Он первым завел рубрику «Дневник», в которой давалось краткое резюме содержания газеты. Говорят, что придумал и верстку, при которой каждая страница газеты начиналась какой-нибудь рубрикой. У него была способность в несколько правок и сокращений придавать неграмотной рукописи вполне литературный вид, но платить за присланное он не спешил. В «Новостях» печатались одно время корреспонденции Гусева. Владимир Галактионович Короленко, работавший у Нотовича корректором, рассказывает, что Гусев, не получивший за свой труд ни копейки, прислал письмо, в котором обозвал редактора жадным эксплуататором. Нотович и здесь не сплоховал: убрав свою фамилию, он и это письмо пустил в печать...
В отношении «Новостей» у Нотовича были далеко идущие планы. Сын керченского раввина предполагал сделать ее органом... русского национализма. «В хорошем, хорошем смысле этого слова!» — рассеивал он возникающее тут недоумение. Когда ему принесли фельетон, доказывающий, что единственным побежденным в Русско-турецкой войне (1877—1878) был русский народ, заплативший за «мнимо-освободительный царский порыв» десятками тысяч жертв, Нотович решительно отказался его печатать. «Можно подумать, — заявил он автору, — что в нашей великой и обильной России нет ни единой светлой точки...»
Стремление Нотовича создать из газеты серьезный политический орган, влиять на судьбы страны, наталкивалось в жизни на прозаические препятствия. Цензурные ограничения и отсутствие достаточных средств заставляли его снижать планку, и тогда «Новости» начинали походить на бульварную газетенку. Короленко рассказывает, как Нотович взял к публикации дешевый роман о проворовавшемся кассире. «Неужели вы напечатаете эту пошлость?» — спросил у него Владимир Галактионович. «Ничего вы не понимаете, — отвечал ему тот, — превосходная вещь!»
Я — не цензор
От тяжелой работы с годами у Нотовича развилась неврастения. Чаще всего в таких случаях он начинал жаловаться на отсутствие помощников. Старые сотрудники терпеливо сносили его брюзжание, но случилось как-то, что он стал «задирать» только что взятого на работу человека, работавшего ранее в психиатрической клинике. «Нет толковых помощников», — затянул Нотович старую песню, расшвыривая бумаги. Новый сотрудник даже и бровью не повел. — «У Суворина — их пруд пруди! У меня же — одна бездарность!» Сотрудник молчит. «Черт возьми, — разъяряется Осип Константинович, — ведь это я вас оскорбляю!» — «Пустяки, — роняет сотрудник, чуть не зевая, — в сумасшедшем доме и не с такими буйными приходилось дело иметь...»
Жалобы Нотовича на бездарное окружение конечно же были преувеличенными. У него в «Новостях» печатались: Боборыкин, Мамин-Сибиряк, Вас. Немирович-Данченко, Станюкович, Сологуб... Из известных публицистов участвовал в газете Градовский, фельетоны писал Михневич (редкий знаток «язв Петербурга»), статьи по искусству приносил Стасов... Люди все далеко не бездарные. Прибавим к ним и еще одну знаменитость, с которой у Короленко произошла целая история. Тогда пронесся вдруг слух, что в «Новости» назначат особого цензора, и пришедший в негодование Владимир Галактионович решил встретить незваного гостя в штыки. И вот является в редакцию угрюмый мужчина и требует, чтобы ему выдали гранки Лескова. «Не дам!» — отвечает Короленко. «То есть как не дадите? Почему?» — «А потому что вмешательство цензуры...» — «Да ведь я не цензор. Я Лесков».
Если с помощниками у Нотовича было все же не так все плохо, то вот с деньгами дело обстояло намного хуже. «У Нотовича если и были связи в банках, то разве только по учету и переучету векселей», — вспоминает Немирович. Могла бы помочь реклама, но ее приходило так мало, что Нотович вынужден был прибегать к хитрости: перепечатывать объявления из других газет. Однажды Нотовича за это чуть не побили. Какой-то барон, услыхав, что его реклама прошла в «Новостях», заспорил: «Не может быть!» — «Хотите пари?» — настаивал его знакомый. «Сделайте одолжение!» Убедившись, что проиграл, разъяренный барон явился в редакцию и принялся бегать за Нотовичем с палкой...
Ручной совсем
Нотовича часто обвиняли в том, что он обесцвечивает статьи, вытравляя в них удачные места, но не надо забывать о причине, которая заставляла его поступать таким образом. В очерке о Нотовиче Немирович рассказывает о том, сколько скал и бурунов встречали в то время печать. В приходящих в редакции циркулярах нередко запрещалось писать даже о самых заурядных событиях. Собранные воедино, они составили объемистую книгу, которую Нотович называл «Книгой живота».
Газета Нотовича была «не только не красной, но даже и не очень розовой», и при всем том ее продажу много раз запрещали и, главное, на ней висело два предостережения. Спасая газету от третьего, Нотович шел на всевозможные уступки, но доверия к себе так и не добился. «Вы о чем пишете, — набросился он на одного из сотрудников после возвращении от цензурного начальства. — О борьбе с эпидемией? Бросьте, скажут, что вы не о холере думаете, а бог знает о чем... Вот усмотрели сегодня аллегорию в рассказе о генерале, который боится мошек, садящихся ему на лысину... Пишите лучше о Бисмарке или о шишке на носу у алжирского дея...»
В трудные минуты в «Новостях» действительно усиливался международный отдел. И здесь Нотовичу нередко удавалось опережать конкурентов. Секрет был прост: информация ему (за вознаграждение!) доставлялась прямо из типографии «Правительственного вестника». Нотович пытался и сам делать политику: ездил в Париж, где беседовал с министрами. Ему удалось даже получить орден Почетного легиона.
Во Франции он сумел создать о себе нужное впечатление. «О, «Новости», — говорили Немировичу французские депутаты, — у вас министры ничего не делают, не посоветовавшись с monsieur de Notovitch». — «Ваше влияние, ваша великолепная газета», — не было ничего слаще для редактора «Новостей». Судя по его словам, сильные мира сего трепещут перед ним, но все это — пока он был у себя в кабинете, с доверчивыми посетителями. А видевшие Нотовича в деле говорили о нем: «Да он совсем ручной у вас! По виду Марат, а завивает хвост и ласково смотрит в глаза».
Где-то сказали тогда, что «Новости» издаются на еврейские деньги. «Если бы! — горестно воскликнул Нотович. — Евреи не интересуются тем, как их защищают. Им интересно, как их ругают, и потому все они среди подписчиков у Суворина». Замечание тонкое, но не совсем справедливое. «Новости» довольно бойко расходились в черте оседлости. Евреям казалось, что Осип Константинович влиятелен в «сферах», и, когда до них долетали слухи о грядущих стеснениях, они верили, что «Нотович этого не допустит».
Власти всерьез считали его газету еврейской, но тут не все так, как могло казаться. Не надо забывать о том, что Нотович крестился. Разумеется, он находил нужным освещать факты из еврейской жизни, но делал это до поры без надрыва. Оставляя газету, каждый раз предупреждал своего заместителя: «Только смотрите, не объеврейте мне «Новостей»!» Со временем он все же заговорил о евреях смелее, но материалы о приезде в Петербург отца сионизма д-ра Герцля ему опубликовать так и не удалось.
«Что же, г-н Нотович серьезно думает это напечатать?» — спросил министр внутренних дел Плеве, когда познакомился с привезенными ему листами. «А что, нельзя?» — отвечал ему сотрудник редакции. «Передайте ему, что если он напечатает эти статьи, так будет иметь счеты со мной!» Когда Нотовичу донесли о реакции Плеве, он снял все статьи о Герцле. «Мои средства, — горестно пошутил он тогда, — не позволяют мне иметь счеты с министром».
Дичь
Вражду «Новостей» с суворинским «Новым временем» сравнивали с враждой Монтекки и Капулетти. Нотович сгорал завистью к положению Суворина в обществе. Тщеславие постоянно нашептывало ему планы такой же великой славы, но каждый раз они кончались ничем. Зато удары сыпались беспрерывно. Не раз дело доходило до письменных оскорблений и даже вызовов на дуэль, правда, чаще всего дело кончалось ничем. Суворин не сочувствовал дуэлям. Получив от Нотовича ругательное письмо, где нововременец Буренин был назван грязной собакой и мертвецом, он просто возвратил его назад, с припиской: «Вы — сумасшедший, Осип Константинович; возвращаю вам вашу глупость обратно».
«Дуэль — не писательское дело», — не захотел отступать от своих принципов Суворин, получив вызов и от разъярившегося Михневича. Михневич хотел драться и с Бурениным, но тот тоже объявил себя противником дуэли. Осознав наконец, что победителем всегда окажется «Новое время», Осип Константинович дал указание сотрудникам не затевать полемики. Установил даже особое правило: «За упоминание «такого-то» и его газеты виновные уплачивают 20 коп.». Штраф вначале исправно платили, а потом придумали выход: стали выстраивать фразы без запрещенных «упоминаний»: «В одной неудобоназываемой газете, один неудобоназываемый писатель пишет сегодня...»
При недостаточности таланта у Нотовича была какая-то неуемная тяга к писательству. Он не только писал у себя в газете передовицы, затейливо подписывая их «маркиз О’Квич», он издал еще несколько серьезных трудов, в т. ч. «Немножко философии» и «Еще немножко философии», не вызвавших, впрочем, особого интереса. Благожелательных отзывов трудно было ему добиться даже от собственных корреспондентов. «Что он о себе думает? — жаловался один из них. — Стану я по 4 коп. за строчку писать о его философии». Немудрено, что стали ходить в обществе и злые пародии, высмеивающие склонность Нотовича к подобным умствованиям. Обидные уже по названиям: «Немножко глупости», «Еще немножко глупости»...
В драматургии Нотович тоже силился сказать какое-то новое слово, но пьесы его если и шли, то недолго и без успеха. «Новое время» без конца их ругало. Рассказывают и один анекдотический случай о публикации заметки Нотовича с сообщением, что драма его «Дочь» принята к постановке. Заметка была разослана по всем редакциям, в том числе и Суворину, и выхода на следующий день «Нового времени» в «Новостях» ожидали с нетерпением. Оказалось, что не напрасно. Заметка была напечатана. В нее только «случайно» вкралась ошибка, приведшая Нотовича в бешенство. «Такого-то числа, — говорилось в ней, — на сцене Александринского театра будет поставлена пьеса Нотовича «Дичь».
В белом панцире
С началом XX века «Новости» стали сходить на нет. Усилилась конкуренция, из-за безденежья Нотович вынужден был отказаться от дорогостоящих сотрудников, у набранных молодых оказался буйный и нетерпеливый характер. Кончилось все непозволительной дерзостью: в газете появился... Манифест совета рабочих депутатов. Предстоял суд, но дожидаться его исхода Нотович не решился и эмигрировал.
За границей положение его оказалось отчаянным. Ни одна из русских газет не согласилась принять его корреспондентом хотя бы за нищенский гонорар. Благороднее всех оказался Суворин. «Предложите ему писать об общелитературных явлениях на Западе, — сказал он Немировичу. — Я ему дам на первых порах 1500 франков в месяц...» — «Мое положение безвыходно, — сказал Нотович Немировичу, выслушав предложение, — но я Суворину нужен как второй хвост собаке... Вы знаете, что мне ответил один из издателей, тот, что раньше был слаще меда? «Кому вы теперь нужны со всеми вашими несчастиями?!»
В последний раз Немирович встретил Нотовича в Софии. Тот приехал туда от какой-то французской фирмы, торговать «непроницаемыми» для пуль панцирями и шлемами. «Слушайте, — обратился он к Немировичу, — вы знакомы с болгарскими министрами, помогите! Не в Турцию же мне ехать?» — «У турок денег нет!» — «Есть! Но там все берут, начиная с султана». — «А что, у вашей фирмы денег на взятки нет?» — «У французов? Да наш Плюшкин — мот в сравнении с ними!..» Сказав это, бедный Нотович пополз змеей по полу, чтобы показать Немировичу, как пользоваться панцирем. Было смешно, но, глядя на него, Немировичу хотелось плакать...
Скончался Нотович в начале 1914 г. в Париже от рака. Мало кто в России счел нужным посвятить ему хотя бы маленький некролог.