6 декабря 1876 года в России состоялась первая политическая демонстрация, проведенная организацией «Земля и Воля». На площади возле Казанского собора в Петербурге собралась толпа около 400 человек. Были выдвинуты политические лозунги, оказано сопротивление полиции...
«Молодежь... на Казанской площади, — пишет Ф.Достоевский, — лишь «настеганное стадо» в руках каких-то хитрых мошенников... что выйдет из этого дела — я далее ничего не знаю». Что это были за «мошенники», полиция определила сразу. Уже в первые два дня был произведен обыск на квартире Г.Плеханова. Что же касается того, чем кончится дело, тут не только у Достоевского, тут ни у кого бы фантазии не хватило...
А.Кони, знаменитый юрист, рассказывает о спешно собранном совещании у министра юстиции Палена. Известие о «бесчинствах» на площади привело министра в полное замешательство. Он то требовал подробностей, то порывался тотчас же ехать к государю. Не зная, что предпринять, захотел выслушать подчиненных.
«Что делать? — повторил вопрос его заместитель Фриш. — А вот что!» — произвел он руками выразительный жест. «Как?! — вырвалось у Кони. — Повесить?» — «Это единственное средство!» Вконец растерявшийся Пален взглянул на Кони. «Нужно доверить дело полиции. Никогда не поздно будет передать его III отделению».
Фриш повторил, что «уже высказал свое мнение», Трепов, петербургский градоначальник, молчал. Пален, так и не решивший, что делать, повздыхал, назвал демонстрантов «мошенниками» и отпустил присутствующих.
«Вперед!»
Растерянность министра была объяснима. Никогда еще пропагандисты не заявляли о себе так открыто и нагло. Скандалили в храме, курили в нем папиросы. На улице Плеханов, забравшись на возвышение, стал обличать правительство, сославшее на каторгу «борцов за счастье трудового народа». Вспомнив Разина с Пугачевым, он кричал под аплодисменты толпы, что «не свободен тот народ, который отдает царю и барину больше, чем сам зарабатывает...»
Откуда-то появился и красный флаг. «Вперед!» — бросила клич девчушка, и толпа с восторгом двинулась за ней, сминая стражей порядка. Народ, во имя которого вроде бы и был затеян этот «марш несогласных», бросился помогать... полицейским. Извозчики, приказчики, мастеровые... Какой-то купец, прогуливавшийся с женой и ребенком, отставил их в сторону и тоже нырнул в толпу. «Жаль, только двоим и успел врезать», — горевал он потом. «Да кого ж вы ударили?» — спрашивали его. «А кто их знает кого, только не стоять же руки сложа?!»
Арестовать полиции удалось 32 человека. «Тут много было каких-то евреев и армян», — уточняет Достоевский, проводя мысль о влиянии «извне». Повесить, как предлагал Фриш, никого не повесили. Большинству назначили ссылку. Шестерым — каторгу. В их числе оказались 16-летняя Шефтель, звавшая толпу куда-то «вперед», и студент Боголюбов, с которым вскоре и столкнется Трепов. Плеханов в одной из статей не признает Боголюбова за своего: он, дескать, так, прогуливался по улице, а полиция возьми и «вообрази, что он-то и есть их неприятель». Но тут скорее всего более лукавства, чем правды.
Сечка
Политических преступников к тому времени в тюрьмах скопилось много. По возрасту это были молодые люди с нигилистическим взгядом на все. Мальчишки, «девки в платках» — взять бы да высечь! Мысль эта, лежащая на поверхности, владела в то время многими головами. «Скажите, — спрашивала у Кони одна графиня, — почему же нельзя сечь девушек, если они занимаются пропагандой?» «И в самом деле, почему не посечь их всех?» — приставал к нему же сенатор Оболенский... «Опозорившись, вы все-таки не достигнете цели, — отвечал ему Кони, — они совьют себе мученические венцы из розог и будут оправдывать ими свою ненависть...»
Вопрос о необходимости телесных наказаний сильно занимал и министра юстиции. В его ведомстве всерьез готовились проекты особых тюрем для политических преступников, где предполагалось подвергать их наказанию розгами. Мнением Палена было и исходатайствовать закон, позволяющий училищному начальству сечь всякого студента или ученика, занимающегося пропагандой. Вот в каком настроении застал министра Трепов, когда ему срочно понадобилось выяснить законность собственного распоряжения.
Он уже полдня метался по городу с сомнениями. Был в МВД, был в III отделении и нигде не смог получить разъяснений. «Его Высочество еще в 1863 г. отменил телесные наказания, — напоминали градоначальнику, — но, впрочем, это вопрос юридический. Вам надо к Палену...» О юридической стороне дела многое мог бы рассказать и Кони, но Трепов не застал его дома, зато у Палена он нашел полное понимание. Тот принял решение высечь Боголюбова с восторгом. Он даже разрешил Трепову эту меру как министр юстиции, хотя не имел на это ни малейшего права. Приговоренного к каторге вообще-то могли высечь, но дело было в том, что решение суда еще не вступило в силу!
По сегодняшним меркам проступок Боголюбова и выеденного яйца не стоил. Когда Трепов в раздражении от замеченных в тюрьме беспорядков проходил по дворику, Боголюбов не захотел ему поклониться. «Шапку долой!» — подскочил к заключенному градоначальник. В ответ тот то ли что-то сказал, то ли сделал попытку защититься, отчего Трепов пришел уже в полное неистовство. «Высечь!» — заорал он под возмущенные крики арестантов, забравшихся на клозеты, чтобы лучше видеть происходящее у них под окнами камер.
После посещения Палена сомнения Трепова развеялись, и он поручил подчиненным распорядиться. Боголюбов перенес экзекуцию молча, у арестантов же возбуждение дошло до крайних пределов. Они кричали, барабанили в двери... С большим трудом удалось их как-то успокоить.
«Какая тяжелая новость», — обратился к Палену Кони. «Так и надо этих мошенников!» — отвечал ему министр. «Но знаете ли, что там творится?» — «Ну, так и что ж? Послать туда пожарную трубу и обливать девок водой, а если потребуется, то по всей этой дряни стрелять! Надо положить этому конец...» «Это не конец, это начало!» — возразил Палену Кони, словно предчувствуя, что просто так дело не кончится...
Не так отнесся к опасениям Кони Трепов. «Клянусь вам, Анатолий Федорович, — каялся он, — если бы Пален сказал мне половину того, что вы теперь говорите, я бы иначе взыскал с Боголюбова. Ну, да там уж спокойно. Боголюбова я перевел. Послал ему чаю с сахаром. Я ничего против него не имею, но нужен был пример. Я так и скажу государю. Ведь мое положение трудное. Они все на войне (с турками. — Ред.), а я тут сиди соблюдай порядок!».
Ангел мести
Говорили, что действовала она в одиночку. Обдумала план, приобрела револьвер, подготовила прошение, с которым и предстала 24 января 1878 г. перед градоначальником. Взяв бумагу, тот задал ей ряд вопросов. Стоявшие тут же помощники стали показывать девушке, чтобы уходила, но она медлила. Наконец, когда у нее остались секунды... «Грянул выстрел-отомститель, опустился Божий бич, и упал градоправитель, как подстреленная дичь!»
Кони оказался в приемной Трепова, когда там уже была масса народу. Здесь же сидела девушка, назвавшая себя Козловой. Она заявляла, что отомстила за Боголюбова, и отказывалась от дальнейших объяснений. Кони еще не уехал, когда к Трепову явился взволнованный государь. У раненого перед тем пытались извлечь пулю, но не смогли. «Эта пуля, быть может, назначалась вам, Ваше Величество, и я счастлив, что принял ее», — не очень-то ловко заметил градоначальник на слова участия.
У Трепова Кони столкнулся и с Паленом. «Да! — сказал тот, обращаясь к стоящему тут же прокурору Лопухину. — Анатолий Федорович проведет нам это дело прекрасно». «Разве оно уже выяснилось?» — удивился Кони. «Вполне, — ответил за Палена Лопухин, — это личная месть! Присяжные ее обвинят как пить дать».
Удивительная поспешность! И с личной местью, и с присяжными. Буквально через день из Одессы пришла телеграмма, что по полученным сведениям стреляла в Трепова Усулич. К этому времени следователю уже было известно, что преступницу действительно зовут не Козловой, а Засулич, но далее этого почему-то не пошли. Не исследовали ее связи с тайными кружками, не выяснили, кто помог ей с револьвером. Кони говорит, что не были даже приобщены к следствию сведения о ее прошлом. А тут было много чего любопытного! В юности она ходила в помощниках у Нечаева(!), анархиста, обманувшего самих Бакунина с Огаревым, убийцы, главаря «Народной расправы», фигуры в русской истории демонической. «Бесы» Достоевского — это о нем!
Ее арестовали за то, что принимала от Нечаева письма и передавала их адресатам. Это стоило ей двух лет заключения. «Легко вообразить, как она провела эти годы!» — восклицал потом на суде ее защитник. После тюрьмы ее ждала ссылка. Крестцы, Тверь, Солигалич, Харьков. Когда надзор ослаб, она тайком пробралась в Петербург, откуда уехала в Пензенскую губернию. Здесь, когда натолкнулась она в газете на известие о наказании Боголюбова, и отыскалось для нее настоящее дело...
Благородный порыв
Можно ли было рассчитывать, что присяжные вынесут ей обвинительный приговор? Можно. Если не принимать во внимание то впечатление, которое ее поступок произведет в обществе. Трепова не любили, подозревали в подкупности, многие даже обрадовались, узнав о случившемся: «Поделом ему!» Имя «Засулич», напротив, стало символом самоотвержения! Кто-то представлял ее «христианской мученицей», кто-то «Немезидой с револьвером в одной руке и красным знаменем в другой». Ей сочувствовали, ей рукоплескали... Ручаться в подобных условиях за обвинительный приговор Кони не мог. Так и сказал министру.
«Ну, так я и доложу государю, — заволновался Пален, — что председатель суда отказывается ручаться». — «Надо быть готовым и к оправданию». — «Вот вам и ваши присяжные! Я попрошу государя передать дело в особое присутствие». — «Теперь уже поздно...» — «Но ведь по этому проклятому делу правительство вправе ждать от суда особых услуг...» «Суд, — гордо отвечал Палену Кони, — постановляет приговоры, а не оказывает услуг...»
Осечка с Кони была у Палена не единственной. Один за другим отказались участвовать в процессе два сильных обвинителя. Один сослался на брата, эмигранта, входившего в кружок Бакунина. Другой спросил, может ли он на суде признать действия Трепова неправильными, ему запретили. Но без этого невозможно было бы соперничать с адвокатом, который конечно же должен был поставить этот вопрос во главу угла. Трепов вообще был уязвимым для обвинения местом. За превышение власти ему не сделали даже замечание. К тому же он выздоровел и рассказывал теперь всюду, что не желает зла Засулич, что даже рад будет, если ее оправдают.
Позволить обвинителю снять табу на оценку действий Трепова Пален так и не решился, чем сильно стеснил его выступление. Прибавим к этому прекрасную речь адвоката, выставившего Засулич обиженной властью девушкой, «с честными и благородными порывами». «Без упрека, — убеждал он присяжных, — примет она решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее жертва предотвратила возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок...»
* * *
Услыхав оправдательный приговор, она испытала не радость, а удивление, и вслед за тем — грусть. Свобода. Теперь ей нужно снова искать себе дело («А это так трудно!»). С чувством неудовлетворенности она так и не смогла потом справиться. Черная хандра захватывала временами ее целиком. Знавшие ее говорили, что ей хотелось бы стрелять в треповых каждый день, что из-за невозможности этого она так и мучится. Еще хуже обстояло дело с Боголюбовым. В 1880 г. он был переведен из тюрьмы в психушку. Неизлечимо больным его отдали родным. Через несколько лет он умер.
Не удержался на посту Трепов, был отставлен Пален, пострадал Кони, в отношении которого началась травля... Кому же оказалось на руку оправдание самосуда? А «борцам за счастье трудового народа»! «Событие 24 января, — признается Степняк-Кравчинский, один из революционеров, — имело огромное значение в развитии терроризма. Оно дало ему санкцию общественного признания... С этого дня он, не переставая, шел гигантским шагом вперед, все усиливаясь, пока не достиг апогея в поединке с человеком, который был олицетворением деспотизма (Александром II. — Ред.)... Террорист победил наконец в этом роковом поединке, унесшем столько жертв. Он прекрасен, грозен, неотразимо обаятелен, так как соединяет в себе оба высочайшие типы: мученика и героя...»
Вот оно, чем кончилось дело! Победой «мученика и героя», не задумывающегося над тем, сколько позади него останется жертв...