Летом 1902 г. на Кронштадтском рейде бросил якорь крейсер «Карло Альберто», доставивший в Россию итальянского короля. Аппаратная связи корабля была оснащена новейшим оборудованием, и хозяйничал в ней сам Г. Маркони, слава о котором гремела тогда по всему миру. Вступившего на борт крейсера русского государя он встречал с видом героя, открывшего миру невиданный способ связи. Николай наградил его благосклонной улыбкой. За два года до этого «высочайшей благодарностью» он удостоил А. Попова за успешное применение изобретенного им телеграфа без проводов при снятии с камней броненосца, но не спорить же было царю с Маркони о научных приоритетах?
Не так выдержанно отнесся к похвальбам Маркони адмирал Макаров, командующий Кронштадтским портом, тоже посетивший крейсер. Ему-то уж доподлинно было известно, что «изобретатель беспроволочного телеграфа есть в сущности Попов». Адмирал даже посчитал нужным о таковом своем мнении довести до сведения управляющего морским министерством.
Тем удивительнее кажется рассказ о посещении «Карло Альберто» самим русским изобретателем. «Я хочу выразить вам свое уважение как отцу радиотелеграфии!» – так вроде бы сказал он, знакомясь с Маркони. «Да, господин Попов, – скромно согласился с ним итальянец, – вы, как и профессор Риги, как и профессор Лодж, стояли у двери открытия, а мне посчастливилось открыть эту дверь».
Позднее придумали к этой истории и эффектное дополнение. Попов будто бы не ограничился только словами, он еще и преподнес «другу Гульельмо» в качестве подарка к свадьбе серебряный самовар и котиковую шубу. Когда стали разбираться у нас с самоваром, оказалось, что подарил его Маркони не Александр Степанович, а какой-то купец. Откуда взялась шуба и почему Попов не прибавил к ней русской матрешки – Бог знает, но не в подарках, собственно, дело. Есть основания утверждать, что никакой встречи...
...не было!
«Не в характере Попова было ехать на поклон к Маркони» – так считал помощник ученого Рыбкин. Дочь Александра Степановича, Е. Попова-Кьяндская, тоже считала, что встречи не было. Сведений о том, что она состоялась, нет ни в одном документе. Ни Попов, ни Маркони не обмолвились о личном знакомстве даже словом, что конечно же почти наверняка сводит все рассказы о нем к обыкновенной выдумке.
Еще большей выдумкой представляется то, что Попов назвал Маркони «отцом радиотелеграфии». Желая внести в дело ясность, он еще в самом начале 1897 г. предположил отсутствие новизны в устройстве Маркони. В середине этого года, после опубликования подробностей заграничных опытов, у Попова уже появилось твердое основание утверждать, что «приемник Маркони по своим составным частям одинаков с прибором, построенным им в 1895 г.».
Попов не признал за Маркони и никаких научных открытий. Здесь он не переставал отдавать должное работам целого ряда ученых, в особенности Герца, Бранли и Лоджа. В заслугу итальянцу Попов ставил лишь «немногие частности» и смелость, с которой тот встал на практическую почву. «Усовершенствование действующих приборов и усиление энергии источников электрических колебаний» – вот что, по мнению Попова, позволило Маркони достичь в своих опытах больших, чем у него, расстояний.
Было!
Изобретая свой прибор, Попов опирался на открытия целого ряда ученых. В качестве основных элементов он включил в схему излучатель электромагнитных волн (вибратор Герца) и когерер (трубочку, заполненную металлическими опилками, с двумя электродами на концах). Работа вибратора вызывала излучение электромагнитных волн, но хорошего прибора для их обнаружения долгое время не было.
Первым, кому удалось его создать, был француз Бранли. Он заметил, что опилки под действием волны слипались и трубка становилась проводником. Чтобы вернуть ей способность улавливать волны, Бранли ее встряхивал. Англичанин Лодж пристроил к трубочке механизм, встряхивающий ее через определенные промежутки времени. Попову оставалось сделать немногое, но то, чего до него добиться никто не мог: заставить волну саму восстанавливать чувствительность когерера.
Приступив к опытам, Попов вначале заставил работать на встряхивание стрелку гальванометра, но схема оказалась слишком непрактичной. Спасла положение идея включить в цепь звонковое реле таким образом, чтобы молоточек звонка мог ударять по трубочке с опилками. При появлении волн реле срабатывало и молоточек ударял по звонку, но цепь звонка при этом размыкалась и молоточек, опускаясь, бил по трубочке с опилками...
С включением в схему звонка чувствительность прибора возросла многократно. Присоединив к когереру провод в 2,5 м (антенну!), Попов добился увеличения дальности приема до 30 м! Экспериментируя далее, Попов заметил, что его приемник реагирует не только на сигналы вибратора, но и на грозовые разряды. Подвешивая антенну к воздушному шарику на разную высоту, он добился возможности улавливать грозовые разряды на расстоянии 30 верст...
В сообщении, сделанном 7 мая (25 апреля) 1895 г., Попов подвел итог проделанной работе, и этот день отмечается теперь как День радио, но справедливости ради следует сказать, что никаких сообщений по воздуху Попов к этому дню не передавал. Это не значит, разумеется, что он изобрел лишь грозоотметчик. Он еще с 1889 г. задумывался над возможностью «передачи сигналов на расстояние»! Сдерживало его только отсутствие прибора, который мог бы «заменить нам электромагнитное чувство». Теперь же его стараниями такой прибор появился.
Не было!
Датой первой переданной Поповым радиограммы называют 12(24) марта 1896 г. В тот день заседание Русского физико-химического общества вел профессор Петрушевский, который, после того как собравшиеся ознакомились с устройством приемной станции, дал слово Попову. Минут 30–40 длился его доклад, затем, по свидетельству авторов воспоминаний, началась передача. Петрушевский стоял у доски и после каждого переданного знака записывал на доске полученную букву. Когда появились таким образом два слова «Генрихъ Герцъ» (или «Heinrich Hertz»), собравшиеся разразились бурной овацией...
12 марта можно было бы и в самом деле считать днем первой в мире радиотелеграммы, если бы не несколько «но». Запись в протоколе заседания («Попов показывает приборы для лекционного демонстрирования опытов Герца») совершенно не отражает того, что на нем, по описаниям, происходило. Скупость записи объясняли секретностью. Соображения подобного рода могли иметь место.
Но трудно все же согласиться с тем, что требование секретности свелось в этот день лишь к ограничениям в журнальной записи. С аппаратурой Попова свободно знакомился каждый желающий, и присутствующих на заседании не просили отложить в сторону блокноты и ручки. Какая уж тут секретность?
Обратим внимание еще на одно обстоятельство. 14 апреля 1896 г. профессор Скобельцын сделал в Электротехническом институте доклад о мартовской демонстрации Попова, в конце которого воспроизвел его опыт, показавший, что при всяком включении вибратора «звонок прибора громко звучал».
Можно было бы долго гадать, почему Скобельцын заключил свой доклад лишь звоночками, если не вспомнить о признании самого Попова. В письме сотрудничающему с ним французу Дюкрете он сообщает, что в марте им был «демонстрирован прибор для оптических опытов с электромагнитными лучами: отражение, преломление, действие решетки и вращение плоскости поляризации слоистым деревом». И совсем уж убийственным для даты 12 марта 1896 г. выглядит объявление Попова, сделанное им 19 октября 1897 г. во время доклада в Электротехническом институте: «Здесь собран прибор для телеграфирования. Связной телеграммы мы не сумели послать, потому что у нас не было практики, все детали приборов нужно еще разработать».
Трудно согласиться с тем, что это последнее признание относится лишь к самому докладу, готовившемуся в спешке. Скорее всего у Попова и в самом деле «не было практики телеграфирования» и причин тому было много. Прежде всего нужно признать, что Попову в России приходилось много труднее, чем Маркони с его большими деньгами в Европе. Он даже вынужден был выучиться слесарному, токарному, стеклодувному(!) мастерству, чтобы самому изготавливать детали для опытов.
К тому же Попов был сильнее занят. Непрерывные учебные занятия в Минных классах, ежегодная летняя работа на электростанции в Нижнем. Отметим и бросающуюся в глаза разнонаправленность усилий изобретателей. Попова в большей степени прельщают научные задачи (вспомним хотя бы о том, что он продемонстрировал 12 марта 1896 г.: «отражение, преломление...»), у Маркони же во всем превалировала ясная практическая цель...
Приведем, наконец, еще один довод в пользу того, что к октябрю 1897 г. у Попова «не было практики телеграфирования». Известно, с какой настойчивостью он подчеркивал схожесть своего приемника с приемником Маркони. Трудно сомневаться в том, что, если бы его радиограмма опередила радиограмму Маркони, он не преминул бы хоть где-то об этом упомянуть.
Получается, что скорее всего никакой радиограммы 12 марта 1896 г. не было, что тут знаменитых в научной среде авторов воспоминаний подвела память, что дату первого русского беспроводного сообщения следует сдвинуть во времени (зафиксированная передача Поповым слова «Герцъ» состоялась 18 декабря 1897 г.), отдав здесь пальму первенства Маркони, который и в дальности связи превзошел русского конкурента (в 1896 г. она составила у него 3 км, а в 1897 – 21 км, против 5 у Попова), и телеграмму по воздуху отправил раньше (известно, что в июле 1897 г. им была послана телеграмма «Viva I'Italia», но тут упоминают и более ранние даты, вплоть до 1895 г.).
Следует отметить, что вообще радиотелеграфия развивалась в России туго. В 1901 г., когда Маркони поставил перед собой цель одолеть Атлантический океан, Попов на Черном море принимал сообщения на телеграфную ленту с расстояния 25 миль, на телефон – с 80.
Эти расстояния для флота были столь незначительными, что упомянутый адмирал Макаров вынужден был признать в 1902 г., «что мы, инициаторы этого дела, теперь сильно в нем отстали, и, благодаря той скудной постановке, в которой дело находится, я не думаю, что мы когда-нибудь догоним иностранцев...». Высшее флотское начальство «скудость постановки дела» почему-то себе в вину поставить не захотело, поспешив переложить ответственность на самого Попова...
Кто отец?
Вскоре после смерти Попова появился отзыв о нем и вовсе уничижительный. Инженер Сокольцов назвал факт изобретения Поповым радио «старой патриотической сказкой». За честь изобретателя тут же вступились. Была даже создана особая комиссия, признавшая после большой работы, что «Попов по справедливости должен быть признан изобретателем телеграфа без проводов», независимо от того, «существовало ли одновременно... лицо, которое имело ту же самую идею и осуществило ее в более совершенной форме». По мнению комиссии, «признание за каждым из таких лиц почетного титула «изобретателя» не только не нарушает справедливости, но и необходимо восстанавливает ее».
Развитием этой последней мысли может служить известная шутка, называющая отцом радио Александра Степановича... Маркони. Но имя изобретателя радио правильнее составлять даже не из двух, а из большего количества имен. Рядом с Поповым и Маркони заслуженно ставят имена Бозе, Бранли, Лоджа, Брауна (получившего Нобелевскую премию вместе с Маркони), Риги, Теслы и других ученых, оставивших заметный след в развитии нового средства связи.
В общей работе у каждого из них собственные заслуги, порою невероятные (гениальный Тесла, придумавший уйму всего, в шутку объявил даже, что установил регулярную радиосвязь... с Марсом!). Но нам особенно дороги открытия Попова: его изумительная идея сохранения чувствительности когерера; изобретение им приемника; установление влияния на дальность связи не только мощности передатчика и высоты антенны, но и металлических частей кораблей; обнаружение отражения радиоволн от корпуса судна (наблюдение, легшее в основу прообразов радаров); изобретение его подчиненными и усовершенствование им «телефонного приемника депеш», с помощью которого была в 1900 г. организована работа линии радиосвязи в 40 км; осуществленние им в 1903 г. опытов по радиотелефонии...
Здесь далеко не все из сделанного Поповым, но уже этого вполне достаточно, чтобы назвать его изобретателем радио, независимо от того, существовали ли лицо или лица, осуществлявшие в то же самое время связь с Марсом или через Атлантический океан.