Подобрать убитого!

Александр Политковский, безбожно укравший у «опекаемых» им инвалидов миллион рублей, долгое время умело скрывал источник своих нечестных доходов. Он выдавал их за карточные выигрыши. Роль обыгранных неудачников играли в его рассказах небезызвестные в то время Иван и Савва Яковлевы, отставные военные, сыновья Алексея Ивановича Яковлева, владельца уральских заводов, внука основателя империи Яковлевых Саввы Собакина. Об Иване Алексеевиче нам известно не так много. Знаем, что родился он в 1804 г. и прожил довольно долгую жизнь, большей частью за границей. Знаем, что был на ты с А.С. Пушкиным, что выиграл у него 6 тыс., которые тот при жизни так и не смог заплатить. Факт этот, впрочем, не испортил их отношений. Отцовские заводы Ивана Яковлева мало интересовали. Причитавшуюся ему долю в наследстве, полученную в 1849 г., он передал в 1862 г. сестре, графине Н.А. Стенбок-Фермор. Иван Алексеевич, кажется, вообще легко расставался с деньгами. Когда обнаружилась кража Политковского в 1853 г., именно к нему, чтобы спасти дело, обратился за выручкой граф Орлов, командовавший в то время III отделением. Стараниями графа появилось на свет письмо. «В порывах молодости, – писал государю Яковлев, – я проиграл Политковскому довольно значительную сумму. Политковский разгласил, что эта сумма дает ему возможность вести такую роскошную жизнь, какую он вел, и, таким образом, я сделался невинною причиною, что его начальники вдались в обман, а потому прошу Ваше Императорское Величество дозволить мне внести в инвалидный капитал миллион рублей серебром».

Миллион рублей серебром – невероятные тогда деньги. В теперешних цифрах навскидку – более миллиарда. Взял и попросил принять их для помощи инвалидам, о которых после невероятной кражи государь не мог думать без боли. И даже посчитал за честь, что деньги у него согласились принять.

Любопытно, что ровно о такой же сумме шла в свое время речь в письме знаменитого адмирала Мордвинова, президента Вольного экономического общества, к отцу Ивана – Алексею Ивановичу, бывшему близким родственником адмирала. «Я непростительно погрешил бы перед Вами, – писал Мордвинов, – если бы умолчал, что Вольное экономическое общество более всех надеется от вас пожертвования... Миллион рублей мог бы явиться весьма важным пособием...»

Ответ Яковлева графу был холоден: «...Желаемого Вашим Сиятельством от меня пожертвования я нимало не расположен сделать». На нужды Общества он согласился выделить лишь 20 тыс., что, к слову сказать, тоже были немалой суммой. С миллионом же вышла промашка. Надо думать, не из-за скупости Алексея Ивановича, вообще, кажется, не свойственной Яковлевым (известно, например, что все железо на восстановление казенных зданий сгоревшей в войну 1812 г. Москвы они предоставили городу бесплатно). Наиболее вероятной причиной отказа Мордвинову можно предположить сомнение Алексея Ивановича в том, что Вольное экономическое общество может открыть какие-то обещанные ему «источники государственного богатства» и потом нельзя и отрицать за ним естественного права беспокойства, в первую очередь, о детях, содержание которых требовало немалых средств. И здесь самое время вспомнить о Савве Алексеевиче.

Из всех наследников Алексея Ивановича этот был самым беспокойным и денег требовал огромных. «В год, – пишет В. Пикуль, – он тратил больше миллиона на забавы». Так не так – трудно сказать, но вот о «страшной» угрозе Савве говорится и во многих других источниках. «Как буду давать тебе всего 100 тысяч, – пугал его отец, – будешь грызть кость». Что и говорить, трудно пришлось бы тогда Савве.

Хватило бы, к примеру, ему денег на обезьян, которых он держал у себя на даче на пресловутой Черной речке близ Петербурга. Ими Савва пугал окрестных дам, как и страшным бульдогом. А то еще, пишет М. Пыляев, он сбирал к себе в открытый для взоров двор «толпу милых, но погибших созданий и приказывал им водить хороводы в откровенных костюмах». Подобные хороводы Савва называл патагонской идиллией.

Еще одним любимым его занятием была «рыбалка», о которой мы уже как-то упоминали. Тех же «милых созданий» напаивали и сбрасывали в воду. Путаясь в сетях, «русалки» смешили наблюдавшую за ними мужскую компанию, затем их вылавливали и приводили в чувство шампанским...

Пил Савва много, и редко кто мог соперничать с ним в этом. Пыляев упоминает лишь об одном отставном капитане Беме. Тот не отставал от Саввы, и уже это считалось подвигом, за который последовала награда в 100 тыс. Участь других гостей Саввы была не такой завидной. Их могли накормить ужином, приготовленным на касторовом масле, или, если верить В. Пикулю, даже остричь наголо. «Нравится вам моя прическа?» – поинтересовался как-то остригшийся под нуль Савва у окружавших его прихвостней. «Замечательная! – отвечали те. – И так вам к лицу...» – «Значит, нравится?» – «Очень!» – «Ну, так давайте и вы, как я!»

Что он придумает в очередной раз, никто не мог знать, зато хорошо было известно, чем кончаются для гостей все его попойки. У выходных дверей каждому подавался внушительный сосуд в форме гроба, наполненный шампанским. Рядом стоявший Савва приставлял к физиономии пьющего пистолет. Если удавалось сильно уже подвыпившему человеку опорожнить «гроб», он счастливо уходил. Если же гость не выдерживал испытания, падал, его уносили для вытрезвления. «Подобрать убитого!» – командовал в этом случае Савва.

Однажды, обращаемся вновь к В. Пикулю, Савва притащил гроб (уже настоящий) в фотографическое ателье. Разлегшись в нем и взяв в руки свечку, он заставил снять себя в таком виде. Дагеротипы были отправлены им потом по всему свету, даже европейским королям и американскому президенту...

В ряду более скромных развлечений Саввы называют стрельбу из пистолета по дорогим зеркалам и разным редкостям, подбрасывание дохлых кошек, укрытых в бесчисленных розах, к ногам театральных актрис и прочее, и прочее. Савве приписывают еще изгнание дачников и обесценивание земли у Черной речки, излюбленной до этого петербургской окрестности. Постоянные кутежи, сопровождавшиеся пением своеобразных песен, сделали жизнь там совершенно невыносимой. Кажется, Савва же явился причиной появления на Черной речке поселений цыган. Известно, во всяком случае, что один из первых цыганских хоров в Петербурге содержался Саввой на его даче.

Последнюю свою шутку с «гробом» Савва проделал в 1847 г. Впав в меланхолию, он приказал подать ему «гроб». Осушив его, приставил пистолет к голове и выстрелил. Кажется, успел еще только произнести: «Подобрать убитого!»

Вот так и умер, не оставив после себя ни семьи, ни обычной для русских богачей памяти как о крупном жертвователе. «Бессовестно, безбожно! – писал в своем дневнике Дубельт, начальник штаба III отделения о Политковском. – Бедный государь день и ночь старается, чтобы все было исправно, а тут люди обманывают Его доверенность!» Примерно то же можно сказать и о Савве, беспутно прожившем жизнь, пока отец его, выпускавший лучшее железо в России, «день и ночь старался, чтобы все было исправно». Видно, и впрямь лучше было бы Алексею Ивановичу прислушаться к просьбе Мордвинова...