Полагали, что на возвратившегося из Турции Репнина возложат управление всеми иностранными делами, но доверие к князю у Екатерины оказалось к тому времени подорванным. Причиной охлаждения императрицы к Репнину называют участие князя в масонских обществах и близость его к наследнику престола Павлу. Вместо дипломатического поста Репнин в 1777 г. получил назначение на Смоленское и Белгородское генерал-губернаторство. Чуть позже он сделался еще и наместником в Орле.
В марте 1779 г. в Тешене (в Силезии) был намечен конгресс по заключению мира между Австрией и Пруссией с Саксонией, делившими между собой баварские земли. Репнину поручено было участвовать в нем в качестве посредника. Участием в разрешении спора, в котором переплетались интересы целого ряда государств, Россия усиливала свое влияние в Европе, но примирение Австрии и Пруссии оказалось делом нелегким. Пишут, что при открытии конгресса представители посреднических держав (России и Франции) находились более в роли секундантов, чем посредников.
Несмотря на то что подготовленный Францией проект соглашения получил одобрение сторон, с подписанием его вышла заминка. Переговоры по второстепенным пунктам не только затянулись, но не раз могли привести и к полному разрыву. У Репнина, как писал он в письмах, в буквальном смысле опускались руки перед возникавшими ежедневно новыми затруднениями. Дело осложнялось и тем, что высылаемые ему инструкции из Петербурга запаздывали. Благо, что почти все его решения «оказывались сходными с оными предписаниями». Уговорами, иногда и полуугрозами, Репнину удалось понизить требования прусского ультиматума до полного почти совпадения с ультиматумом австрийским. Венский двор в результате оказался «припертым к стене» и уже не мог не пойти на подписание соглашения…
Труды Репнина в Тешене получили достойное награждение: Екатерина пожаловала ему орден св. Андрея Первозванного и 3000 крестьян. Фридрих вручил ему орден Черного орла, шпагу, портрет, осыпанный алмазами, сервиз и еще и деньги «на путевые издержки». Австрийский император Иосиф II подарил Репнину трость с бриллиантами и сервиз…
В 1780 г. Репнин командовал корпусом в Умани, а в 1781 г. он вернулся к исполнению обязанностей генерал-губернатора. В том же году он был удостоен милостивого рескрипта Екатерины: «За виденное повсюду благое устройство и следы точного исполнения ее установлений». В том, что правление Репнина вверенными ему губерниями было «благим», убеждает нас и одно разобранное им судебное дело. Одна из воеводских канцелярий по поступившему в нее доносу от смотрителя Тиманова арестовала молодого мужика Гузеева, вздумавшего вдруг удивить всех услышанной от кого-то новостью: будто бы великий князь Александр Павлович был рожден при знамениях: «со звездою и с крестом, а в руках имел еще и два колоска житных». Какого-то непочтения в этих словах нельзя было усмотреть, но отреагировать на донос посчитали нужным. Не только самого Гузеева арестовали, были схвачены и все родные его. Их потом отпустили, а с «главным преступником» дело дошло и до Репнина. Прочитав бумаги, он нашел все написанное в них таким вздором, который не только выеденного яйца не стоит, но который еще стыд вызывает за тех, «кто оный писал». «Я из того более не вижу, — писал Репнин генерал-прокурору Вяземскому, — как только, что мужик Гузеев врал, сам не зная что… И по сим обстоятельствам, мне кажется, следует дать повеление, чтоб сие дело совсем оставлено было, а только Тиманову следует вымыть голову за то, что он о таком вздорном вранье вступил в донесение». Мы не знаем, почему не решено было Репниным все дело на месте, но и Вяземский, и Екатерина вполне согласились с его выводами и о вздорности дела, и о необходимости головомойки для полицейского. Решено было Тиманова «как человека, не имеющего в делах прямого понятия и склонного к ябеде и мщению, в страх другим, от должности отрешить и впредь к делам не определять».
17 мая 1781 г. Репнин был пожалован в генерал-адъютанты. В том же году он получил Псковское наместничество, сохранив и прежние свои посты. В марте 1783 г. князь был назначен командующим резервными корпусами в Польше при оставлении за ним и наместничеств. Осенью 1784 г. он уехал за границу для поправления здоровья. По возвращении в 1785 г. его привлекли к работе в Комиссии по разбору городов по их состоянию. В январе 1786 г. административная деятельность Репнина была отличена новым милостивым рескриптом.
В 1787 г., с началом новой войны с Турцией, Репнина, изъявившего желание служить где угодно и под кем угодно, назначили в Екатеринославскую армию, к Потемкину. При взятии Очакова в конце 1788 г. под его началом были две колонны. В 1789 г. князь командовал войсками в Молдавии. Австрия в то время тоже воевала с Турцией, но никаких полномочий относительно совместных действий с австрийцами Репнин не получил. О намерениях противника тоже не было у него сведений. Чтобы оценить как-то сложившуюся обстановку, он стал просить разрешения произвести разведывательный поиск к г. Табаку, но получил резкий отказ. Послав вторичное прошение о том же, он, не дожидаясь разрешения, продвинулся несколько вперед, чем заслужил новый выговор от Потемкина. Слава Богу, Суворов сумел выправить дело. Его удержать на месте никто бы не смог. Получив просьбу от австрийцев, он, не дожидаясь приказа от Репнина, своего прямого начальника, двинулся на помощь принцу Кобургскому. Оправдательным документом он посчитал для себя общую директиву Потемкина: не терпеть перед собой скоплений неприятеля. Прибыв на место, Суворов вынудил принца действовать по своему плану. 18 июля объединенные войска выдвинулись к Фокшанам, где в результате 10-часового боя наголову разгромили турок. Выговор от Потемкина Суворов все-таки получил, но не за то, что действовал без приказа, а за то, что задержал рапорт о результате сражения. «До сих пор я не имею обстоятельного рапорта о деле Фокшанском, — писал 31 июля Александру Васильевичу Потемкин, — Вашему Высокопревосходительству предписываю поспешить доставлением ко мне оного и дать при этом знать, какая причина, что ни ко мне, ни к господину Репнину не прислали сего подробного донесения». В тот же день, впрочем, Потемкин выговорил и Репнину за неумеренную похвалу союзникам: «В письме к принцу Кобургу Вы, некоторым образом, весь успех ему отдаете. Разве так было? А иначе не нужно их поднимать, и без того они довольно горды».
Суворов, как видим, уже воюет вовсю, а Репнин 28 июля в третий раз просит о разрешении поиска на Табак. Позволение двинуться наконец вперед он получил только 28 августа: для прикрытия осады Потемкиным Бендер нужно было нейтрализовать собравшиеся у Табака турецкие силы. 8 сентября в долине реки Сальчи Репнину удалось разбить довольно значительный отряд неприятеля. Табак был брошен без боя. Преследуя бежавших турок, Репнин 12 сентября подошел к Измаилу и мог бы, как полагают, попытаться взять его штурмом (Измаил тогда еще не был так укреплен, как год спустя), но, потоптавшись под стенами крепости, князь отвел от нее свои войска. Пишут, что так поступил он по приказу Потемкина, но, разумеется, было здесь что-то, что исходило и от самого князя, строгого поклонника военной науки, приписывавшего победы Суворова слепому счастью.
Александр Васильевич меж тем одержал еще одну блистательную победу при Рымнике. Принц Кобургский советовал ему отступить, но Суворов просто не умел этого делать. Вопреки всей книжной стратегии он предпринял смелую атаку на турецкий лагерь и после тяжелого 12-часового боя опрокинул турецкую армию за Дунай. Получалось, что генеральное сражение, к которому так тщательно готовилась вся русская армия, было выиграно одним Суворовым, ловко подчинившим себе австрийские полки и организовав их так, что не стыдно было в бою и за них. Если бы прибавилось к этой победе и взятие Измаила, то и войне бы, думаем, пришел бы конец. А так пришлось дожидаться ее окончания еще долгих два года.
Из сражений в кампанию 1790 г. выделяют морские победы Ф. Ушакова и успешные действия генерала Гудовича на Кавказе против высадившегося у Анапы 40-тысячного десанта. На Дунае весной и летом царило затишье. После Рымника турки не решались вести здесь активные действия, Россию же сдерживала навязанная ей война со Швецией. Только в октябре армия Потемкина открыла наконец дунайскую кампанию, завершившуюся, как мы знаем уже, взятием Суворовым Измаила.
В начале 1791 г. Потемкин выехал в Петербург. Обязанности главнокомандующего перешли Репнину, но, как утверждают, руки у него были связаны. Григорий Александрович, мол, приказал ему не геройствовать без него, чтобы не делить потом с ним лавры победителя. Ф. Лубяновский, адъютант Репнина, рассказывает, что в двух-трех письмах к его начальнику Светлейший ясно намекал, что не надобно предпринимать ничего решительного. Он же приводит в своих воспоминаниях еще и слух о разговоре при дворе между Львом Нарышкиным и Алексеем Орловым. «Что-то ничего не предпринимает Репнин», — пожаловался Нарышкин. Орлов, ничего не сказав в ответ, встал и собрал все ножи со стола. Потом попросил Нарышкина отрезать ему чего-то кусок. Тот туда-сюда: нет ножа. «Так-то и Репнин, — вывел Орлов, — когда ничего ему не дают, ничего и делать не может!»
«С ничего не дают» — приводили мы уже пример, рассказывая о Потемкине. В Петербурге у него скопилась целая куча курьеров от Репнина: никаких ордеров не слал Светлейший к войскам. Дошло до того, что вышла из себя и императрица. «Правда ли, — спрашивает она у секретаря Потемкина Попова, — что целый эскадрон курьеров живет у вас в Петербурге?» «До десяти наберется», — отвечает ей тот. «Почему не отправляете?» — «Нет приказания» — «Скажите князю, чтобы сегодня же, непременно сегодня же, он отвечал Репнину, что нужнее, а мне пришлите записку, когда курьер ваш уедет!»…
Какой ни будь на месте Репнина человек — всяк бы томился бездействием. Думаем, что и князь чувствовал себя скованным, а турки меж тем стали собирать у Мачина крупные силы. Подтолкнула ли к этому его императрица, сам ли он решился (надумав тоже оправдаться потом директивой: не терпеть перед собой скоплений неприятеля), только привел, наконец, в движение и Репнин свою армию. Вначале поиск к Мачину и Браилову совершили отряды Голицына и Кутузова, а затем 4—7 июля переправились через Дунай и главные силы. Совершив 32-верстный ночной марш, русские войска на рассвете 9 июля начали наступление. Ожесточенное сражение длилось шесть часов. В итоге победа оказалась полной. На следующий же день присланы были турками к Репнину парламентеры, подписавшие предварительные условия мира.
Императрицу, кажется, никогда не видели такой довольной, как по получении донесения о мачинском деле и особенно еще о подписании мирных пунктов. Эта война была так уже тяжела для нее, что она даже хотела просить прусского короля о посредничестве между ней и султаном. За победу при Мачине Репнин получил орден святого Георгия 1-го класса. Позднее пожалованы были ему еще похвальная грамота, во второй раз алмазные знаки ордена Андрея Первозванного и 60 000 руб. «на поправление домашних дел».
Победа, одержанная Репниным, и разгром турецкого флота при Калиакрии Ушаковым оказались решающими для заключения Ясского мирного договора. По нему за Россией закреплялось все Северное Причерноморье…
30 сентября 1792 г. Репнин был назначен генерал-губернатором в Ригу, затем он был переведен в Ревель и Литву. Во время нового польского восстания 20 апреля 1794 г. его сделали главнокомандующим армией, действующей в Польше и Литве, но так получилось, что Суворов и здесь, минуя Репнина, сумел одержать решающую победу над восставшими, взяв Варшаву. «Я уже не знаю, сам ли я командую или отдан под команду», — жаловался Николай Васильевич императрице. Мы, впрочем, уже писали об этом.
В 1795 г. Репнину было поручено управление землями, отошедшими к Российской империи после третьего раздела Речи Посполитой, при этом он оставался Лифляндским и Эстляндским генерал-губернатором. По занятии Литвы Репнин поселился в Гродно, стал жить на походную ногу, но все же как русский боярин. Не было у него блеску для глаз, но было довольство во всем. Каждый день с семи утра он занимался делами, принимая меж ними и посетителей: заставлять людей дожидаться князь не любил. В два часа пополудни Николай Васильевич выходил к столу. Он накрывался у него на сто с лишним персон, и то иногда адъютантам не хватало места. После обеда князь отдыхал недолго и опять принимался за дела. В хорошую погоду любил ездить верхом. На конюшне у него было до сорока лошадей, но бывало и их тоже недоставало для гостей. Два раза в неделю бывали у Репнина балы, на которые приезжали из Варшавы и Львова. Говорили князю тогда о больших издержках при такой жизни. Он отвечал, что Екатерина пожаловала ему недавно 5000 душ, но, мол, и без того он отдал бы последний рубль, чтобы привязать новых подданных к России и что нет на это иного способа, кроме ласки и справедливости…
В 1796 г. Репнин приехал в Вильно, чтобы учредить здесь Виленскую губернию. Тут получил он письмо от Павла Петровича о том, что мать его кончается и что обстоятельства требуют присутствия Репнина в столице. Связь Репнина с Павлом была давней и крепкой. Репнин был едва ли не первым советником цесаревича по военным делам. Во время приездов в столицу он принимал участие и в гатчинских маневрах, не гнушаясь при этом становиться в строй с садовниками и лакеями Павла. В письмах Павел убеждал князя, что «всегда будет его искренним другом, даже если бы тот и не желал этого».
В Петербург князь приехал, когда Павел уже взошел на престол. Император поспешил произвести его в генерал-фельдмаршалы. В признательность Репнину пришлось с еще большим старанием осваивать гатчинские приемы, которым учили теперь и боевых генералов: строиться, равняться, маршировать... Стараться стоило: ошибка на вахтпарадах, где замысловатые построения возводились в венец военного искусства, могла стоить опалы. Репнин старался. Умение салютовать эспантоном (офицерским копьем) он довел до такой степени, что достойным соперником ему остался лишь сам император. Не только для военных, но и для всех в Петербурге жизнь круто переменилась. Столица внезапно приобрела вид заурядного немецкого города. Пропала веселость, и с шести утра везде уже у чиновников свечи горели, а с восьми и сенаторы сидели за столами. Важность решаемых дел, правда, сильно у всех поубавилась: Павел сам хотел теперь все решать. Указы шли у него один за другим.
Символом происходивших перемен стал перенос тела Петра III. Репнину тогда приказано было собрать всех генералов на совет и обо всем распорядиться. Князь послал уведомление и графу Платону Зубову, последнему фавориту императрицы: не угодно ли будет и ему пожаловать на собрание. Тот, хорошо понимая, видимо, что ему и высунуться теперь никуда нельзя, отказался участвовать и в собрании, и в церемонии переноса тела, сославшись на болезнь. Репнин же был все эти дни в фаворе. Перед ним заискивали, у него искали защиты. Кто тогда только ни был у него с поклоном. Приходил и Державин просить доложить о нем императору. Выведено было потом, что князь показал себя перед Державиным гордецом, но Лубяновский пишет, что встреча их была дружеской и что Репнин потом провожал Гавриила Романовича до третьей комнаты. Что же до обещаний, то да, признает Лубяновский, князь не любил обнадеживать. Потому, может быть, прибавим и мы здесь, что понимал, как ненадежна бывает дружба с царями. Вот и у него с Павлом вскоре же случилась размолвка. На одном из разводов император, проходя мимо Репнина, спросил: «Каково, князь?», рассчитывая, видимо, услышать бодрый ответ. «Холодно, Ваше Величество», — ответил ему князь, не пожелавший представляться бодрячком. Когда потом Репнин подошел к кабинету государя, его к царю не пустили. Сказано было, что не велено пускать тех, кому «холодно».
Недовольство Репниным длилось в этот раз у Павла недолго. В конце 1796 г. в 11 губерниях вспыхнули беспорядки. Для усмирения их Павел избрал Николая Васильевича. В Вологодской губернии, куда князь отправился сразу после назначения, обошлось все без применения силы: помещик сам посек малость пьяных буянов. Когда потом привезли «бунтовщиков» к Репнину, они повалились ему в ноги: «С дурости все ваше сиятельство, выпили лишнего, ну и...» Вместо усмирения пришлось князю выслушивать в Вологде рассказы помещиков об урожае. Заодно он прошел здесь и полный курс приготовления рыжичков.
После Вологды Репнин выехал в Ростов, но получил приказ от Павла поспешить в Орловскую губернию, куда уже двинуты были полки с артиллерией. В Брасове собралось там до 12 000 крестьян, бросивших господские работы. Выкатив из подвалов бочки с вином, они провозгласили себя государевыми крестьянами, убили управителя, а присланного на следствие губернского советника заковали в кандалы. Лубяновский пишет, что одного выстрела картечью для толпы оказалось досточно. Но утверждают, что обстреливал Репнин село в течение двух часов, что 20 крестьян были убиты и 70 ранены…
Пишут, что в быстром успокоении волнений — немалая заслуга Репнина, действовавшего по большей части «самими кроткими мерами». Не знаем, можно ли говорить здесь о каких-то заслугах. Нам кажется даже, что нечем тут совершенно гордиться, что многие предпочли бы быть отправленными в отставку, чем выступать с пушками против собственного народа. Да и как-то уж совсем одно тут с другим не вяжется: победа при Мачине и победа (?!) при Брасове. Но такова, видно, цена близости ко двору. Суворов — тот легко этой близостью пренебрег. «Нет войны, следовательно, и мне нечего делать», — смело заявил он Павлу, надумавшему переучивать армию на прусский манер. Александру Васильевичу учиться тут было нечему. «Русские прусских всегда бивали, — говорил он, — что ж тут перенимать?»
Воротился Репнин в Павловск перед отъездом императора на коронацию, приуроченную к Пасхе 1797 г. Ехали они в Москву в одной карете. На коронации Репнин командовал войсками. «Хорошо ли я выполняю свою роль?» — захотел похвалиться перед ним Павел, следовавший со скипетром и державой в руках из собора в собор… Митрополит Платон сказал тогда в Москве речь до того сильную, что Павел растрогался и заплакал, закрыв платком лицо, за ним императрица, а за нею и все. Из Москвы император отправился в Литву. Репнин принял его в Гродно и, кажется, достойно: разводы и учения прошли здесь «препорядочно и с похвалою». В Ковно (Каунасе) вот только Николая Васильевича подвели. Ротой на разводе там командовал престарелый Якоби. Император взялся ругать его, тот же, плохо слышавший, со слезами на глазах стал благодарить государя за добрый отзыв. Пришлось Павлу оставить в Ковно Аракчеева для выучки полка. Якоби же уволили с приличием.
Последним государственным делом Репнина было посольство в 1798 г. в Берлин и Вену с поручением отвлечь Пруссию от дружеских отношений с Францией и вовлечь Австрию во 2-ю антифранцузскую коалицию. Павел хотя и не желал участия России в новых войнах, в отношении к революционной Франции держался тогда воинственно. В прусском же кабинете полагали в то время, что без союза с Францией их стране обойтись будет невозможно. Перетащить его на свою сторону Репнин не смог. Из Берлина Репнин отправился в Вену, но и там находили тогда, что лучше всего для Австрии будет сидеть тихо, ожидая нужной погоды.
В Берлине и Вене получал князь от Павла благосклонные письма. В Люблине, на обратном пути, тоже передали ему собственноручное письмо императора, в котором он просил его ехать прямо в Петербург, чтобы дать там «скорее обнять себя». В Бресте же Репнин вдруг получает указ «не ездить в Петербург». Вслед за тем вручают ему еще один такой же указ. Лубяновский пишет, что начальник его был во все эти дни спокоен, но, думаем, что только внешне. В Вильно, куда приехал Репнин и где застал он жену и дочь тяжело заболевшими, пришли ему еще несколько указов, в которых на должности Репнина назначались другие лица. О князе в них не было ни слова. Жена его в эти же дни скончалась. После ее похорон он продиктовал последнее, кажется, письмо императору. «Убеждаюсь совестью, — писал он, — что не могу уже быть полезен в службе. Всеподданнейше прошу уволить меня»…
Умер Репнин от последствий апоплексического удара в 1801 г., поразившего его при известии о несчастной кончине императора Павла….