В 1920 г. в Ялте в числе тысяч других была убита большевиками и одна 75-летняя старушка – графиня Н.А. Стенбок-Фермор. Фамилия эта была в свое время довольно известной и непренебрегаемой в свете: сестры Надежды Александровны были отданы одна за Волконского, другая – за Гагарина, а сама она была замужем за Барятинским. Блестящие партии, если иметь в виду, что мать, их Надежда Алексеевна, в девичестве Яковлева происходила из совсем не древнего рода. Ее прадед Савва Яковлев, осташковский мещанин, только в 1762 г. был возведен Петром III в титулярные советники (и сразу за тем в коллежские асессоры) «за особенно оказанные услуги», под которыми следует понимать «особенно большие деньги», которыми он в то время уже успел обзавестись.
Фамилия его тогда была не Яковлев, а Собакин. По семейному преданию, всего лишь с полтиной в кармане явился он из Осташкова в Петербург, чтобы заняться здесь торговлей мясом вразнос (упоминают и о рыбе). По преданию же, начало его богатству положила императрица Елизавета. Как-то, сидя на балконе, она приметила проходившего мимо статного молодца. В особенности ее поразил его звонкий голос, на все лады выводивший простенькую зазывку: «Телятина! Свежая телятина!».
«Какой замечательный голос, – заметила тут императрица, любившая пение (говорят, и Разумовский сумел пленить ее тем же), и, обратившись к придворным, прибавила: – Скажите, чтобы у этого певуна стали брать припасы для моей кухни...»
Сделаться вдруг поставщиком императорского двора совсем не шутка. Тут Саввушкина полтинна могла вырасти в такое могучее дерево, что только успевай загребать денежки, ибо вслед за императрицей, как и должно было ожидать, стали приобретать «припасы у певуна» и многие петербургские вельможи.
К концу царствования Елизаветы у Собакина скопилась уже столь значительная сумма, что и знаменитому московскому откупщику М. Гусятникову, одному из богатейших предпринимателей России, не претит вести с ним дела. С еще какими-то компаньонами они берут с 1759 г. на семь лет в откуп все питейные сборы Москвы, С.-Петербурга, Ингерманландии, Кронштадта и Ладоги. Выиграть конкурс им удалось наддачей в 140 тыс. руб. к сумме, объявленной питерским воротилой Роговиковым, и взятым на себя обязательством выплачивать в казну на 215 тыс. более, чем она получала при прежнем откупе.
Общая сумма годовых выплат за откуп определялась теперь в 800 тыс. руб.! Довольное таким исходом торгов правительство наградило Гусятникова с Собакиным пожизненным званием обер-директоров, переходящим в случае их смерти к их старшим сыновьям.
Деньги – к деньгам! Еще большим успехом Саввы следует считать передачу ему и обер-инспектору Никите Шемякину по именному указу Петра III в десятилетнее содержание всех таможенных сборов с правом осматривать «всех проезжающих из-за границ и за границу, кто бы какого чина и звания ни был, никого не исключая, как морем, так и сухим путем».
Несладко, думаем, приходилось тем, кто «с потаенными товарами» был таможенниками пойман, или тем, кто подрывал во вверенных Савве местностях винный откуп. Он уже и тогда совсем не стеснялся законами. Мог обесчестить, мог избить до полусмерти, мог и приковать к цепи. Какие-то из его самодурств вынуждены были разбирать даже в Сенате, но он каждый раз как-то легко отделывался. За своевольное расторжение брака купца Кошкина приговорили его к штрафу в размере годового оклада генерал-полицмейстера; за подлекаря Грудинского с женой, которых Савва держал у себя на цепи, тоже всего лишь оштрафовали.
Восшествие на престол Екатерины II чуть было не остановило собакинское шествие к миллионам. По одной из версий, он вызвал ее неудовольствие своей скаредностью: в день, когда всем полагалось радоваться, отказался бесплатно поить народ в принадлежащих ему кабаках. И за то новая царица пожаловала ему будто бы чугунную медаль в пуд весом для ношения на шее по праздникам. Из другой же версии, более вероятной, следует, что бочки с вином для угощения на площадях он все же выставил, но представил потом такой счет за выпитое, что никак не могли понять, где он хранил все это море разливанное. Столько и складов в Петербурге не было. Получается и так и эдак, что проявил неуемную жадность, показавшуюся столь отвратительной, что Державин не удержался и написал порицающую откупщика оду, назвав ее аллегорически «К Скопихину»: «Не блещет серебро, в скупой земле лежаще сокровенным. Скопихин! враг его ты злой!..»
Державин, впрочем, был не совсем прав. Не держал Савва серебра под спудом. И добрые чувства посещали его время от времени. Он только не мог, кажется, какое-то время заставить себя с той же почтительностью относиться к свергнувшей его благодетеля Екатерине. Императрица вынуждена была даже пожаловаться Потемкину на Собакина: «Он же мне самой грубил прежде всего». За грубость и дерзость подвергли Савву стеснительным мерам: тянули с дворянством, а когда пришел срок винному откупу, то отдать ему его вновь не захотели. В этот раз он достался Роговикову. В мыслях Екатерины был и отказ от таможенного откупа, что, конечно, сильно бы сказалось на доходах Собакина.
Перемене в настроениях царицы Савва обязан Потемкину, к которому им был подобран золотой ключик, довольно увесистый, размером 12 тыс. руб. и 500 лошадей. Деньги эти и лошади потребовались для формирования драгунского полка, находившегося в подчинении у Григория Александровича, и Собакин не затруднился показать здесь пример, «достойный подражания». Но говорят еще, что немаловажную роль сыграло завершение Саввой строительства (утверждают, что с участием Растрелли!) довольно большой (на 5 тыс. человек) церкви Успения Богородицы (Спаса на Сенной). С внешней отделкой он успел управиться еще к коронационным торжествам в 1762 г., так что возвратившаяся из Москвы Екатерина была приятно удивлена открывшимся перед ней видом величественного храма, крест главного купола которой был украшен в честь ее короной.
На внутреннюю отделку денег он тоже не пожалел. Вызолоченный иконостас будет потом считаться одним из лучших в столице. В 1786 г. Савва пожертвует церкви еще и престол с золоченой ротондой, и плащаницу, шитую серебром, золотом и жемчугом.
На колокольне храма было водружено 15 колоколов. На самом большом из них кроме престольных праздников была изображена императрица Екатерина. Размещенная на колоколе надпись гласила: «Асессора Саввы Яковлева в церкви Успения Пресвятые Богородицы, что на Сенной, весу 542 пуда 18 фунтов...» Чуть ли не девять тонн! Хотя и не Царь-колокол, но и о нем в Петербурге рассказывали легенды. Говорили, что при жизни Собакина звонили в него только тогда, когда он это дозволял, и что язык колокола будто бы запирался цепью с замком, ключ от которого Савва хранил у себя.
Помимо церкви на Сенной с именем Собакина связывают историю нескольких других храмов. Немалую помощь получили от Саввы осташковские Знаменский и Житенный монастыри, Нило-Столобенская пустынь, храм в Николо-Рожке. В знак уважения к «особенным заслугам» Собакина настоятель Житенного монастыря даже портрет его повесил у себя в покоях. Не чурался Савва и светских учреждений. Упоминают, в частности, о его помощи Московскому университету.
Как ни тянула Екатерина с пожалованием Собакину дворянства, а все же принуждена была отступить. В 1777 г. Савва стал потомственным дворянином (сменив тогда же и свою неблагозвучную фамилию на «Яковлев»). Тут и ходатайства Потемкина много сыграли, да и масштабы, до которых выросли благотворительность и само дело Саввы, не могли императрицу не впечатлить. В 1764 г. он стал хозяином легендарной Ярославской Большой мануфактуры, а затем приступил к скупке железоделательных предприятий. Приобретя 16 заводов (у П.А. Демидова – Невьянский и еще пять других, включая Верхнетагильский за 800 тыс.; у графа Воронцова – Верх‑Исетский завод за 200 тыс.; у генерал-прокурора Глебова – Холуницкие горные заводы...) и выстроив еще шесть, он к концу жизни стал едва ли не первым заводчиком в России.
Екатерина опасалась, что, получив дворянство, Савва «накупит деревень пропасть и станет мужиков переводить к рудокопным заводам», умножая тем самым число «роптунов по справедливости». Никто из исследователей, однако, не говорит о великом переселении крестьян на Урал. Отмечают лишь, что с приходом Саввы «положение рабочих сделалось еще хуже». Но трудно представить, как это «сделалось еще хуже», если до этого кнут, плети, колодки и цепи были на уральских заводах в большом ходу. Вспоминают еще о «скелетах, прикованных к стенам» в подвалах Невьянска, но попробуй здесь разберись: чьи они? Собакинские или демидовские?
Известно, правда, что одного из крестьян, приписанных к Невьянскому заводу, крестьянина Федоровых, дважды сообщавшего правительству о найденных им золотых рудах (первый раз еще при Демидове), точно держали в оковах. Испугавшись, что у него отнимут земли, Савва (либо кто-то из его наследников) приказал арестовать доносителя. Отец с сыном были схвачены в Ирбите на ярмарке. Весь товар у них был отобран, а самих их, избитых, отвезли в Невьянск, где отца потом продержали взаперти долгие годы, пока не пришла от него жалоба в Берг-коллегию и не приказали оттуда его освободить...
С достоверностью же можно утверждать, что Савва и его наследники повели уральское дело со всей возможной рачительностью. Примером тому инструкция, которую сочинил Петр Саввич для своих заводских приказчиков. Им было предписано, чтобы экономили в лесе, берегли его недреманным оком, чтобы было благочиние в Невьянске, чтобы не шатались по кабакам и улицам пьяные, чтобы наблюдаема была по всем улицам, переулкам и в рядах чистота, чтобы канавы и мосты были исправны и т.д.
К началу XIX в. заводы Яковлевых по производительности и оснащенности стали обгонять другие уральские, так что один из Демидовых, Николай Никитович, вынужден был признаться тогда, что не он, а внук Саввы Яковлева – Алексей Иванович в его глазах и есть теперь первый заводчик. Он даже распорядился послать к Яковлеву («под каким-нибудь предлогом») одного из братьев Черепановых (тех самых!), чтобы выведать у конкурентов секрет проволочного производства.
Сам Савва до этих времен не дожил. Он умер в 1784 г., не проходив в дворянах и семи лет. Из-за его духовной у наследников возникла долгая тяжба. Он завещал, чтобы его имущество осталось в нераздельном владении жены и четырех сыновей, ибо знал хорошо, что «при разделах многие домы приходят в упадок». Исключение сделал только для детей старшего сына Михаила, умершего прежде его. Им выделялись лавки в Гостином дворе в Петербурге и четыре завода в Пермском и Вятском наместничестве. Жена и сыновья Петр, Иван и Гавриил согласились с волей покойного, а еще один сын Сергей, дочь Анна и сыновья Михаила стали оспаривать завещание. Анна утверждала при этом, что это не отец, а брат ее Петр составил духовную, так как отец ее «от двух параличей с давнего времени лежал на смертном одре... без разума и памяти и в языке не имел изображения».
В Совестном суде мнения разделились. Кто-то считал, что завещание следует оставить в силе как вполне законно засвидетельствованное. Кто-то же, что оно противоречит законам, по которым все дети должны получать равные доли. Это последнее мнение и восторжествовало. По указу императрицы все основное имущество, за исключением выделенной части (в Воспитательный дом, в Приказ общественного призрения...), велено было разделить на четыре равные доли и бросить жребий между Петром, Иваном, Сергеем и сыновьями Михаила. Гавриил Яковлев к тому времени уже умер.
Ивану Саввичу достались заводы Верх-Исетского округа, унаследованные затем его сыном Алексеем Ивановичем и внучкой, Надеждой Алексеевной Стенбок-Фермор. Один из братьев ее, Савва Алексеевич, в 1847 г. застрелился, у другого – Ивана Алексеевича интереса к уральским заводам не было. Дочь Надежды Алексеевны, как мы уже знаем, расстреляли большевики. И последний штрих: скрывая следы, расстрелянную царскую семью Янкель Юровский с подельниками увез «в глухой рудник... принадлежавший некогда графине Надежде Алексеевне Стенбок-Фермор».