Гонение на Русскую церковь началось сразу же после революции и уже в 1918 году приняло ожесточенный характер. С открытием на Соловках лагеря для заключенных помимо прочих здесь оказались и тысячи священнослужителей. Ни о каком уважении к их чувствам на Соловках и речи не шло. Расположенные здесь храмы, скиты использовались как чумные бараки и подсобные помещения. Лагерному начальству ничего не стоило въехать в собор на лошади или устроить в алтаре топчаны, чтобы уложить на них спать арестованных архипастырей. Обратившийся в чекиста красноармеец Сухов пошел далее всех. Он выбрал себе забавой стрельбу по иконам. Как-то с лихостью прилюдно пальнул картечью и по древнему Распятию. Мастер изощренных издевательств над заключенными, он, кажется, особой лютостью ненавидел все, связанное с Церковной святостью.
«Пропадут ведь, пропадут, утонут, от шуги не уйдешь, — все причитал и причитал старик, указывая собравшимся на берегу заключенным на еле заметную в море точку, — вышли, несмышленые, за белухой, а волной-то их в шугу и занесло!» Начальник поста впился глазами в бинокль: «Двое гребцов, двое в форме. Должно быть, Сухов... Так не вырваться им, говоришь? — Повернулся он к старику и, не дождавшись ответа, вздохнул: — Да, амба! Пропал Сухов! Из этакой ледяной каши куда уж там вырваться!»
«Ну, это еще как Бог даст, — не согласился с ним бригадир рыбаков. — Ты, отец Спиридон, ты, отец Тихон, да вот еще вы двое… Срочно баркас в воду!» — скомандовал он. «Не позволю! — замахал руками чекист. — Без охраны и разрешения начальства не выпущу!» «Начальство, вон оно, в шуге, а от охраны мы не отказываемся. Давай и ты с нами!» — предложил бригадир. Чекист как-то разом сжался. «Баркас на воде, владыка!» — прокричал кто-то. Владыка Иларион, числящийся в лагере бригадиром рыболовецкой артели, стал у руля, и лодка, медленно пробиваясь сквозь волну и заторы, двинулась в море...
Спустились сумерки. Их сменила студеная ночь... Когда выбравшееся из-за горизонта солнце разогнало туман, показалась лодка, и в ней было уже не пятеро, а девять человек...
В эту же весну случилось Сухову вместе с одним из заключенных проходить мимо Распятия, в которое он когда-то пальнул. Капли дождя скопились в картечных выбоинах на груди у Христа, словно бы они кровоточили, и какая-то сила вдруг заставила Сухова остановиться. Он сдернул фуражку и размашисто перекрестился: «Ты смотри… чтоб никому. — Повернулся он к заключенному. — День-то какой сегодня, знаешь? Суббота… Страстная!»
Крестный ход
Спасший Сухова архиепископ Иларион был не только человеком огромной силы, но и блестящим проповедником и богословом, сторонником восстановления патриаршества на Руси. На Поместном соборе его даже выдвигали кандидатом на Патриарший престол. На одном из диспутов владыку захотел поддеть Луначарский: «Вы ведь, церковники, должны знать, что нет власти не от Бога?». «А мы разве спорим? — согласился Иларион. — И советская власть от Бога... В наказание нам за грехи!»
Конечно же таких людей не могли держать на свободе. Но и в заключении он сумел выделиться. Никто и никогда так и не увидел его впавшим в уныние. Соловки принял он за «замечательную школу трудолюбия, кротости и смирения». По поводу доставшейся ему тут рыболовецкой должности любил шутить, что вот, мол, «прежде из рыбаков выбирались апостолы, а теперь богословы становятся рыбаками». Утешая молодых дьяконов, оказавшихся теперь в лагере рядом с самыми «матерыми церковниками», цитировал им Златоуста: «Щедрый Владыка и последнего принимает наравне с первым».
Заключенные архиереи выбрали Илариона для себя старшим. Но его почитали не только священники. Он пользовался уважением и у дерзкой шпаны, и у образованных политических. Даже и сам начальник лагеря — «латышский стрелок» Эйхманс, по многим свидетельствам, садист и убийца, прислушивался к слову владыки, соглашаясь на какие-то послабления для священников.
Самое удивительное, владыке как-то удалось уговорить Эйхманса на разрешение доступного для всех узников богослужения Пасхи. С получением из музея древних хоругвей и крестов! Случилась, правда, заминка с облачениями для священников. Их оказалось недостаточно. Идти и просить второй раз было рискованно. Тогда решили выслать в музей медвежатника...
Единственным местом, где еще проводились богослужения, была на Соловках кладбищенская церковь, и задолго до полуночи потянулись к ней нескончаемые вереницы теней.
«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его!» — прогремел в положенный час возглас Илариона, и из распахнутых врат ветхой церкви выступил небывалый в истории крестный ход. Десятки епископов, сверкающих митрами, сотни священников и монахов и нескончаемые волны правых и виноватых, униженных и оскорбленных, всех тех, чьи сердца и помыслы неслись теперь к восставшему из мертвых Спасителю. Их распухшие, побелевшие губы составили в эту ночь удивительный тысячеголосый хор, славящий из Соловецкого ада неизбежное Воскресение, Жизнь и победу над злом...
В
Звездное Воскресение
В те же дни на Анзере от тифа же отходил ко Господу и еще один архиерей — епископ Иустин. Надежд на его выздоровление не было никаких, и медсестра, хлопотавшая над ним, украдкой вытерла слезы. Ей вспомнился рассказ умирающего о том, как он служил в этом же самом храме, превращенном теперь в больницу, в день двухсотлетия Анзерского чуда: «Великое торжество было... Тысячи богомольцев...».
На следующее утро сестра неожиданно нашла Иустина в сознании и улыбающимся: «Какая хорошая ночь сегодня была. Я молился, глядя в окно на звездочки. Вдруг вижу — они складываются... в венцы. И опускаются. Все ниже и ниже, все ярче разгораясь. Спустились к самым могилам... Помните канон всем русским святым? Там есть слова, относящиеся и к нынешним мученикам: «Злобу лютых отступников претерпевшие... именованные и безымянные, явленные и неявленные… славу от Бога приемшие…». Ведь «безымянные и неявленные» они только для нас, а у Бога они все на счету! Это ради них Небесная Владычица обещала «вовек пребывать на месте сем». Тогда, в двухсотлетие чуда, никто не предвидел и не понимал этого...».