Старик Державин не одного только Пушкина заметил. О многих современниках сочинил он оды. В «Памятнике герою» поет он славу и Николаю Васильевичу Репнину: «В терпеньи тверд и мудр в напасти, не рабствует блестящей части; считает тем себя довольным, коль общих благ где был споспешник… Его царь — долг; его Бог — правда; лишь им он жертвует собою… Строй, Муза, памятник герою, кто мужествен и щедр душою, кто больше разумом, чем силой, разбил Юсуфа за Дунаем, дал малой тратой много пользы — благословись, Репнин, потомством!» Здесь нет почти ни в чем перебора. Князю Репнину и действительно приходилось жертвовать своими интересами ради правды и долга, он и в самом деле считал себя довольным, если способствовал в чем-то общей пользе, и победа, одержанная им при Мачине в 1791 г., оказавшаяся решающей, была достигнута более разумом, чем силой…
В блистательном окружении Екатерины легко можно было затеряться. Репнин не затерялся. Почти во все ее царствование был на виду. Трудно причислить его к «Екатерининским орлам». Нельзя назвать его и выдающимся военным, несмотря на присвоенное ему Павлом звание фельдмаршала. Не гений и не орел! Но при всем том нельзя не согласиться и с современником князя — Лопухиным, отзывавшемся о Репнине как «об одном из великих мужей, истинных героев, любителей высочайшей добродетели…» Что здесь Иван Владимирович, желавший, чтобы и на могиле его выбили надпись, что он «был другом Репнина», имеет в виду? То же, в общем-то, что и Гавриил Романович: подчиненность Репнина чувству долга и правде, всегдашнее желание в нем служения общему благу, бескорыстие, сочетаемое в нем еще и с бережливостью там, где дело касалось общественных трат (редкое, как видим, теперь, качество среди сановников)… Нет у нас желания принижать как-то «неистинных» екатерининских героев, которым Музы сами, без всяких призывов, строили памятники («И славой мраморной, и медными хвалами»), но признаем все же, что Репнин был не таким, как они: не авантюрным, ограниченным рамками благонравия (что, может быть, и не всегда хорошо для героев).
«Александр Македонский тоже был великим полководцем, но зачем же табуретки ломать?» — успокаивает известной фразой из «Ревизора» разошедшегося Чапая Фурманов. Стулья ломать, ввязываться в баталии, успех в которых был для него сомнителен, — не из тех героев был Николай Васильевич. И здесь можно было бы еще и порассуждать на тему, «кто более матери-истории ценен?» (те ли, кто, действуя вопреки правилам, осуществляют прорывы и тащат страну вперед, или те из «великих же мужей», кто служит Отечеству, придерживаясь устоев, не давая тем самым ослабнуть его скрепам?), но надобно возвращаться к рассказу о деяниях Репнина, прерванному на начале Первой русско-турецкой войны. С ее началом в 1769 г. 70-тысячное крымское войско перешло границу России. Польские конфедераты, недовольные тем, что под нажимом Репнина были приняты у них законы, уравнивающие в правах католиков и православных, тоже обещали выставить в помощь Порте 100-тысячную армию. В планах султана, собиравшего огромное войско, было занять Азов, Таганрог и даже овладеть Киевом с Астраханью. Но не все пошло так, как ему представлялось.
Двинувшийся навстречу крымскому хану П. Румянцев, командовавший 2-й русской армией, заставил его вернуться в Крым, забыв о проторенной веками дороге. Командовавший 1-й армией А. Голицын избрал ожидательную тактику. Поосаждав какое-то время Хотин, он вновь отошел за Днестр. Ободренный его пассивностью турецкий авангард форсировал реку, но в сражении у Каменца Голицын сумел его отбросить. Не успокоившись, турки предприняли вторую попытку, но и вновь были отброшены. Эта неудача заставила их отступить от Хотина. 10 сентября русские войска его заняли, а 26 сентября вошли и в Яссы. Репнин командовал тогда дивизией. Яссы брать был направлен генерал И. Эльмпт, и он потом докладывал, что Репнин у него «не упустил ни одного случая находиться в сражении с отменной храбростью».
Екатерина ждала от Голицына более активных действий, он же продолжал ограничиваться лишь тем, что сторожил турок. «Вот она, драка кривых со слепыми», — смеялся над его действиями прусский король, императрица же и вовсе не выдержала: отстранив Голицына, она назначила на его место Румянцева, а на место Румянцева — П. Панина. Дело пошло живее. К ноябрю Молдавия до Галаца, взятого с ходу, и большая часть Валахии были уже в наших руках.
В кампанию 1770 г. выступление обеих русских армий задержала чума. Поредевший от эпидемии корпус Х. Штофельна, действовавший в Молдавии, отступил к кургану Рябая могила (на реке Прут), где был окружен войсками крымского хана. На место скончавшегося от чумы Штофельна был назначен Репнин, но положение его войск было бедственным. Румянцев двинулся ему на помощь. Авангард Ф. Баура подошел к остаткам корпуса Репнина 10 июня. Навстречу ему были выдвинуты значительные силы противника. Князь послал людей на другую сторону реки предупредить Баура об опасности, и тот на другой же день сам атаковал турок. Как-то помочь ему Репнин не смог из-за отсутствия переправы, что, в общем-то, и позволило противнику «безвредно отбечь». Факт этот не мог, разумеется, не вызвать неудовольствия Румянцева, но когда он подошел с основными силами к Рябой могиле, Репнин уже сумел соединиться с Бауром.
Румянцев оказался не только более решительным командующим, чем Голицын, он еще и ввел в действия войск значительные изменения. Для их большей маневренности вместо единого каре он впервые в бою у Рябой могилы (17 июня) применил дивизионные каре, рассыпающиеся при атаке. От использования заградительных рогаток против конницы и пехоты тоже он отказался, решив использовать вместо них артиллерию. При атаке на лагерь противника армия была разделена им на несколько отдельных отрядов. Репнину поручено было совершение обходного маневра. Под угрозой окружения противник вынужден был отойти к реке Ларга, притоку Прута. Из-за сложности рельефа отрезать им отступление Репнин не смог.
По плану сражения при Ларге (7 июля) Репнин с Бауром должны были в величайшей тишине перейти Ларгу, занять хребет, шедший к флангу турецкого лагеря, обеспечить переправу главных сил, а затем, наступая по хребту, ударить по неприятелю. Переправа была осуществлена без помех, но обратившаяся в бегство передовая цепь противника пробудила его главные силы. Румянцев, желая воспользоваться смятением неприятеля, велел Репнину и Бауру немедленно атаковать, а сам спешно следовал за ними с резервом. Баур ворвался в первый окоп, а потом, получив подкрепление, овладел и вторым. Князь Репнин атаковал третий. Турки с татарами двинулись против левого фланга резерва, но были остановлены отряженною Румянцевым бригадой пехоты и сильным огнем из орудий. В то же время четвертое, самое сильное турецкое укрепление было атаковано дивизией Племянникова.
Начатая в четвертом часу битва окончилась к полудню взятием всех четырех передовых окопов. Вступив в неприятельский лагерь, русские войска нашли в нем 30 пушек, восемь знамен и множество всяких припасов. Погибших турок было сочтено до 1000 человек, а потери Румянцева были в десятки раз меньшими. За одержанную победу Петр Александрович был награжден орденом Св. Георгия 1-го класса. Племянников, Репнин и Баур получили Георгия 2-го класса. В списке отличившихся значились и такие великие впоследствии имена, как Потемкин, Кутузов, Гудович…
Двумя неделями позже, 21 июля, Румянцевым была одержана и еще более значимая победа — при Кагуле, где была разгромлена армия главного визиря, в несколько раз превосходящая по численности нашу. Преследуя после победы при Ларге отступающего неприятеля, Румянцев хотел было переправиться вслед за ним за Дунай, но не имел для этого достаточно провианта. Для ускорения прибытия обозов он выслал навстречу им повозки, но отделившиеся от турок татары приготовились к перехвату провианта, чтобы ударить потом еще и в тыл русской армии. Это с тыла. А спереди к Румянцеву придвинулись 150 000 турок(!), перебравшихся через Дунай. У Румянцева еще было время, чтобы отойти в сторону, но стерпеть «неприятеля, стоящего на виду, не наступая на него», он не мог. Когда турки выбирали себе позицию для боя, он сказал окружавшим его офицерам, что атакует их в эту же ночь, если они осмелятся поставить у него на виду хоть одну палатку…
Когда в ночь на 21 июля турки заметили русских, они приказали коннице атаковать, но артиллерия Румянцева отбила атаку на центр. Тогда противник переместил удар вправо, где стояли колонны генералов Брюса и Репнина. Окружив эти колонны, турки ринулась в тыл каре генерала Олица. Румянцев маневрированием стал прикрывать наступавшим пути к отступлению, и те, боясь быть окруженными, бросились назад к своим укреплениям. Неуспех сопутствовал туркам и на левом их фланге, где генерал Баур не только отбил неприятеля, но и перешел в наступление.
Отразив атаку, русские войска двумя каре Олица и Племянникова двинулись к главным укреплениям турецкого лагеря. На каре Племянникова турки бросили 10 000 янычар, расстроили его и заставили солдат спасаться в рядах генерала Олица, приводя тем самым и его каре в беспорядок. «Теперь наше дело», — выкрикнул Румянцев и поскакал к расстроенным каре. «Ребята, стой!» — остановил он бегущих, и остановленные им батальоны бросились на турок в штыки. Корпус Репнина, меж тем остановленный в начале боя турецкой конницей, оправился от нападения и, сдвинувшись влево, стал обходить турок, намереваясь зайти им в тыл. Не выдержав нового натиска, противник обратился в бегство. Угрозами, отрубанием ушей и носов турецкие паши пытались остановить бегущих, но все уже было тщетно. «Русские поражают нас огнем, как молнией», — кричали турки в величайшей панике…
23 июля корпус Бауэра настиг остатки разбитого войска противника у Дуная, довершив разгром. 23-го же корпус Репнина выступил к Измаилу, и 26-го крепость эта была взята без боя. От Измаила Румянцев приказал Репнину идти к Килии. 10 августа он подошел к крепости и недельной осадой принудил ее гарнизон к сдаче. С отправкой затем части его корпуса к Аккерману Репнин был отозван к армии и вслед за тем выехал в отпуск.
В кампанию 1771 г. наиболее ожесточенные бои проходили в районе крепости Журжа, не раз переходившей из рук в руки. В конце концов Журжа была у турок отбита. Валахский корпус, в командование которым вступил возвратившийся из отпуска Репнин, стоял тогда под Турно. Убедившись в невозможности овладеть им силой, князь решил отойти к Бухаресту. Из Журжи меж тем поступило донесение о появлении там крупных сил неприятеля. Репнин двинулся на выручку стоявшему в Журже гарнизону, но опоздал. Комендант Гензель позорно сдал крепость всего за несколько часов до его подхода.
Вступить в бой с занявшими Журжу турками Репнин не решился и вновь отошел к Бухаресту. Румянцев, узнавший о сдаче Журжи, пришел в ярость, приказав отдать под трибунал всех офицеров гарнизона. По закону их следовало расстрелять, но решено было в память об их трусости оставить им жизнь, чтобы «носили они в себе всегда свой стыд» и помнили, что «русские не сдаются». Турки от успеха под Журжой сделались вдруг отважнее, и тут и там стали вступать в бои с нашими отрядами. Румянцев советовал Репнину унять их пыл, но тот предпочитал воевать с осторожностью. Двигаться навстречу выдвинувшемуся из Журжи противнику его корпус не стал, а, напротив, чуть еще отступил к Бухаресту. Сражение состоялось в выбранном князем месте у монастыря Вокарешти. Не дав неприятелю толком выстроиться для атаки, Репнин бросил свой корпус вперед, и турки были обращены в бегство. 500 человек их было убито. У нас потери убитыми составили 41 человек.
Румянцев результатами сражения не был доволен. «Во всякое другое время, — писал он Репнину, — сие бы происшествие могло знаменитым быть, но теперь всяк, кто Вам нелицемерно усерден, скажет, что оно подвержено критике». За что можно было критиковать Репнина, всем, кто знал Румянцева, было ясно: за то, что князь так и не двинулся к Журже, чтобы вновь отобрать ее у противника. Пишут, что если справедливо судить, то Репнин не смог бы справиться здесь своими силами. Пришлось бы начинать осаду, к тому же его могли бы атаковать с тыла. Все это, конечно, держал в уме и Румянцев, но только для него самого это были бы не причины, а отговорки. Он, как и потом ученик его Суворов, воевал не по уставам, а по разработанной им же науке — науке побеждать. Тут мы видим, что и в самом деле в русской армии существовало тогда два типа «великих мужей»: не привыкших и не умеющих отступать и воевавших с осторожностью. Слава и достоинство первых не могли «терпеть присутствия неприятеля на виду», достоинство вторых было в том, что они старались отыскивать выгодные условия для боя.
Недовольство командующего, уловленное Репниным по поступавшим ему приказам, заставило его подать рапорт об увольнении. Румянцев немедленно разрешил ему оставить командование, предписав «все письменные документы до последнего листа сдать по реестру преемнику, ибо... происшедшее в том корпусе неотменно поведет за собою следствие». Понятно, что из всего этого текста явственно проступала Журжа, косвенным виновником сдачи которой Румянцев считал Репнина…
Вновь в армию Репнин вернулся только в 1774 г., когда вопрос об исходе войны был уже снят. Вступивший на престол брат умершего в январе султана Мустафы III вынужден был послать к стоявшему в Кучук-Кайнарджи Румянцеву уполномоченных с предложением мира. Согласившись начать переговоры, Петр Александрович дал туркам только пять дней, не приостановив даже на это время военных действий. Переговоры поручено было вести Репнину, имевшему уже дипломатический опыт. Вопрос об уступке России Азова теперь даже и не обсуждался. Турки согласились сразу и на признание независимости Крымского ханства с уступкой России крепостей в Кинбурге, Керчи и Еникале, и на уплату контрибуции в 4,5 млн руб. Переговоры, подталкиваемые Румянцевым, продвигались быстро, и 10 июля договор был подписан. Для представления его императрице Румянцев командировал Репнина в Петербург. 31 июля он был принят императрицей, а 3 августа состоялось «предварительное торжество мира», на котором Репнин был произведен в генерал-аншефы и пожалован подполковником Измайловского полка. На устройство денежных дел ему отпустили 50 000 руб. И вот еще удивительная вещь, показывающая, как желала Екатерина мира. Узнав о болезни Румянцева, она наделила Репнина при обратном отъезде высшими полномочиями. В случае смерти фельдмаршала он должен был «вступить как в командование армией, так и в управление дел политических». В случае если бы Румянцев поправился к его приезду, Репнину как «чрезвычайному и полномочному послу» следовало только ускорить дело с разменом ратификаций.
Приехав 14 сентября в Фокшаны, Репнин застал Румянцева выздоравливающим. С турецкой стороны вести шли успокоительные, но, по мнению Репнина, отправление посольств (для размена ратификаций) следовало отложить до весны, осенью, полагал он, уже не было времени с этим справиться. 20 декабря Репнин вернулся в Петербург, где стал делать необходимые распоряжения: еще в октябре он был поставлен во главе посольства в Константинополь. Выбором свиты, подарков султану он был занят и в Москве, куда выехал в январе, сопровождая императрицу, отправившуюся праздновать окончание войны в древней столице…
4 мая Репнин был уже в Киеве, а в конце месяца поспешил в Хотин, где уже дожидалось его турецкое посольство. 2 июля размен ратификационными грамотами состоялся, и Репнин с посольством двинулся к султану. 5 октября он въехал в Константинополь с распущенными знаменами, музыкою и барабанным боем на богато украшенной лошади, высланной ему султаном.
Прием русского посольства был отложен до окончания священного месяца Рамадан, но, как оказалось, это был всего лишь предлог. Турции желалось теперь смягчить условия договора. Было бы хорошо, стали намекать Репнину, если бы Россия отказалась от требования независимости Крыма. Крымские татары, мол, находятся в разврате и не заслуживают потому быть вольными. Разонравились Порте и пункты договора о передаче России Кинбурна и Тамани. «Чернь и духовенство сильно возбуждены против такой передачи, что грозит султану переворотом», — с настойчивостью доводилась и эта мысль до посольства. Репнин хорошо сознавал, что помимо уговоров Турция может предпринять здесь и другие меры: влиянием ее на крымского и ногайских ханов не стоило пренебрегать. Понимал он, что и согласия с Россией Турция будет придерживаться, только пока боится ее, и что страх у нее со временем может пройти. Он пишет поэтому в Петербург, предлагая поскорее перетаскивать на свою сторону Крым, для чего можно было бы использовать и часть уже выплаченной Турцией контрибуции («у них деньги, я думаю, все могут сделать»). Пишет он и в Кинбурн, Керчь, Еникале, предупреждая комендантов о могущих вспыхнуть там осложнениях…
Несмотря на опасность, в которую поставило бы его самого и сопровождавшую его в посольстве семью восстание черни, Репнин с твердостью отвергает всякие попытки пересмотра трактата («и слышать не хочу ничего противного договору»), требует незамедлительно очистить Тамань и предоставить Крымское ханство его собственной судьбе. Когда турки надумали послать нарочного к императрице с просьбою об уступках, он отвечал им, что пусть посылают, если хотят получить верный отказ еще и из Петербурга. Тут нужно будет заметить, что выставленный Турцией довод о недовольстве черни виделся и императрице неосновательным. «Ежели правительству на все требовать согласия недовольных, — полагала она, — то ничего не будет ни священного, ни надежного».
Твердость Репнина возымела действие. Убедившись, что с ним не удастся договориться, Турция перестала оттягивать аудиенцию. 28 ноября Репнин был с официальным визитом у визиря, которому он вручил грамоту императрицы, сказав при этом, что русская государыня желает твердо поддерживать возобновленную дружбу между империями. Визирь отвечал, что «он с своей стороны приложит к достижению этой же цели совершенное попечение». После сего поднесли визирю и послу конфеты, кофе, шербет и розовую воду. Подали Репнину потом и соболью шубу, в карманы которой положили три платка с завернутыми в них золотыми часами…
29 ноября Репнин отправил визирю свои подарки. 30-го числа подарки были отнесены и к султану. Аудиенцию у него Репнин имел 1 декабря. В тронную залу он вошел с 16 чиновниками, с ним прибывшими. Сделав три поклона, он произнес речь и поднес грамоту императрицы султану Абдул Гамиду. После того как перевели ему речь, султан сказал несколько слов визирю, который перевел их Репнину: «Его Императорское Величество, Прибежище Света, повелел мне известить Вам, что есть Его Императорская воля, дабы заключенный мирный трактат был навсегда сохраняем и исполняем».
Аудиенцией, собственно, и исчерпывалась главная задача посольства. В данной князю инструкции намечено было еще обсуждение молдавских и валашских дел, с поддержкой проживающих там народов в их справедливых нуждах; утверждение оснований для распространения торговли; выяснение обстоятельств «снаряжения турками посольства в Польшу» и пр., но обо всем этом Репнин решил даже и не заговаривать, чтобы не создать туркам предлога для «компенсации по крымским делам»…
Продолжение следует