Смерть его оказалась внезапной. 30 января, сославшись на болезнь, он не явился к службе и уже на следующий день умер. Отпевание Политковского как тайного советника должно было состояться в Морском соборе, но в назначенный день собравшаяся публика была из храма выдворена прибывшим сюда нарядом полиции, который вслед за тем приступил и вовсе к необъяснимым действиям. Труп вытряхнули из гроба и раздели, сдернув с покойного камергерский мундир. Полученные Александром Гавриловичем ордена и особый знак за 30-летнюю беспорочную службу... – все это с атласных подушечек собрали и куда-то вместе с золоченым мундиром увезли. Этим не ограничились. Покойника вновь затолкали в гроб, который заколотили и вынесли на улицу. Погрузив на подвернувшуюся телегу, его перевезли в захудалый храм на окраине.
В доме усопшего в это же время тоже хлопотали угрюмые люди: искали что-то в шкафах и ящиках бюро. Все имущество переписали, не забыв поинтересоваться у вдовы, куда это и зачем выносились дорогие вещи. Распоряжением начальства была остановлена и публикация в «Русском инвалиде» уже приготовленного некролога, в котором слеза была на слезе – так «человеколюбива» и «плодотворна» была деятельность Александра Гавриловича.
Не были оставлены без внимания и члены Комитета 18 августа 1814 г., в котором Политковский занимал пост директора Канцелярии. Были арестованы и лишены наград генералы Ушаков (председатель Комитета), Арбузов, Граббе, Засс и адмирал Колзаков. Всех их и еще генерала Мандерштерна решено было предать суду за беспечность. «Бессовестно, безбожно! – писал в своем дневнике Дубельт, начальник штаба Корпуса жандармов и управляющий III отделением. – Бедный государь день и ночь старается, чтобы все было исправно, а тут люди в таких чинах обманывают Его доверенность! Кому верить?»
«Куда ж смотрело III отделение?» – можно было бы спросить у него, но случай действительно был из ряда вон. И дело тут было даже не в чинах. У многих из тогдашних сановников рыльце было в пушку. «Даровыми» паями они участвовали во множестве обществ и предприятий, ибо трудно было без их участия рассчитывать на выигрыши в тяжебных делах, на получение откупов, подрядов, каких-то льгот. Чем-либо подобным государя трудно было бы удивить, но тут у него под носом в образовавшуюся промоину утекли деньги, предназначенные... инвалидам! Комитет 18 августа был учрежден Александром I для помощи неимущим раненым воинам, и вот этот-то Комитет и оказался «безбожно» обворованным!
Было отчего предаться гневу, сменившемуся затем у государя и невероятным упадком. Он даже вроде бы вспомнил о декабристах. Рылеев, мол, и его компания никогда бы так с ним не поступили. «Кто может утереть мои слезы? Ах, мои бедные инвалиды...» – так описывает состояние императора В. Пикуль в одной из своих миниатюр (в которой вполне уместно было бы упомянуть и о гоголевском капитане Копейкине, торкнувшемся за пособием прямо в дом к инвалидному начальнику и обнаружившем там «полуторасаженные зеркала, марморы, лаки... словом, ума помраченье! Металлическая ручка какая-нибудь у двери – конфорт первейшего свойства...»).
Начальник Дубельта Орлов, чувствуя, видимо, и свою вину, сыскал способ хоть как-то улучшить настроение государя. Он уговорил Ивана Яковлева написать на Высочайшее имя письмо. «В порывах молодости, – писал Николаю Яковлев, – я проиграл Политковскому довольно значительную сумму. Политковский разгласил, что эта сумма дает ему возможность вести такую роскошную жизнь, какую он вел, и, таким образом, я сделался невинною причиною, что его начальники вдались в обман, а потому прошу Ваше Императорское Величество дозволить мне внести в инвалидный капитал миллион рублей серебром...»
Иван Яковлев был миллионщиком, одним из владельцев огромной империи (уральских заводов, ярославских мануфактур...), созданной в царствование Екатерины II небезызвестным Саввой Собакиным, и вольно ему было проигрывать крупные суммы. Но «в порывах молодости» он не только проигрывал. Пушкин спустил ему как-то 6 тыс., да так и не нашел возможности расплатиться. Сохранилось письмо надолго уехавшего в Париж Ивана Алексеевича, полное намеков, из которых выводят, что Пушкин тоже должен был выехать за границу, чему Яковлев брался содействовать. История, не проясненная до сих пор! Знаем только, что затея не удалась. Помочь же инвалидам оказалось делом пустячным. Государь весьма милостиво принял деньги, лично поблагодарил жертвователя, пожаловав его при этом камергером и орденом Святого Владимира.
Честным и благородным подвигом назвал поступок Яковлева Дубельт, заставив себя забыть о тех проделках, которые позволяли себе «в порывах молодости» и Иван, и в особенности брат его Савва, за несколько лет до того застрелившийся. Речь здесь не о нем, но, поскольку и его подозревают в крупных проигрышах Политковскому, расскажем об одном из любимых занятий Саввы при жизни, в которых, весьма возможно, принимал участие и покойный Александр Гаврилович, не бывший скромником. С обозами яств и питья, с садовниками, задачей которых было устроить возле складного домика настоящий сад, он являлся с друзьями на Крестовкий и забрасывал там тони. Когда рыбная ловля и мужская компания ему наскучивали, Савва требовал женщин – для русалочьей потехи. Их доставляли, напаивали и сбрасывали в воду. Путаясь в сетях, они смешили оставшихся на берегу, затем их вылавливали и приводили в чувство шампанским... Такой вот санкт-петербургский Куршевель...
Адмирал Мордвинов, президент Вольного экономического общества, видя, как тратятся деньги с заводов, просил у отца Саввы, близкого родственника, отдать в пользу Общества миллион, но тот отвечал, что «нимало к этому не расположен». Уговорить его сына оказалось гораздо проще. Впрочем, бедным инвалидам захотел помочь не один только Иван Алексеевич, но не всем позволили. Когда положение «со священным капиталом» надумал поправить часовых дел мастер Буре, призвавший и других ремесленников поступить схожим же образом, ему указали, «что таковое действие ранновременно, поскольку предупредило бы милость и щедрость государя».
Тут, право, мы уж совсем далеко ушли от незабвенного Александра Гавриловича. Смерть его хотя и оказалась внезапной, но со стороны выглядела вполне логичной. Еще в конце декабря 1852 г. к нему в контору нагрянули ревизоры, и не свои, из военного министерства, у которых не раз перед тем все сходилось, а от Государственного контроля. Изъяв кассовые книги, они тут же обнаружили расхождение в цифрах. Речь шла о 10 тыс. Политковский, сославшись на несвертанность баланса и невозможность без этого объяснить разницу, обвинил контролеров в предвзятости и потребовал возвращения кассовых книг, без которых продолжение им работы по оказанию помощи раненым и инвалидам не представлялось возможным. Он даже запретил пускать проверяющих, пока они не выполнят этого требования.
Государственный контроль в то время еще только определялся с поиском наилучших форм ревизий, и авторитет его чиновников не был достаточно высок в отличие, скажем, от авторитета самого Александра Гавриловича (у которого 30 лет беспорочной службы!), и, может быть, поэтому самоуправство его было пресечено не сразу. Целый месяц между ведомствами шла переписка, пока кто-то в верхах не решил наконец надавить на председателя Комитета Ушакова, довольно старого уже человека, которого вся эта история скоро сведет в могилу.
Он, как и все, кажется, в Петербурге не верил в нечестность Политковского. Да и как поверишь? Отец Александра Гавриловича был в свое время сенатором, губернатором Ярославля, к тому же и литератором. Братья все сплошь тоже были уважаемыми людьми. Владимир – тот вообще был генералом, председателем Главного правления Русско-Американской компании. И чтобы в такой-то семье оказался нечестный человек? Смешно и подумать! В конце концов, что такое для Александра Гавриловича эти 10 тыс.? Тьфу! Человек держит у себя дома салон, организует балы, на одну балериночку, которую содержит, сколько всего уйдет... Нет, в самом деле, здесь просто ошибка, всем известно о его карточных выигрышах.
Так или каким-то похожим образом рассуждал Ушаков, вызывая к себе директора Канцелярии. Он решил проявить к нему строгость. «Позвольте хотя бы приступить к проверке не сразу», – попытался выиграть время Александр Гаврилович. «Нет! 30-го! – отказал ему генерал. – Времени у вас было достаточно!» Утром 30-го Политковский и известил запиской, что заболел. Разгневанный Ушаков вынужден был отправить ему письмо, в котором обязал либо явиться на службу, либо прислать ключи. Ну а вслед за тем Александр Гаврилович... и умер.
«Довели» – таким было общее мнение, на котором в особенности настаивали инвалиды. Из их среды к телу покойного образовалось настоящее паломничество, но очень скоро мнение о страдальческой смерти Политковского было подорвано странной выходкой одного из его помощников. Придя проститься с начальником, он вдруг хлопнул покойника по животу, буркнув отчетливо: «Ай да хитрец! Вовремя ушел от ареста и каторги!» После чего повернулся и нетвердыми шагами вышел из комнаты вон. «Пьяный», – подумали многие, но о проделанной им штуке в тот же день стало известно чуть ли не всему Петербургу. Рассказывают, что какой-то коллекционер даже помчался к балериночке, чтобы купить у нее портрет покровителя и хорошо потом на нем заработать.
События между тем развивались стремительно. Мгновенно распространилась версия о самоотравлении Политковского, а к утру 3 февраля не выдержали нервы еще у двух помощников Политковского – Тараканова и Рыбкина. Явившись к Ушакову, они огорошили его признанием в недостаче миллиона. «Да так ли?» – не поверил им генерал. «Так, так! – понурил голову Рыбкин. – У меня все было записано!» – «И где ж те записи?» – «Александр Гаврилович приказали-с сжечь!»
Потрясенный генерал, отослав чиновников на гауптвахту, бросился опечатывать кассу. Затем, не придумав ничего лучшего, отправился на квартиры Рыбкина и Тараканова, чтобы попробовать отыскать там пропавший миллион. Обнаружив в доме у Рыбкина что-то около 50 тыс., генерал воспрял было духом, но дальнейшие его поиски так ни к чему и не привели. Вернувшись к вечеру в министерство, генерал вздохнул тягостно и приступил к составлению рапорта. Утром 4 февраля 1853 г. через военного министра Долгорукова содержание его стало известно императору. Распорядившись сделать необходимые аресты, он повелел провести тщательное дознание.
Обнаруженная в результате его технология воровства оказалась донельзя простой. Деньги на помощь инвалидам и раненым выдавались в Комитете под документы, движение которых контролировалось Политковским. Поначалу дело, видимо, ограничивалось тем, что нуждающимся отпускали не всю требующуюся по закону сумму. Часть ее оседала в руках мошенников. Расписки при этом подделывались. Получать от пострадавших в боях свой «процент» – до этого в отличие от крымских (в разразившуюся в этот же год войну) да и сегодняшних политковских то ли не додумались, то ли посчитали делом рискованным. Как же – поди проверь! Отыскать их всех и опросить представлялось делом немыслимым!
Но украдешь ли подобными щипками миллион? Требовалась какая-то новая идея, и ее недолго отыскивали. Благо Гоголь был читан и перечитан. «Мертвые души!» – вот что помогло развернуть дело до нужных размеров. Пенсионные дела для несуществующих инвалидов и раненых! Политковский принялся составлять их одно за другим, с какой-то рьяной неутомимостью. Назывались фамилии людей, указывались причины, по которым необходимо было оказать помощь (разумеется, выдуманные), денежное же пособие получалось самим Политковским. По найденной записке Рыбкина определили, что уже к лету 1851 г. этот его «карточный» доход достиг «никак не менее 900 тыс.».
Отчеты Политковского могли бы вызвать вопросы в Государственном контроле, но там (до декабря 1852 г.) их не изучали, а... подправляли! Рукой заместителя генерал-прокурора сенатора Брискорна! Он потом утверждал, что занимался этим с ведома... генерал-контролера и бывшего военного министра Чернышева, ставшего теперь председателем Государственного совета России.
И можно ли было со всем этим вступать в войну?
* * *
Коррупция! Вечная тема для российских чиновников! 155 лет прошло, а вот и сегодня поймали одного из сенаторов, пытавшегося подправить отчеты в Счетной палате. Тоже с чьего-то ведома?