До 1906 г. чиновничья карьера Петра Львовича Барка развивалась блестяще. Он начал ее после окончания юридического факультета Санкт-Петербургского университета в Министерстве финансов, еще при Вышнеградском. Вскоре вслед за своим начальником Э. Плеске он перешел на работу в Государственный банк секретарем. С этой должности он был послан в Берлин стажироваться в Германском имперском банке. Витте пишет, что это им Барк был послан учиться. По возвращении в Петербург Петр Львович становится директором отделения заграничных операций и управляющим конторой Государственного банка, а в 1906 г. — товарищем (заместителем) управляющего Государственным банком. Наряду с этим ему было поручено представлять интересы государственного казначейства в Русско-Китайском банке и в Учетно-ссудном банке Персии, в котором Петр Львович мог действовать даже полным хозяином (по числу акций русского правительства).
Поступающие отовсюду предложения о переходе на частную службу Барком неизменно отклонялись: до необыкновенных по его возрасту (37 лет!) чиновничьих высот — поста управляющего Государственным банком или даже министра финансов — было ему уже рукой подать. Но возраст вдруг и оказался помехой. Когда его начальника С. Тимашева решено было перевести в Министерство финансов, должность управляющего предложили занять не Барку, а директору киевской конторы Госбанка Афанасьеву. Комбинация эта представлялась наверху идеальной: пожилой и опытный управляющий в паре с энергичным помощником. «Да, комбинация идеальная, только не для меня, а для Афанасьева, — возразил на это Петр Львович, — ему почет и вершки, а мне — корешки». И, рассудив так, подал в отставку, заключив пятилетний контракт с Волжско-Камским банком, в котором обещаны ему были большие деньги.
В 1911 г., когда срок контракта Петра Львовича подошел к концу, освободилась должность товарища (заместителя) министра торговли. Занять ее предложили Барку, но трудно было бы и теперь его уговорить, если бы не были раскрыты перед ним перспективы этой новой «идеальной комбинации»: товарищ министра торговли — только краткий этап для получения портфеля министра финансов. С действующим министром финансов В. Коковцовым у Столыпина не по всем вопросам сложилось взаимопонимание, и он решил подготовить ему замену. А. Кривошеин, министр земледелия у Столыпина, и Тимашев, ставший к тому времени министром торговли, уговаривали Петра Львовича не колебаться, поясняя, что должность директора частного банка не считается ministrable, что нужно пройти известный стаж и что нет для этого ничего лучшего, как должность товарища министра…
Перспектива представилась Барку заманчивой. В июле 1911 г. он вернулся на государственную службу и принялся вырабатывать «нужный стаж», но очень скоро обстоятельства круто переменились. 5 сентября в Киеве был убит Столыпин. Председателем Совета министров стал Коковцов, сохранивший за собой и пост министра финансов. Он, разумеется, знал о том, зачем был взят Барк к Тимашеву, и не мог поэтому питать к нему дружеских чувств. Желавшие заслужить расположение нового премьера пошли еще дальше: начали кампанию травли Барка. Особенно злобные атаки на него повелись «Гражданином», издаваемым князем Мещерским, близким ко двору. Положение Барка сделалось невыносимым, и он запросился в отставку. Коковцов высказался против этого. По его словам, члены правительства не должны были обращать внимания на клевету и запугивание. Иначе вся государственная машина может остановиться. Государь, узнав о мнении Коковцова об увольнении Барка, согласился с премьером.
Думаем, что работа в это время валилась у Барка из рук, но атака, предпринятая против него, оказалась недолгой. Мещерский даже принес ему свои извинения, сказав, что журналист может легко ошибиться, ибо не всегда располагает достаточным временем для проверки информации. Черная полоса для Петра Львовича кончилась, но белой пришлось дожидаться ему еще целых два года. Осенью 1913 г. «с благой вестью» вернулся из Крыма Кривошеин. В Ливадии он имел продолжительную беседу с государем. Обсуждался помимо прочих и вопрос о необходимости реформы финансовой системы. Предполагалась и смена министра. Кривошеин передавал Барку, что эта должность была предложена ему, но что он отказался ее принять, сославшись на то, что желает продолжить работу в своем министерстве. Для замены Коковцова Кривошеин предложил Петра Львовича как наилучшего кандидата, которого еще покойный Столыпин имел в виду. «Так что не уезжайте никуда пока, — посоветовал Барку Кривошеин, — государь может вас вызвать, чтобы поближе познакомиться»…
Время подготовиться к встрече с государем у Барка было. Полагаем, что с Кривошеиным у него был не один только этот разговор. Думаем, что были приняты во внимание и усилившиеся в это время нападки на Коковцова со стороны действовавшей против него «коалиции», включавшей в себя того же Кривошеина, того же Мещерского, С. Витте и Распутина с императрицей. Она была сильно недовольна тем, что Коковцов не только не сумел заставить умолкнуть печать, без конца мусолившую вопрос о близости Распутина ко двору, но еще и осмелился прямо сказать Распутину, что неплохо было бы тому убраться из столицы. Рассказывали даже, что Владимир Николаевич предложил Распутину 200 000 из секретного фонда, только бы он уехал куда подальше. «Вы ведь не говорили ему, что вышлете его, если он не уедет?» — спрашивал потом Коковцова государь. «Да у меня и прав таких нет, — отвечал ему Коковцов, — он сам сказал, что уедет, чтобы газеты перестали лаяться»…
На состоявшейся 26 января 1914 г. аудиенции государь попросил Барка изложить свои взгляды по вопросу о русских финансах, и Петр Львович, вкратце остановившись на них, подвел и итог. «Настала пора, — сказал он, — изменить нашу финансовую политику в корне. Нельзя, — стал развивать он свою мысль, — строить благополучие казны на продаже водки, которая подрывает народное благосостояние. Необходимо вводить подоходный налог, закон о котором, давно уже подготовленный, лежит в Думе без всякого движения, тогда как в передовых странах закон этот является краеугольным камнем финансовых систем». Продолжив разговор, государь затронул еще несколько тем: о вооружении, о железнодорожном строительстве, о торговле, о постройке портов, о промышленности. Беседа их продолжалась около пятидесяти минут, и в конце ее государь сказал и о том впечатлении, которое произвело на него решение Барка вернуться на государственную службу. «Вы ведь получали в банке тысяч шестьдесят, вероятно?» — спросил он. «Более чем вдвое названной цифры», — отвечал ему Барк. «Что же побудило вас тогда принять должность товарища министра с окладом в 13 000?» «Я никогда не придавал особенной ценности деньгам, — стал излагать и здесь свои взгляды Петр Львович, — переход мой в Волжско-Камский банк был вызван более обстоятельствами, чем твердым решением. Служению частным интересам я предпочитаю деятельность на пользу Родине, государству…»
Здесь те, для которых цифры получаемого содержания имеют решающее значение, могли бы заподозрить Барка в неискренности, но мы не думаем, что и всех других следует судить по себе. Нас смущает другое: та роль, которая отводилась «коалицией» Барку. Не служил ли он орудием для смещения Коковцова, добившегося за десятилетнее правление финансами больших успехов, и не приготавливали ли его еще к будущей покладистости, к тому, например, чтобы не становился он помехой в реализации разных министерских планов? У Коковцова был здесь, знаем, с Кривошеиным конфликт, когда задумано было отдать Крестьянский банк в подчинение Министерства земледелия. У государя, понятно, были на Барка другие виды. «Я решил, — сказал он ему, завершая прием, — предложить вам портфель министра финансов с тем, чтобы вы изменили нашу финансовую систему. Я знаю, что это задача нелегкая, но убежден, что вы с нею справитесь».
Рескрипт об увольнении Коковцова вышел в «Правительственном вестнике» одновременно с рескриптом о назначении Барка министром финансов. В первом отмечались заслуги Владимира Николаевича перед Россией и сообщалось о возведении его в графское достоинство. Решение об увольнении объяснялось настойчивой просьбой Коковцова, оправдываемой состоянием здоровья, хотя никаких просьб государю он никогда не заявлял. Во втором говорилось, что причины народной немощи, семейной нищеты и заброшенных хозяйств кроются «в нетрезвой жизни» и отсутствии «правильно поставленного и доступного кредита» и что это все требует от государя ввести безотлагательно в заведование государственными финансами «коренные преобразования». Из сравнения этих двух рескриптов следовало с очевидностью, что причина народной нищеты — результат политики Коковцова, поощрявшего пьянство и не заботившегося о народном кредите. «Это не мысли государя, а влияние тех, кто предложил их ему как причину моего увольнения», — думал Владимир Николаевич, ожидая приема для последнего доклада. Государь, вернувшийся с прогулки, взял руку Владимира Николаевича и долго стоял так. Потом вынул платок из кармана, и по лицу его полились слезы. «Мне очень тяжело, что я являюсь причиной вашего волнения, — сказал Владимир Николаевич, тоже едва крепившийся, — но я пришел проститься и прошу не поминать меня лихом…» «Да как же лихом, — всплеснул руками Николай, — своим пожалованием вас в графы я на весь свет хотел показать, как ценю вашу службу».
Воспользовавшись этими последними словами, Коковцов попросил разрешения быть откровенным и высказал родившиеся у него мысли после прочтения рескрипта Барку. «Вы правы, — согласился с ним государь, мне следовало просто назначить его министром финансов и уже потом преподать ему мои указания…» Барку, впрочем, никаких особенных указаний и не требовалось. Он уже в первой беседе с государем (и намеренно, кажется, в желаемом государем русле) обозначил главное направление «коренных преобразований в заведовании государственными финансами», призванное избавить Россию от нетрезвой жизни. Но знал бы он только, с чем ему придется столкнуться…
Доходы бюджета России достигли в 1913 г. 3417 млн руб. Доходы от казенной винной монополии составляли в них 900 млн. Питейный акциз принес в казну еще 150 млн. Понятно из этого, что намерение Барка отказаться от того, чтобы «благополучие казны строилось на продаже водки», выглядело чрезвычайно рискованным, ибо лишало казну почти трети доходов. Будь у него перед глазами какой-то пример (как у нас, переживших горбачевскую питейную реформу), он бы не стал, думаем, строить здесь каких-то радужных планов. Обстоятельства, впрочем, тоже могли бы заставить Петра Львовича действовать с необходимой осторожностью, но беда была в том, что проводить свои планы в жизнь ему пришлось в условиях разразившейся войны, все себе подчинившей и вынудившей государя к безотлагательному закрытию питейных заведений. Увидели ли тогда в этой мере угрозу самодержавию? Влас Дорошевич, известный фельетонист, писал, что «введя трезвость по случаю войны, Николай подрубил тот сук, на котором держалась его власть». То, что восстание неизбежно, было Дорошевичу абсолютно ясно, но вот каким оно будет? Тут он боялся, не обернулось бы все «диким, беспорядочным бунтом»…
Зять Барка, Николай Дмитриевич Семенов-Тян-Шанский, внук знаменитого географа, пишет, что, если бы не случилась война, освобождение народа от соблазна, а бюджета от водочной зависимости носило бы постепенный характер. Не знаем, представлял ли себе Барк, что может принести России война вкупе еще и с резким запретом на продажу водки, лишавшим казну питейных доходов. Если и представлял, то, думаем, что не в полной мере. Для Витте же, спешно покинувшего Францию, где он проживал тогда с семьей своей приемной дочери, картина рисовалась мрачной. Война, по его представлению, грозила России неисчислимыми бедствиями. Первые военные успехи в Галиции и Пруссии он называл мимолетными и считал, что единственным нашим спасением было бы заключение мира с Германией и Австро-Венгрией, в котором противники пошли бы на серьезные уступки России, только бы не воевать на два фронта. Соглашаясь с иронией, что Великобритания, конечно, будет биться с Германией за мировую гегемонию «до последней капли крови… русского солдата», граф полагал, что едва ли нам приличествует идти у нее на поводу. Вычитав в газетах, что Россия взяла на себя обязательство не выходить одной из войны, Витте спрашивал удивленно у Барка, была ли хотя бы выговорена при этом надлежащая поддержка союзников. Барку пришлось признаться (и это факт, представляющийся невероятным), что он тоже узнал о таком соглашении только из газет. Петр Львович был уверен, что ни о какой финансовой помощи в переговорах не было и речи, так как его мнения на сей счет не запрашивали. Оказалось, что даже и словесно министр иностранных дел Сазонов ни о чем не предупредил Барка. Не понимая, чего во всем этом было более, глупости или какого-то обольщения (если не сказать хуже), Витте обрушился с жесточайшей критикой на Сазонова. По его мнению, отдельные министры не могут в такое время вести независимую политику, прикрываясь именем монарха. Он был уверен, что действия Англии и Франции будут эгоистичны и что России придется взять на себя всю тяжесть войны с Германией, которая окончится для России неминуемой катастрофой…
Так далеко в своих рассуждениях Барк не шел или, может быть, боялся, не хотел идти. Его теперь более занимал вопрос, где изыскать для войны необходимые средства. Чем ему, в частности, заменить выпавший питейный доход? Здесь он и рассчитывал получить поддержку у Витте, введшего монополию на водку, но тоже теперь считавшего, что нельзя строить благополучие бюджета на пьяных доходах. Предложение Барка о том, чтобы проекты налогов, замещающих питейные доходы, были рассмотрены в особом Совещании с участием членов законодательных палат, нашли у Витте полное одобрение. Он изъявил даже согласие участвовать в предварительной разработке проектов налогов, и не в качестве какого-то руководителя, а рядового члена в любой комиссии под председательством Барка. Барк же хотел передать проекты законов в комиссию, где председательствовал бы Государственный контролер П. Харитонов (чтобы никак здесь ни на кого не давить, как он пишет), а сам стал председательствовать в комиссии по определению размера вознаграждения заводчикам за отказ от контрактов по поставке казне спирта.
У Харитонова в комиссии участвовали, кроме Витте, министр земледелия Кривошеин, министр путей сообщения Рухлов, министр торговли и промышленности Тимашев, член совета министра финансов Мигулин и специалист по налоговым вопросам, член Государственного совета Покровский. Барк ожидал от них какой-то свежей мысли, рассчитывая, главным образом, на профессора Мигулина и на Покровского, но те не прибавили к предложениям министерства ничего нового. «Живые мысли оказались у гр. Витте», — пишет Барк (признавая тем самым, что до конца продуманного плана реформы налогообложения у него самого не было?). Витте, впрочем, исходил из очень понятных предпосылок. Питейный налог, по его мнению, потому и был так велик, что охватывал большинство населения. Теперь это большинство выпадало от обложения, и нужно было привлечь его к уплате какого-то нового налога, только более справедливого. Что объединяет всех? То, что каждый человек должен питаться и одеваться! Из питания Витте предлагал обложить хлеб, из одежды — ткань. Понятно, что с хлебом вообще возникли бы многие трудности, но непонятно было еще, с чего его брать. Единственной возможностью тут оказался размол зерна на мельницах. Подняли справки, и оказалось, что в одном из государств подобный налог вводился, но вскоре же и был отменен из-за его непопулярности. Стали думать и дальше, что делать, поскольку Витте настаивал, но потом решили все же отказаться затевать что-то с хлебом. С другим предложением Витте, об обложении ткани, тоже случились затыки, хотя сама идея понравилась Барку сильно: ставки можно было сделать здесь прогрессивными, с дорогих тканей и более высокая ставка.
По проекту Министерства финансов предлагалось обложить ткани акцизным сбором. Понятно, что цены бы на ткань увеличились и был бы введен надзор на фабриках, то есть там, где его до тех пор не было. Все это никак не могло понравиться фабрикантам, и они стали думать над тем, как провалить начинание. Вначале была пущена в ход уловка: министру финансов предложено было обсудить технические детали с самими промышленниками, которые стали бы бесконечно вносить все новые и новые предложения, но Барк попросил их вначале изложить свои замечания на бумаге, а потом и составить свой проект обложения к определенному сроку, рассчитывая, видимо, что ничего от них не получит. Проект, однако, составлен был, но такой, который точно бы провалился в Думе. Барк решил тогда просто учесть замечания промышленников и передать проект в законодательные учреждения.
Депутатами новость о введении налога на ткани тоже была встречена в штыки. Им не нравилось, в частности, то, что налог должен был охватить и крестьянские массы. Увидели в этом отголоски ненавистной подушной подати. Была даже придумана для вводимого налога ироничная кличка — «порубашечный сбор». Тут, правда, мы забежали несколько вперед, а надобно было бы сказать несколько слов и о собранном Барком осенью 1914 г. Совещании по вводимым налогам с участием членов законодательных учреждений: Государственного Совета и Государственной Думы. Прибывший на заседание председатель Думы Родзянко сразу же взял слово для уточнения позиции депутатов. Сославшись на то, что налоговые меры должны быть проведены через Думу, он заявил, что посему и он, и другие члены Думы не могут здесь высказываться окончательно. Барк отвечал ему, что собранное им Совещание — не официальное, а лишь техническое, и что способ дальнейшего продвижения предлагаемых мер будет зависеть от правительства, на коем и лежит вся ответственность за финансирование войны. Если они и будут проведены в порядке ст. 87 Основных законов (гласящей, что в чрезвычайных обстоятельствах в случае перерыва в деятельности законодательных учреждений законопроекты обсуждаются в Совете министров и утверждаются в форме высочайших указов), то он, Барк, внесет соответствующие законопроекты на ближайшей сессии законодательных учреждений, сразу же после ее открытия. Пока же, заключил Барк, его интересует лишь частное мнение не членов Думы, но отдельных лиц, приглашенных на Совещание. Против такой постановки дела возражений не последовало, и депутаты остались на Совещании.
После нескольких заседаний Совещания Барк испытал разочарование. Выступления участников сводились главным образом к тому, что вся наша налоговая система никуда не годится, что ее следует менять, для чего прежде всего необходимо разработать подробный план, после чего и вводить новые налоги, и в первую голову подоходный налог. Исходя из этого, все предложения Барка по новым налогам объявлялись неприемлемыми, и в особенности все нападали на железнодорожный налог, указывая на то, что он затруднит перевозки, заставит перейти на водный транспорт и гужевой. В результате и казна получит гроши…
Разработка новой налоговой системы привела бы к отсрочке получения необходимых доходов. Осуществление такого плана заняло бы, быть может, несколько лет и сопровождалось бы возможной сменой нескольких министров финансов. Ждать же было никак нельзя. План у Барка был такой: провести предлагаемые налоги в порядке ст. 87, а затем в ближайшую сессию провести в Думе закон о подоходном налоге, который вводить по ст. 87 Барк по разным причинам не считал целесообразным. Этим путем и полагал он достичь поставленных перед собой задач на время управления министерством: формирования трезвого бюджета и введения подоходного налога. Тут Барк готов был и пострадать. Только бы провести эти две капитальные реформы, чтобы не передать приемнику один только разработанный план новой налоговой системы, который так и остался бы только на бумаге.
Эту мысль Барк высказал и государю, когда докладывал ему о проводимом Совещании, предупреждая его, что своими действиями может вызвать бурю негодования. Могут объявиться даже попытки убедить государя в том, что Барк не на высоте, что ему необходимо найти замену. «Если кто-нибудь заговорит со мной на эту тему, — отвечал ему государь с серьезностью, — я покажу ему на дверь».
(Продолжение последует.)