Норма об обязанности возместить убытки, причиненные недобросовестным ведением переговоров, появилась в гражданском законодательстве в марте 2015 г. Уже тогда эксперты предрекали: рано или поздно, применяя п. 3 ст. 434.1 ГК РФ, практика столкнется с вопросами, что считать добросовестным поведением и как распределяется бремя доказывания недобросовестности или добросовестности поведения. Прошло более трех с половиной лет, и вроде бы практика появилась, и Верховный суд делал попытку разъяснить подходы по этим вопросам, а ясности, между тем, не прибавилось. Очередную попытку разобраться с недобросовестным поведением в переговорном процессе сделали участники научно-практического круглого стола «Преддоговорная ответственность за недобросовестное ведение переговоров», организованного юридическим институтом «М-Логос»1.
В каких ситуациях выход из переговоров может быть признан недобросовестным и повлечь ответственность? Какие убытки подлежат взысканию в связи с недобросовестным ведением переговоров? Входит ли в понятие негативного интереса упущенная выгода от утраты возможности заключить альтернативный договор с третьим лицом или извлечь иной доход от взаимодействия с третьим лицом? Эти и многие другие вопросы стали актуальными в ходе реформы ГК РФ, в частности, в связи с появлением ст. 434.1, которая ввела в наше законодательство ответственность за недобросовестное проведение переговоров. Многие положения этой статьи на сегодняшний день апробируются на практике.
Модератор научно-практического круглого стола Артем Карапетов, д.ю.н., директор юридического института «М-Логос», профессор Высшей школы экономики, дав старт обсуждению, сделал прогноз о том, что дел о недобросовестном ведении переговоров в ближайшее время будет очень много. И на текущий момент юридическому сообществу нужно найти в науке и практике своеобразный консенсус по вопросу о том, в каких случаях преддоговорная ответственность должна наступать и в каком объеме.
Оставим в стороне главный для теоретиков вопрос о том, какова природа преддоговорной ответственности — деликтная или квазидоговорная. В дискуссии об этом можно погрязнуть очень глубоко. Достаточно вспомнить, что на сегодняшний день есть два подхода к обоснованию ответственности в виде возмещения убытков за недобросовестное проведение переговоров.
Условный «немецкий» подход основан на том, что, вступая в переговоры, стороны имплицитно связывают себя некоторыми обязательственными отношениями. И хотя они договор пока не заключили, между ними уже установлен иной договор (в широком смысле) — вести себя добросовестно по отношению друг к другу уже на стадии проведения переговоров. Недобросовестность одной из сторон нарушает это обязательство. В этом случае ответственность мыслится как квазидоговорная.
Деликтная — «французская» — модель считает, что недобросовестное ведение переговоров — это деликт. Все европейские юрисдикции, с теми или иными вариациями, делятся на две эти группы. Есть еще англосаксонское право, у которого нет общего режима преддоговорной ответственности, но отдельные злоупотребления, большинство из которых материковая Европа решает через применение принципа добросовестности, они «бьют» отдельными деликтами.
Статья 434.1 ГК РФ четко не говорит, какой подход должен действовать у нас, но, как считает А. Карапетов, разработчики, скорее всего, закладывали в норму немецкую модель. Между тем Пленум Верховного суда РФ в постановлении от 24.03.2016 № 7 «О применении судами некоторых положений Гражданского кодекса Российской Федерации об ответственности за нарушение обязательств» (далее — постановление № 7) развернул намерения законодателя на 180 градусов и сказал, что ответственность, как у французов, должна быть деликтной.
Итак, теоретические вопросы были оставлены участниками дискуссии в стороне (хотя, забегая вперед, скажем, что к теории им все-таки придется вернуться). И они сконцентрировали свое внимание на прикладных вещах, а именно:
-
какие убытки взыскиваются по ст. 434.1 ГК РФ;
-
что такое недобросовестное проведение переговоров?
Какие возможны подходы к определению убытков по незаключенному договору
Итак, посмотрим на убытки.
Статья 434.1 ГК РФ говорит, что в случае недобросовестного проведения переговоров взыскиваются убытки. При этом в качестве убытков взыскиваются расходы, понесенные в связи с ведением переговоров, а также в связи с утратой возможности заключить договор с иным лицом. Слово «расходы» применительно ко второму случаю, похоже, употреблено некорректно — логично было бы предположить, что речь идут об упущенной выгоде. Постановление № 7 подсказало правильное понимание, потому что, цитируя закон, ВС РФ вполне умышленно заменил слово «расходы», на слово «убытки».
Цитируем документ
Сторона, которая ведет или прерывает переговоры о заключении договора недобросовестно, обязана возместить другой стороне причиненные этим убытки.
В результате возмещения убытков, причиненных недобросовестным поведением при проведении переговоров, потерпевший должен быть поставлен в положение, в котором он находился бы, если бы не вступал в переговоры с недобросовестным контрагентом. Например, ему могут быть возмещены расходы, понесенные в связи с ведением переговоров, расходы по приготовлению к заключению договора, а также убытки, понесенные в связи с утратой возможности заключить договор с третьим лицом
Пункт 20 постановления № 7
И все-таки пока нет однозначного ответа на вопрос, можно ли за недобросовестное поведение взыскать в качестве убытков с противной стороны переговоров не только расходы на сами переговоры, но и убытки по модели негативного интереса. То есть убытки, при возмещении которых пострадавший будет поставлен в положение, в котором он находился бы, если бы не вступал в переговоры. Отличие от позитивной модели возмещения убытков заключается в цели — поставить пострадавшего в положение, в котором он оказался бы, если бы договор был заключен и надлежащим образом исполнен. Но позитивная модель применяется в случае, когда мы имеем дело с нарушением договора, а в рамках преддоговорной ответственности, по европейской «классике жанра», возмещается негативный интерес. И Верховный суд РФ именно такой подход и закрепил. Причем ВС РФ явно показал, что расходами, понесенными в связи с ведением переговоров, расходами по приготовлению к заключению договора убытки потерпевшей стороны не ограничиваются. Могут быть и другие убытки в рамках негативного интереса.
Однако даже практика зарубежного права наглядно показывает, что в рамках преддоговорной ответственности возможность взыскания, допустим, упущенной выгоды, представляется крайне трудноразрешимой задачей. В зависимости от юрисдикции подобных кейсов либо очень мало, либо нет совсем.
А как ситуация могла бы складываться у нас? От ответа на этот вопрос во многом зависят перспективы применения ст. 434.1 ГК РФ. Ведь если в качестве убытков от недобросовестного ведения переговоров правоприменение будет рассматривать лишь расходы на сам переговорный процесс, то обсуждаемая статья ГК РФ будет актуальна лишь для мегасделок, которые не так уж часты в повседневности. Если же в качестве убытков будет рассматриваться упущенная выгода, то статья заработает куда интенсивнее, попутно порождая множество новых вопросов. Насколько пропорциональна подобная ответственность на стадии переговорного процесса? Не спровоцирует ли подобный подход превалирование негативного интереса к готовящейся сделке над позитивным?
Определяем границы интересов
По вопросу соотношения негативного и позитивного интересов в рамках круглого стола высказался Константин Гницевич, к.ю.н., адвокат, доцент кафедры теории и истории государства и права Санкт-Петербургского университета ГПС МЧС России.
Поскольку наш законодатель сделал выбор в пользу «немецкой» модели, то есть негативного интереса, то, может быть, стоило ввести некоторое ограничение? Возмещение определяется в размере негативного интереса, но границы возмещения должны быть не больше позитивного. И это было бы направлено на соблюдение баланса интересов. Кроме того, надо исходить из того, что лицо, возмещающее убытки, должно по крайней мере представлять себе их структуру и размер. Что же касается упущенной выгоды — почему кейсов мало? Потому что всегда возникает проблема доказывания. Ведь в данном случае необходимо доказать не просто наличие изменения стоимости какого-то товара, работы, услуги, которые предполагалось реализовать в ходе исполнения договора. Необходимо также доказать, что именно в то время, когда велись переговоры, имелось предложение от другого контрагента на иных условиях и что если бы оно было принято, то были бы получены соответствующие доходы либо потрачены меньшие денежные средства на получение необходимой имущественной выгоды. Но когда переговоры ведутся интенсивно с одним контрагентом, как правило, у участников переговоров отсутствует возможность доказать, что с другим лицом переговоры могли вестись столь же эффективно, что они привели бы к сделке. Так что вопрос этот в большей степени процессуальный, нежели материально-правовой.
Нет ничего практичнее теории
Зададимся также вопросом, что же такое добросовестность, как ее трактовать в рамках гражданского процесса. В зависимости от того, как мы будем понимать добросовестность — широко или узко, будет зависеть оптимальная модель поведения юриста при ведении переговоров. Однако единого понимания нет.
Начальник отдела общих проблем частного права Исследовательского центра частного права им. С.С. Алексеева при Президенте РФ, д.ю.н. Сергей Сарбаш попытался найти корни этого феномена: «Наши блуждания в преддоговорной ответственности объясняются тем, что мы не имеем хорошей теории. А как известно, нет ничего практичнее, чем хорошая теория». В каком контексте, задается вопросом С. Сарбаш, наш закон использует термин «недобросовестность»? Это нарушение права или это правомерное поведение, но выходящее за пределы, ограниченные доброй совестью? А ведь это совершенно разные нормативные системы. Если нормативная система строгого права выстроена вокруг вполне понятных критериев (виновность, причинно-следственная связь, противоправность и т.д.), то для «добросовестности» или «недобросовестности» нет никаких систем, строгих понятий, и в общем эти понятия лежат в координатах ненормативной, этической системы.
Здесь присутствует очень большая дискреция суда, его роль. Может быть, эта роль потому и велика, что здесь не действует строгое право. Когда оно не справляется, его формальное законное поведение приводит к несправедливому результату. И тогда правопорядок прибегает к другому инструменту, нестрогому праву, и появляется понятие «добросовестность». И далее судья включает чувства — справедливо то или иное поведение или нет.
Справедливо возмещать убытки по общему принципу — полное возмещение убытков. Все понимают справедливость этого принципа. Но каждый принцип требует исключений. И это исключение должен будет устанавливать судья. А если этот тезис наложить на нашу современную судебную систему, реальную? Увидим ли мы в этом случае торжество справедливости? Большой вопрос.
Между недобросовестностью и правомерностью
Большое внимание в ходе дискуссии ее участники уделили обсуждению практики недобросовестного выхода из переговоров. Лучшая иллюстрация к такого рода ситуациям — дело «Ашана», когда стороны вели переговоры, на каком-то этапе одна из них решила, что подписание договора — дело верное, и предприняла некоторые меры по его исполнению. В результате, когда «Ашан» переговоры прекратил, его несостоявшийся контрагент оказался у разбитого корыта и понес определенные убытки (подробнее см. «Дело „Ашана“»: суды начали применять правила ст. 434.1 ГК РФ» в боксе «Принять к сведению»).
Англичане в такой ситуации ответственность не допускают. Слишком сложно суду понять, где грань между недобросовестностью и правомерностью. У европейцев другой подход. Например, голландская модель предусматривает три этапа переговоров, каждый из которых может подразумевать определенную ответственность за выход из переговорного процесса. По какому пути должна пойти российская практика? Признает ли наше правоприменение такую форму деликта, как недобросовестный выход из переговоров? Можно ли как-то сформулировать критерии недобросовестности, допускаемой одной из сторон при выходе из переговоров?
Верховный суд РФ в постановлении № 7 сказал: сам по себе необъясненный, немотивированный выход из переговоров еще не означает, что он недобросовестный. Для признания его таковым должно быть что-то еще. Но что? Своим видением поделились участники круглого стола.
Михаил Церковников, к.ю.н., доцент Исследовательского центра частного права им. С.С. Алексеева при Президенте РФ: «На мой взгляд, какая-либо типизация на сегодняшний момент вряд ли возможна. Мы можем брать западную практику, западные образцы и из них какие-то типы выводить, но все равно типизация будет очень условна. Я вижу проблему именно в слове „недобросовестность“. Имеется в виду наша неспособность описать его языком деликтного, да и договорного права. Потому что за этим словом скрываются и противоправность, и вина. Один пример, типизированный, есть, который в Кодексе прописан, — умышленный выход из переговоров. Но это несколько другое. Если же говорить о ситуации, когда изначально не было мотива ввести в заблуждение… Если я действую, прекрасно понимая, что, отказываясь от переговоров здесь и сейчас, я причиняю контрагенту убытки, то здесь присутствует умысел (не важно, как его квалифицировать, как прямой или косвенный). Иначе говоря, ответственность должна наступать тогда, когда есть основания считать, что вы выходите из переговоров в ситуации, когда вы осознавали или должны были осознавать, что для контрагента ваш поступок повлечет очень серьезный убыток. Но это тоже не панацея, ведь мой интерес тоже должен учитываться…»
К. Гницевич считает в целом правильным выделить отдельно такой вид недобросовестности. Другое дело, что в любом случае при разрешении конкретной ситуации суду придется погружаться в мотивы и выяснять, из-за чего было принято решение отказаться от дальнейшего ведения переговоров и заключения договора.
Что касается экономических резонов выходящего из переговоров (сделка перестала казаться привлекательной, конъюнктура изменилась), этот мотив не освобождает от обязанности возместить убытки. Возьмем, к примеру, ситуацию, если сделка зависит от того, получите вы кредит или нет. Если вы изначально потенциальному контрагенту сообщили об этом, он, наверное, несколько по-иному будет относиться к возможности заключения контракта, чем когда он об этой ситуации не знал. Для него извинительной будет причина выхода из переговоров по мотиву непредоставления заемных средств банком. А если вы в ходе переговоров не сообщали ему эту важную информацию, вы тем самым нарушили преддоговорные обязанности по позитивному информированию своего контрагента.
С. Сарбаш предпочел привести пример, пусть абстрактный, но в реалиях нашей экономики, вполне имеющий право на существование: «Допустим, я хочу купить компанию, акции которой на бирже стоят гораздо ниже рыночных цен. Сделка обещает быть очень выгодной. Я веду переговоры о покупке. И вдруг узнаю, что следственные органы намерены возбудить дело в отношении руководителей этой компании и еще больше ее декапитализировать на рынке. У меня информация неофициальная, а мой контрагент ничего об этом не знает. Я отказываюсь от сделки. Скажите, я недобросовестно вышел из переговоров? Должен возмещать убытки? По модели Константина (Гницевича), должен. А справедливо ли это? Вот мы и пришли к пониманию, что нет единой модели. И все сводится, пока не наработаем какие-то правоприменительные кейсы, к ощущениям конкретного судьи в конкретном деле».
А. Карапетов в этом вопросе поддерживает англичан: необходимо освобождение от ответственности за выход из переговоров за исключением совсем уж вопиющих случаев. А в вопиющих случаях должно срастись очень много факторов. Какие это факторы? Сторона выходит из переговоров в ситуации, когда сама, своим поведением, создала у другой стороны ощущение, что договор будет заключен неминуемо. И выходит на стадии, когда согласованы все ключевые условия договора. А если, полагаясь на данные стороной гарантии, противная сторона понесла определенные расходы? Что сейчас делают многие юристы, обслуживающие крупные сделки? Они заключают соглашения о переговорах, в которых прописаны права на абсолютно свободный выход из переговоров, чтобы не попасть под ответственность. Казалось бы, условие об освобождении от ответственности за недобросовестное ведение переговоров в русском праве не сработает, поскольку это прямо прописано в ст. 434.1 ГК РФ. Но дело в том, что эти соглашения (не договоры) юристы, заключая, подчиняют английскому праву.
Привлекательные стороны англо-саксонского подхода к описываемой проблеме раскрыл собравшимся Сергей Будылин, старший юрист юридической фирмы Roche & Duffay.
Как таковой преддоговорной ответственности в странах общего права нет. Во всяком случае, в том смысле, как это выражение понимается в основных странах европейского континента. Иначе говоря, сторонам переговоров о заключении договора не вменяется обязанности вести эти переговоры добросовестно. А могут ли стороны принять на себя такую обязанность добровольно, заключив соглашение о добросовестном ведении переговоров? Английские суды отвечают на этот вопрос отрицательно. Даже если сами стороны добровольно согласились вести переговоры добросовестно, это соглашение, скорее всего, будет признано не подлежащим судебной защите. Причина этого — неопределенность понятия «добросовестность». Английский судья просто не понимает, что означает этот термин в данном контексте.
***
Как совершенно справедливо отметил в конце обсуждения модератор мероприятия, право должно улавливать ожидания участников оборота, их ощущение справедливости.
Своеобразной точкой в данной дискуссии стало голосование всех участников, какой путь лично им импонирует в разрешении споров о преддоговорной ответственности. Подавляющее большинство собравшихся отдали предпочтение практике англосаксов.
Принять к сведению
Дело «Ашана»: суды начали применять правила ст. 434.1 ГК РФ
ООО «Декорт» выиграло у ООО «Ашан» спор о взыскании убытков, вызванных недобросовестным ведением переговоров представителями торговой сети (дело № А41-90214/2016).
ООО «Ашан» планировало арендовать у «Декорта» склад в г. Железнодорожном (Московская область). Переговоры о заключении договора шли с января 2016 г. «Декорт» начал подготовительные работы: склад освобождался от прежних арендаторов, а само помещение приводилось в соответствие с требованиями ответчика. «Ашан» контролировал работы на складе, проводил анализ документов, согласовывал условия сделки, чем «позиционировал себя в глазах истца как имеющий твердые намерения вступить с ним в договорные отношения». Но с 12 августа «Ашан» прекратил переговоры.
Тогда «Декорт» обратился в суд с требованием о взыскании с «Ашана» 15,7 млн руб. убытков в виде упущенной выгоды — неполученных арендных платежей.
Первая инстанция и апелляция взыскали убытки с «Ашана», посчитав его действия недобросовестными: ответчик внезапно и неоправданно прекратил переговоры при таких обстоятельствах, при которых другая сторона не могла разумно этого ожидать. «Обязанность добросовестного ведения переговоров возлагается на ответчика с момента установления первого делового контакта с истцом, выражается в принципе «не навреди», а образованное от такой видимой добросовестности доверие истца, а также его усилия по достижению цели переговоров защищаются законом», — указано в решении апелляции. Окончательную точку в деле поставил ВС РФ, отказав в передаче кассационной жалобы для рассмотрения Коллегии по экономическим спорам.
1 Подобные мероприятия институт проводит в благотворительном формате, собирая средства на лечение детей, страдающих от рака крови. В последние годы участники мероприятий вносили небольшие взносы, которые направляли в фонд «Подари жизнь». Если тема данного репортажа покажется вам полезной или просто интересной, просим самостоятельно сделать любое посильное пожертвование в вышеуказанный фонд.