Очередное заседание V съезда Советов должно было открыться в Большом театре в 4 часа дня 6 июля. Делегаты заняли свои места, но почему-то в театр не приехал Ленин. Предполагалось, что заседание откроет Свердлов, но и его на сцене не оказалось. Через какое-то время чекист Петерс объявил, что состоится собрание фракций. Большевикам предложили пройти к выходу. У единственно открытых дверей — часовые. Выпускают только тех, кто предъявляет карточку большевистской фракции. В рядах левых эсеров возникает беспокойство. Ясно, что задумана какая-то хитрость, но отреагировать на нее они не успевают. Их охрана убирается молниеносно, и все помещение Большого театра оказывается в руках большевиков. Одновременно и вокруг здания смыкается железное кольцо из броневиков и латышских стрелков. Наконец двери театра широко распахиваются, и фойе заполняется красноармейцами. «Спокойствие! — объявляют запертым делегатам. — В связи с тем, что эсеры подняли мятеж, вы все задержаны».
Удивительно, но никто из фракции левых эсеров знать ничего не знал ни о каком мятеже. Если их партия и планировала какие-то действия, то «ни в коем случае не против большевиков». Главные их намерения сводились лишь к одному — положить конец Брестскому миру. Никогда еще, по их мнению, Россия не терпела таких унижений. Хуже всего было положение на Украине, которая вся оказалась под немцем, но Ленин всеми силами держался за сохранение «похабного» мира. Чтобы не раздражать Германию, он даже вызвал в Москву большевиков, которые из подполья сражались с оккупантами…
Спокойно смотреть на все это эсеры не могли. Еще в марте они вышли из Совнаркома, а к лету их терпение и вовсе иссякло. На заседании 24 июня ЦК партии левых эсеров (ПЛСР) посчитал «целесообразным организовать ряд террористических актов в отношении представителей германского империализма». Одновременно с этим было намечено «приложить все меры к тому, чтобы трудовое крестьянство и рабочий класс (Украины) примкнули к восстанию (против немцев!)». Нельзя было обойти эсерам и вопрос о возможном столкновении с большевиками. В случае их агрессивных действий решили прибегнуть «к вооруженной обороне».
Так что никаких свидетельств о подготовке против них мятежа у большевиков 6-го числа не было. Что же было? Убитый немецкий посол и раздражающее поведение эсеров на V съезде Советов. Озлобленные предательством, они требовали начать против немцев освободительную войну. Их лидер, Камков, не постеснялся подойти к ложе Мирбаха, чтобы выразить германскому империализму в его лице глубочайшее презрение.
Взывали о помощи и украинские делегаты, но большевики были неумолимы. Более того, Троцкий (провокационно?) предложил съезду санкционировать изданный им приказ о расстреле на месте «агентов иностранного империализма», призывающих к наступлению против Германии. «Керенский!» — обозвал его тут Камков. «Керенский, — подхватил Троцкий, — оберегал волю буржуазии, я же здесь отвечаю перед вами — представителями русских рабочих и крестьян…»
Отвечая на обвинения вождя левых эсеров М. Спиридоновой в милитаристском стиле, Троцкий вновь вынужден был оправдываться. «В качестве комиссара по военным и морским делам я не могу выражаться в том лирическом тоне, которым говорит Спиридонова». Тогда оставила «лирический тон» и Спиридонова. «Нельзя отдавать на растерзание немцам Прибалтику, Белоруссию, Украину...» — взывает она к съезду, и в ее голосе звучат боль и слезы. Обвинив Ленина и Троцкого в предательстве, она предупреждает их, что левые эсеры вынуждены будут взять «в руки те же револьверы, те же бомбы, какими они пользовались в борьбе с царскими чиновниками».
Выдержим до утра?
Когда сведения об убийстве Мирбаха поступили к Ленину, он, непонятно почему, сразу же делает вывод о причастности к покушению левых эсеров. Вызывая к себе Свердлова и Троцкого, он сообщает им, что «левые эсеры бросили бомбу в Мирбаха». «Дела!» — восклицает Троцкий. «Д-да, — соглашается Ильич, — вот оно — чудовищное колебнутие мелкого буржуа». — «Как бы, однако, левые эсеры не оказались той вишневой косточкой, о которую нам суждено споткнуться», — предупреждает Троцкий. «Я как раз об этом думал», — соглашается вождь. «Ну что?! — смеется входящий Свердлов. — Придется нам, видно, снова от Совнаркома перейти к ревкому…»
Собрав справки, принимают решение ехать в посольство. Ленин уже успел переговорить с Радеком, о чем с улыбкой сообщает соратникам — как еще там сказать: «Mitleid» или «Beileid» (Сочувствие? Соболезнование?)? Троцкого от поездки освобождают, но и Ленин со Свердловым уезжают не сразу. Срочно вызванный комендант Кремля застает их пишущими распоряжения. Необходимо поднять по боевой тревоге верные большевикам части (надежда главным образом на латышских стрелков). Районным властям приказывается мобилизовать все силы для поимки преступников. Левые эсеры еще не названы, «чтобы не подстрекнуть на периферии, в уездах их единомышленников к подобным же действиям» (будто у них там, в уездах, в каждом, по своему Мирбаху).
Когда Ленин, Чичерин и Свердлов прибыли в посольство, там уже был Дзержинский. По оставленному убийцами удостоверению выяснились их фамилии: Блюмкин и Андреев. Андреева председатель ЧК не знал, а Блюмкина сразу определил как «провокатора». Пока Владимир Ильич с «холодной вежливостью» приносил извинения по поводу случившегося «внутри здания посольства, где советская власть не имела возможности оказать помощь» (как вывернул!), чекист Беленький доложил Дзержинскому, что видел Блюмкина в левоэсеровском отряде ВЧК Попова.
Переговорив с Беленьким, Ленин уезжает в Кремль. Когда ему сообщают, что целый час не могли передать его телефонограмму в уезды, он нисколько не сердится: «вишневая косточка», видно, не так и страшна. «Вот ведь, — смеясь говорит он, — революцию делать научились, а побороть рутину не можем. Впрочем, и у эсеров, наверное, теперь дискуссия. Это поможет нам, пока там Подвойский раскачается...»
Подвойскому был передан приказ добиться сдачи «взбунтовавшегося» полка Попова или беспощадного его уничтожения, и он готовил боевую операцию с рассредоточением войск и наступлением от храма Христа Спасителя... Ему действительно нужно время на раскачку, и Бонч-Бруевич сердится. «Зачем так медлить, — докладывает он Ильичу, — достаточно батареи и хорошего отряда стрелков с пулеметами...» «Да, — смеясь, соглашается Ленин, — серьезную штуку затеяли главковерхи — настоящую войну разыгрывают!..» Ему и самому казалось, что можно проще, но вмешиваться в действия «главковерхов» не стал. Напротив, когда назначенный осуществлять операцию Вацетис прибыл в Кремль, Ильич его так настращал, что, пожалуй, даже и переборщил. «Товарищ, выдержим ли до утра?» — и все это со странной таинственностью, вполголоса. «Почему до утра? — недоумевал Вацетис. — Кремль неприступен, да и вообще наше положение вполне прочное…»
Часа в два ночи верные Ленину войска, окончив сосредоточение, двинулись по вымершим улицам... «Вот уж копуны... — ругнулся на них Ильич, — наконец-то начали продвигаться. Хорошо, что у нас еще враг-то смирный, взбунтовался и почил на лаврах, заснул, а то беда бы с такими войсками...» «Артиллерия будет действовать прямой наводкой», — докладывает ему Вацетис. «Это как?» — не понял Ленин. «Продвинем батарею как можно ближе и выпалим прямо в окна…»
«Бунтовщики», кажется, и впрямь утонули в дискуссиях. Вначале они долго решали, как отреагировать на убийство Мирбаха. Осудить покушение — значило бы отказаться от собственной политики в отношении оккупации Украины; взять ответственность на себя — поставить партию под удар. Предполагают, что Спиридонова настояла на принятии ЦК ПЛСР ответственности за убийство Мирбаха, но на самом деле у левых эсеров и не было другого выхода. Осуждение убийства обрекало партию на неминуемую политическую смерть, а принятие ответственности оставляло им какую-то надежду: не посмеют их тронуть (вот ведь наивные!)…
С этим со всем понятно, но как же решили действовать, ясно сознавая, что к их партии могут быть приняты «агрессивные действия»? А вот как! Решено было… ожидать. И это в то время как машина подавления их «восстания» была уже запущена на полную мощность. Троцкий со Свердловым спешили с арестом левоэсеровской фракции, одновременно и в ВЧК брали в заложники служащих в ней левых эсеров.
Прямой наводкой
«Где Блюмкин?» — спрашивает Дзержинский, прибыв в отряд Попова. «Уехал», — отвечают ему. Дзержинский не верит. Он обходит весь дом и натыкается на верхушку ЦК ПЛСР. Объявив двоих арестованными, «железный» Феликс предупреждает Попова, что если он их не выдаст, то моментально получит в лоб пулю. Один из арестованных, по мысли Председателя ЧК, должен был стать «искупительной жертвой за Мирбаха», и он прямо заявляет об этом Попову. На что при этом рассчитывал, Бог знает, только если уж эсеры не выдали Блюмкина (даже при его желании), то как они могли принести «в жертву» члена ЦК? «Не хочешь ли, товарищ, чтобы арестовали тебя самого?» — возможно, и как-то грубее заявили Дзержинскому и приставили к нему часового.
Вынужденный арест Дзержинского оказался только началом. Когда до штаба Попова дошли известия об аресте левоэсеровских депутатов и приехавшей к ним Спиридоновой, терпению оставшихся на свободе членов ЦК пришел конец. Напечатав листовку с сообщением об убийстве «летучим отрядом ПЛСР посланника германского империализма», об аресте фракции ПЛСР, эсеры, чтобы нескучно было Дзержинскому, решили арестовать еще кого-нибудь в ВЧК. Подвернулся Лацис с еще какими-то комиссарами. Всего в комнате задержанных в штабе Попова оказалось около 30 человек (в Большом театре заложников считали сотнями!).
Ни о каких наступательных акциях левые эсеры и не думали помышлять. Потом их обвинят в захвате телеграфа, но никакого захвата не было. Выставленный там караул свободно пропустил члена ЦК ПЛСР Прошьяна, который, отправив телеграммы, вернулся назад в штаб Попова. В это же время свободно передавались и ленинские телеграммы. Не переставая работала на большевиков и телефонная станция, хотя охрану ее нес в этот день левоэсеровский отряд. Его потом заменят латыши, сразу же отключившие все «вражеские» телефоны.
Утром отряду Попова был предъявлен ультиматум. Отказавшись капитулировать, эсеры решили начать отступление. В этот момент по их штабу и ударили залпы латышской батареи. Как и было задумано — прямой наводкой. Суматоха в здании поднялась отчаянная. Люди хватались за головы, кричали, выпрыгивали в окна. Задержанные большевики через образовавшийся проем кубарем выскочили на улицу и бросились врассыпную. Недолго оставались в здании и эсеры. Уже в полдень Вацетис сообщил Ленину, что враг разбит. Важно было не упустить ни одного из «бунтовщиков», и Ленин потребовал организовать как можно больше отрядов для их поимки. На поиски прятавшихся по квартирам отрядили «лучшие силы ВЧК», так что мало кому удалось спастись…
Это все придумал Троцкий
Такова фактическая сторона дела, ставящая под сильное сомнение тезис о «мятеже». «У нас вовсе не было намерения их свергать», — вспоминал позднее Камков. «6-го и 7-го, по-моему, осуществлялась только самооборона революционеров. Да и ее не было бы, если бы ЦК согласился выдать меня», — доказывал следователям Блюмкин. С тем, что мятежа не было, соглашались в свое время и многие большевики. Но если его не было, то остается две возможности. Или Ленин ловко воспользовался убийством посла для разгрома мешающей ему партии, или же заговор действительно был, но не против советской власти, а против самих эсеров. Ю. Фельштинский приводит множество фактов в пользу этой последней точки зрения, в том числе и любопытное свидетельство жены Отто Куусинена. В ответ на ее замечание, что Мирбах был убит эсерами, осведомленный Отто разразился смехом. Еще определеннее говорится о том же в «Красной симфонии» И. Ландовского, впервые изданной за границей еще при жизни Сталина. На ее страницах троцкист Раковский признается, что убийство Мирбаха было осуществлено по приказу… Троцкого.
Где во всем этом правда — и разбираться не хочется.