что Фабре может и не уступить казне свои земли. Светлейший не увидел здесь никаких препятствий: прифронтовая зона! Выданный Потемкиным в августе 1789 г. ордер Фалееву окончательно решил дело: верфи на Ингуле дано было название города Николаева.
Почетный гражданин Николаева, почетный гражданин Херсона… Думаем, что и в Екатеринославе (Днепропетровске до недавнего времени) Фалеева тоже могли бы записать в почетные граждане. В Екатеринославе Фалеев участвовал в приготовлении торжеств, связанных с приездом Екатерины. Пишут, что возле будущего собора он возвел изящные павильоны, в которых предполагалось дать обед для императрицы и ее свиты. В основание храма Екатерина заложила первый камень и восемь монет: от золотого империала до пятачка. В тот же день, 9 мая 1787 г., новый город из уст самой государыни получил название Екатеринослав, о котором теперь, при новом переименовании города, кажется, даже и не вспомнили…
Обед, который намечено было дать, перенесен был на первую остановку после отъезда из города, но старания Фалеева не оказались напрасными: духовенство, дворян, купцов и вообще всех собравшихся он усадил за богато накрытые столы, и празднество, рассказывают, в тот день было необыкновенным.
В Николаеве Фалеев успел сделать очень многое. Генерал-губернатор В. Каховский, побывавший здесь в 1792 г., писал, что, осмотрев с Фалеевым и Мордвиновым город, пришел в изумление, увидев столь много строений на том месте, где «два года назад было лишь два шалаша, из камыша сделанных». Значение Фалеева для Николаева столь велико, что полагают даже, что не будь его — не было бы и города. Сам он с этим не согласился бы. Потемкин был для него чуть ли не Богом, ему бы первому и отдал он заслуженную дань. Узнав о тяжелой болезни Потемкина, Фалеев бросился к нему тотчас же. Прибыв в Яссы и уговорив князя ехать в Николаев, он стал слать одного за другим курьеров для подготовки всего нужного для Светлейшего: просил поспешить с окончанием отделки домов, чтобы льду как можно больше чистого заготовили, чтобы яблочную воду в тот лед «зарыли», чтобы не забыли про яблоки моченые, соленья, чтобы припасы кислых щей и квасу пополнили, чтобы меду ставленного в Киеве, не очень сладкого и не особливо крепкого постарались достать…
Не доехал Потемкин до спасительного, как он с Фалеевым полагал, Николаева, скончался скоропостижно в пути, «оставив всех в неутешной горести», и не потребовалось уже ему ни яблок моченых, ни меда, ставленного в Киеве… Не позволили Михаилу Леонтьевичу и похоронить Светлейшего в Николаеве, в городе, где уже и церковь во имя его ангела была воздвигнута, в городе, где, как убеждал всех Фалеев, возрадовалась бы и душа его, взирая с небес на тело, что оно погребено здесь, а не в Херсоне, которого не мог Светлейший терпеть, почитая нездоровым…
Со смертью Потемкина весь интерес Фалеева сосредоточился на том, чтобы любимый Светлейшим город в его же память по его же намерениям был достроен. Но недолго осталось жить и самому Михаилу Леонтьевичу. Силы стали его оставлять, и он даже попытался подать в отставку. Умер Фалеев 18 ноября 1792 г., как и в легенде, скоропостижно, проболев лишь с десяток дней. И похоронили его, как и в легенде, с почестями у собора…
В 1936 г. могила Фалеева была вскрыта большевиками. Останки Фалеева лежали в парадном мундире, в сложенных руках заметен был огарок сгоревшей свечи. Стоявшие в склепе знамена сразу же были изломаны, а треуголку Михаила Леонтьевича просто выбросили наружу. Когда снимали с трупа орден св. Владимира, мундир не выдержал и стал рассыпаться. Вытащенный гроб обвязали потом обыкновенной проволокой и свезли на кладбище, где установили в чужом склепе…