Отчего все так глупо на белом свете? Жаждет русская душа поприща, рвется к свету, но каждый раз оказывается в удушливой пустоте. Из огня да в полымя — не каждый и выдержит. Иного вдруг бросит и в какое-то буйство, но потом вновь вернет на путь Правды. Об этом наша новая рубрика «Русский характер».
Mало найдется в России людей, ставших героями стольких литературных произведений. В пушкинском «Выстреле» его чертами наделен Сильвио. В «Евгении Онегине» он прототип соседа Ленского — Зарецкого («некогда буян, картежной шайки атаман», теперь же «добрый и простой, отец семейства холостой»).
Лев Толстой использовал известные ему рассказы о своем двоюродном дяде для создания образов Долохова в «Войне и мире» и Турбина в «Двух гусарах». Турбин почти целиком списан с Американца: «отчаянная башка, дуэлист, картежник, цыганку увез...»
Грибоедов в «Горе от ума» (монолог Репетилова) описывает Американца так, что и фамилии называть не надо — «узнаешь по портрету»: «ночной разбойник, дуэлист...». У Тургенева действует похожий на него герой в «Бретере». Герцен посчитал нужным упомянуть о нем в «Былом и думах»: «Он превратил дом свой в игорный, проводил все время в оргиях... Говорят, что раз, в доказательство меткости своего глаза, велел жене стать на стол и прострелил ей каблук башмака». Д. Давыдов сокрушался в стихах, когда этот его приятель вдруг пропадал из виду: «Неужто вновь закуролесил?».
Нескончаемый список! Кажется, что куда только ни пойдешь в русской литературе, обязательно с ним столкнешься. Хорошо еще то, что он не наделал большой в ней беды! Американец был способен на удивительные проделки. Тот же Герцен рассказывает, как он, недовольный поведением одного мещанина (по другим сведениям — подрядчика, взявшегося строить то ли богадельню, то ли часовню в память о его дочери)... вырвал у него зуб!
Но что мещанин! Ему пришло в голову подшутить и над самим Пушкиным! Он распустил слух, что того... высекли в полиции. Есть, правда, и более умеренная версия их ссоры — эпиграмма Американца со скрытым вызовом: «Сатиры нравственной язвительное жало с пасквильной клеветой не сходствует нимало. В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл, презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил. Примером ты рази, а не стихом пороки и вспомни, милый друг, что у тебя есть щеки».
Пушкин, находящийся в ссылке, был страшно возмущен оскорблением, но ответить Американцу он, до поры, мог только собственной эпиграммой: «...долго все концы вселенной осквернял развратом он, но, исправясь понемногу, он загладил свой позор, и теперь он, слава Богу, только что картежный вор». Желанием Пушкина было «резкой обидой» отплатить человеку, которого он прежде почитал за приятеля. Но «совершенно очиститься» Пушкин мог, только вызвав Американца к барьеру. Затея была крайне опасной, но ему почему-то казалось, что «этот» его не убьет. Честно же говоря, шансов у Пушкина было мало: Американец «в туз из пистолета в пяти саженях попадал» и был в поединках невероятно удачлив!
Дуэлист
Говорят, что от его руки пало одиннадцать человек. Возможно, это число и несколько преувеличено, но, по общему признанию, Американец отлично владел и пистолетом, и шпагой. Отчаянно храбрый, напористый, он действовал в поединках весьма решительно и в то же время обдуманно, хладнокровно.
Первая его дуэль была с полковником Дризеном. Рассказывают, что он буквально «оплевал» своего начальника. Чем кончился поединок, неизвестно, но, возможно, из-за него молодой поручик Преображенского полка и вынужден был отправиться в кругосветное плавание с экспедицией Крузенштерна.
Вернувшись из полного приключений путешествия, после которого он и получил прозвище Американец, Федор Толстой довольно скоро отметился двумя новыми дуэлями — с капитаном Генерального штаба Бруновым и молодым прапорщиком Нарышкиным, прямым и вспыльчивым. Брунов вступился за свою сестру, о которой Толстой сказал какое-то неосторожное слово, и был на поединке «прострелен», Нарышкин же, на свою беду, сел играть с Американцем в карты. Покупая карту, Нарышкин попросил себе у него туза определенной масти. Тот, отдав его, без всякого вроде бы умысла скаламбурил, связав слово «туз» со словом «оттузить». «Тебе бы не этого туза, а вот этакого надобно!» — выставил он кулак под носом у Нарышкина. Тот тотчас вскочил и, вспыхнув, бросил Толстому: «Постой же, я дам тебе туза!»
Были употреблены все средства, чтобы помирить их, но Нарышкин был непреклонен. От «человека, привыкшего властвовать над другими», от известного дуэлиста стерпеть подобную выходку он не захотел. Намерения его были весьма серьезны. «Знай, что если ты промахнешься, то я убью тебя, приставив пистолет к самому лбу!» — сказал он, сходясь, противнику. «Ну, коли так, так вот тебе», — спокойно отвечал ему Американец, нажав на курок...
Был случай, когда Толстой дрался на дуэли, выручая приятеля. Узнав от сконфуженного друга о случившемся с ним «неожиданном пассаже», он, по одной версии, сразу же бросил карты, которыми был занят, отыскал второго дуэлянта, у которого тоже ведь «были щеки», и, не говоря ни слова, дал ему пощечину. Драться поехали тотчас же. Уже через час Американец вновь как ни в чем не бывало метал банк. По другой версии, он должен был быть секундантом у своего приятеля. Наутро тот заехал за ним, чтобы вместе отправиться к месту дуэли, но никак не мог добиться, чтобы Американец проснулся.
«А? Что?» — мычал спросонья Толстой. «Да разве ты забыл, что обещал мне быть моим секундантом?» — тряс его приятель. «А, это! — понял наконец, что от него хотят, Американец. — Это уже ничего не нужно. Я его убил, пока ты собирался».
Всех им убитых он впоследствии записал в особый поминальный синодик, справедливо полагая, что не избежит за дуэльные грехи тяжкой кары. Так и получилось: из 12 человек его детей 10 умерли в младенчестве. Одна девочка — Сарра, очень талантливая, дожила до молодых лет и тоже вдруг умерла. По мере того как умирали у него дети, Американец вычеркивал из своего синодика по одному имени, выставляя сбоку слово «квит». Рассказывают, что когда у него умерла любимица Сарра, он вычеркнул у себя в книжечке последнее имя, вздохнув при этом: «Хоть этот курчавый цыганеночек будет жив», имея в виду еще одну свою дочь — Прасковью. «Цыганеночек» потому, что как жил он не в пример другим, так и жену себе выбрал не так, как другие, выкрав цыганку из табора!..
За Александра Сергеевича ему расплачиваться не пришлось. Толстого, по счастью, не оказалось в Москве, когда вернувшийся из ссылки Пушкин послал к нему секунданта. Позднее стараниями их общих друзей дело уладилось. Примирение оказалось настолько искренним и прочным, что в 1829 году Пушкин поручил Американцу сватать за него Наталью Николаевну.
Герой двух войн
Помимо дуэльных за Толстым числятся и настоящие военные подвиги. Он участвовал в двух кампаниях: Русско-шведской войне 1808—1809 гг. и в войне с Наполеоном. По возвращении из экспедиции Крузенштерна его в виде наказания за многие там прегрешения отправили в дальний гарнизон, где он промучился два года. С началом войны со шведами Толстой забросал начальство просьбами отправить его в действующие войска. Вначале ему отказывали, но когда его попросил к себе князь Долгоруков, давний знакомый и почти одногодок Толстого, дело решилось положительным образом. Какое-то время князь сберегал Американца для отчаянных предприятий, держа его при себе, но когда потребовалось захватить у противника мост, чтобы не дать его разрушить, командовать казаками он поручил Толстому.
Вскоре ему удалось отличиться еще раз. Он был послан с несколькими казаками в разведку и добыл там важные сведения, позволившие Барклаю-де-Толли провести против шведов успешную операцию...
Одновременно с повышением по службе Толстого не забывали и арестовывать, так много числилось за ним всяких провинностей. В Петербург ему дорога была заказана. Только появится у заставы, так его отправят или назад в часть, или прямехонько в крепость. Последний раз перед войной
Ясное дело, что в войну
Картежник
Едва ли не самым главным его занятием и на службе, и в отставке были карты. Любимыми играми Американца были те, где надо было прикупать карты. Внимательно наблюдая за тем, как это делали его соперники при тех или других раскладах, он в короткое время разгадывал характер их игры, что уже давало ему огромное преимущество. Но он не довольствовался одним только этим. Нередко, главным образом в свои молодые годы, он позволял себе еще и «исправлять ошибки фортуны», считая, что только дураки играют на счастье. Слава о нем как о карточном шулере прочно установилась в тогдашнем обществе.
Он никогда не отказывался от подобной славы, но когда Грибоедов в своей комедии дал ему более неприглядную характеристику: «...и крепко на руку не чист», Толстой обиделся: «Зачем ты так написал? — упрекнул он Грибоедова. — Подумают, что я табакерки со стола воровал». «Но ты же играешь нечисто», — стал оправдываться тот. «Только-то? Так бы и написал: «В картишках на руку не чист»...
Как-то за картами его упрекнули: «Граф, вы передергиваете. С вами нельзя сидеть за столом». Он не стал отказываться: «Да, я передергиваю! Но не люблю, когда мне об этом говорят. Так что продолжайте играть, а не то разможжу вам голову вот этим вот шандалом!».
К чести его следует признать, что в отношении близких ему людей он не злоупотреблял своими карточными «способностями». С теми, кого он искренне уважал, Американец был честен. Он прямо советовал многим своим друзьям не играть с ним. Рассказывают, что, когда декабрист Сергей Волконский пригласил его метать банк, он учтиво отказался: «Нет, дорогой! Если сядем играть, могу увлечься. Начну исправлять ошибки фортуны, а я вас слишком люблю для этого...».
При всем том недостатка в карточных игроках у него не было. В те времена игра велась всюду, и часто очень большая. К тому же у Американца были и подручные. Раз они привезли к нему заезжего купца. Начали играть, сначала как бы шутя: на ужин, выпивку... Купец захмелел, увлекся и проиграл 17 тыс. Платить ему не хотелось, и он вновь уселся играть, проиграв еще 12 тыс. Никаких обязательств он давать не захотел, и тогда Американец посадил его в холодную ванну. Через какое-то время он там дозрел...
Это был, разумеется, не самый крупный выигрыш Американца. Какого-то Полторацкого он с еще одним «умелым» игроком обыграл на 700 тыс. — невероятную по тем временам сумму. Жалел ли Толстой проигравших? Наверное, да, но на этот счет у него была и теория: есть изначально обреченные люди. Эти если не ему, так спустят деньги другому. Начни они играть в карты сами с собою, то и тут найдут способ проиграться.
Не все пасовали под напором Американца. К таким, умевшим постоять за себя, он относился с искренним уважением. Так было с Нащокиным, ставшим затем его близким другом. После игры, при расчете, Толстой объявил ему о проигрыше в 20 тыс. У меня, мол, тут все записано. «Вы записали, но я их не проиграл», — отвечал Нащокин. «Может быть, но я привык руководствоваться своей записью. — Тут Толстой выложил на стол пистолет. — Заплатите или нет? 10 минут на размышление!»
Нащокин спокойно вынул из кармана часы и бумажник: «Часы — 500 р., и в бумажнике 25 р. Вот и все, что вам достанется, если вы меня убьете, а чтобы скрыть преступление, вам придется заплатить не одну тысячу. Какой же вам расчет меня убивать?»
Американцу такой ответ очень понравился. «Молодец! — крикнул он. — Наконец-то я нашел достойного человека!»
Выигранные деньги не очень-то задерживались у Американца. Почти все они шли на кутежи. С годами к тому же он стал совестливее, ему уже не хотелось «исправлять ошибки фортуны». Как-то даже и проиграл много. Впору было застрелиться. Выручила увезенная им цыганка Авдотья, почувствовавшая неладное. «Что с тобой, Федор?» — спросила она. «Что ты лезешь, — шугнул ее тот, — чем ты можешь помочь? Убирайся!»
Но Авдотья не отстала. Узнала, сколько нужно денег для уплаты долга, съездила куда-то и привезла потребную сумму. «Откуда у тебя деньги?» — удивился Толстой. «От тебя же. Ты мне дарил, а я прятала. Теперь бери их, они — твои».
После этого случая, Американец, живший до того с Авдотьей «отцом семейства холостым», решил обвенчаться. О том, как жили они в своем московском доме, и о легендарном путешествии Федора Толстого в русскую Америку мы расскажем в следующий раз.