8 октября 1827 года 26 кораблей английского, французского, русского флотов вошли в Наваринскую бухту, в которой сосредоточилось 66 (!) неприятельских судов. Ядра, бомбы, картечь посыпались на них непрерывным потоком. И в самом центре огня оказался русский флагман «Азов». Его борта содрогались от наносимых ударов, падали кругом раненые и убитые, но ни на минуту не смолкли орудия «Азова». Один за другим он вывел из строя два фрегата, корвет, линкор, флагман тунисского адмирала, потопил с англичанами египетский флагман и нашел еще возможность поддержать союзников! За беспримерное мужество «Азов» первым в истории русского флота стал гвардейским. Его командира, легендарного Михаила Петровича Лазарева, открывшего вместе с Беллинсгаузеном Антарктиду, наградили сразу четырьмя орденами - русским, греческим, английским и французским... Он открыл не только Антарктиду. Он открыл для России еще и ярчайших флотоводцев: Нахимова, Корнилова и Истомина. Все они были на «Азове», и все они отличились необыкновенной отвагой уже тогда, в 1827 году, когда вместе с французами и англичанами сражались с Турцией за свободу Греции.
Крымская война поначалу была лишь русско-турецкой. Поводом к ней послужило требование русского царя о признании его покровителем православных в Турции. С точки зрения 1827 г. это требование было совершенно естественным, с точки зрения сегодняшнего дня — и говорить не о чем.
Турция тогда была не в том положении, чтобы спорить. И она, конечно, уступила бы, если бы не Англия с Францией. С одной стороны, помня о 1827 г., они не могли не признать справедливость требований России, но с другой — не хотели усиления ее влияния на Балканах. Понятно, что в особенности этого не хотела Англия. Позиция же Франции определялась еще и разногласиями с Россией по вопросу о правах на «Святые места» в Палестине, и «обидой», которая была нанесена царем Наполеону III: Николай отказался называть его «дорогим братом», согласившись лишь на более холодную формулировку «добрый друг».
Путем сложных маневров Англии и Франции удалось перетянуть на свою сторону и Австрию с Пруссией. И как это почти всегда и бывает, у России осталось лишь два союзника — ее армия и флот. Положившись на их силу, Николай в июне 1853 г. ввел войска в Молдавию и Валахию (Румынию) с обещанием выйти оттуда, если будут выполнены его требования. Турция, подталкиваемая союзниками, предъявила России ультиматум с требованием очистки княжеств... Война, таким образом, сделалась неизбежной.
Военные действия разразились на Дунае, в Закавказье и на Черном море. На Дунае турки, хотя и имели перевес в силе, успехами похвастаться не могли. В Закавказье даже и многократно меньшими силами русских турецкие войска были отброшены и разбиты. Единственное, что им удалось, — это уничтожить отряд разведки и захватить на побережье небольшой аванпост Св. Николая. Здесь они в полной мере подтвердили правоту русского царя, вставшего на защиту христиан, — у плененного священника была отпилена голова, а все женщины и дети были перерезаны. У одной женщины «вырезали ребенка и тут же на глазах еще живой матери резали его по кускам»... Одновременно с неудачами на суше Турции довелось испытать и сокрушительное поражение от русского флота.
Синоп
В начале ноября 1853 г. Владимир Алексеевич Корнилов, следовавший на пароходе «Владимир», натолкнулся в пути на неприятельский пароход и немедленно пустился за ним в погоню. Трехчасовым боем вражеское судно было принуждено спустить флаг, хотя сопротивлялось отчаянно...
Вслед за Корниловым отличился и Нахимов. И как! Обнаружив после долгих поисков турецкий флот в Синопской бухте, он, дождавшись подкрепления, решительно его атаковал.
Бой начался выстрелом с турецкого корабля, и вслед за тем вся Синопская бухта задрожала от грома орудий. Сблизившись с неприятелем, осыпающим ее страшным огнем, «Императрица Мария» (флагман Нахимова) открыла ответную стрельбу. И полчаса не прошло, как корабль командующего турецкой эскадрой Осман-паши загорелся и выбросился на берег. Вскоре от выстрелов «Императрицы» загорелся и второй фрегат. И тут, моментально развернув корабль, Нахимов перенес его огонь на сильно досаждавшую русским береговую батарею...
«Великий кн. Константин», поддерживаемый «Чесмой», уничтожил еще одну береговую батарею и вслед за тем потопил один из фрегатов... Между тем и корабль Истомина — «Париж», отчаянно сражаясь, сумел взорвать турецкий корвет. Вслед за ним огнем «Парижа» и «Ростислава» были подожжены еще два фрегата. Тем временем отличилась и команда «Трех святителей», сумевшая справиться с еще одним кораблем...
Так, героическим натиском вся турецкая эскадра была уничтожена. Только убитыми турки потеряли до 4-тыс. Среди прочих был взят в плен и Осман-паша. Ограбленный, с перебитой ногой, он еле держался на тонущем судне...
В суматохе боя «Таифу», одному из турецких пароходов, удалось вырваться в море. Как раз в это время к Синопу подходил Корнилов с пароходами «Крым», «Херсонес» и «Одесса». Когда появился у них под носом «Таиф», Корнилов поднял сигнал «атаковать неприятеля», однако поспеть за ним было трудно. Только «Одесса» сумела подойти на нужное расстояние. Но вооружение ее было слабым. Тогда Корнилов решил идти на абордаж. Но «Таиф», наддав пару, вновь пустился наутек, так что нашим пароходам уж никак его было не догнать...
Развернувшись, они поспешили к эскадре Нахимова. «Жив ли адмирал?» — вот что теперь беспокоило Корнилова более всего. Он, слава Богу, оказался цел!.. Фуражка на затылке, лицо, обагренное кровью, мундир, эполеты — все черное от дыма... Как же он был хорош в этом бою! Свистнет ядро, а он только рукой поворотит: туда тебе и дорога... Добравшись, наконец, до героя, Корнилов бросился к нему в объятья: «Поздравляю вас, Павел Степанович, с победою, которой вы прославили свое имя в Европе!»
Не отступлю
В Европе, однако, вначале попытались принизить значение нахимовского подвига, а потом, когда раскрылась его подлинная картина, впали в несусветное раздражение. В самых читаемых газетах там поднялась настоящая буря. Действия русской эскадры стали выдавать за «предательское нападение», за «бойню», за «нарушение международного права»... Шовинистические настроения охватили чуть ли не все население, и почти общим стало стремление объявить России войну, чтобы защитить от «русских варваров богатую турецкую культуру». (Оговаривались, правда, что культура эта «несколько своеобразна». Вспомним о вырезанных защитниках поста св. Николая, о процветавшей в то время в Турции торговле вывозимыми с Кавказа женщинами для публичных домов и гаремов... и согласимся: она действительно была «своеобразна».)
Русские дипломаты пытались как-то смягчить ситуацию, говорили о правомерности действий русского флота в условиях войны, о том, к чему вообще весь этот шум: ведь «не страховое же здесь общество от морских аварий»... Жребий, однако, был брошен. Слабая Турция для Европы была предпочтительнее сильной России, и французы призвали англичан «вымести с моря прочь русский флаг». Идея была так заманчива, что согласия Англии им не пришлось дожидаться долго.
В январе 1854 г. огромный англо-французский флот вошел в Черное море с жесткими для России намерениями-— останавливать русские суда и силой возвращать их в порты. В то же время туркам оставлялась свобода плавания. Выбранная стратегия мало того, что была издевательской, она еще была для России и наиболее болезненной. Противостоять на море мощному винтовому флоту она не могла. Одновременно под угрозой оказывались крымское и кавказское побережья, защитить которые из-за отсутствия железных дорог не было никаких средств.
Положение усугублялось и прямым предательством австрийского монарха, выглядевшего до того «робким мальчиком». Теперь же и он дал понять Николаю, что, если понадобится, Австрия будет рядом с союзниками.
Русский царь оказался и в одиночестве, и в западне. Его решение о вводе войск в княжества оказалось ошибочным, но отступить от него из-за позора унижения было нельзя. Осознавая это, Наполеон в конце января 1854 г. отправил своему «доброму другу» письмо. Действия союзного флота он оправдывал Синопской битвой, затронувшей, по его мнению, военную честь Франции, ведь присутствие союзных кораблей у Босфора «достаточно громко говорило Турции, что две первые морские державы не позволят напасть на нее на море». Было в письме и издевательское объяснение того неравного положения, в которое были поставлены теперь русские моряки. Это от того, писал Наполеон, что Англии и Франции было важно «сохранить залог, который был бы эквивалентен занятым частям турецкой территории»...
Брать русский флот в залог! Это было прямым оскорблением, и ответ Николая был очевиден: «Меня не увидят отступающим перед угрозами». «Может быть, я надену траур по русском флоте,-— говорил он тогда, — но я никогда не буду носить траура по русской чести».
Топить корабли
Через год, в феврале 1855-г., Николай скончался. К этому времени союзники уже успели высадиться в Крыму, нанести поражение армии Меншикова у р.-Альмы, осадить Севастополь... Утверждалось, что царь умер от простуды, но есть версия, что он был отравлен по собственному же настоянию: не мог вынести горечи неудач. «Бедные мои солдаты! Сколько жизней пожертвовано!» — рассказывают, что будто бы именно эти слова он повторял незадолго до смерти. Николай знал, что это были за солдаты. Их стойкость и мужество были потрясающими.
Рассказывая о севастопольцах, французский главком даже и сорок лет спустя вставал с кресла: «Что это были за противники?! Вспомните о 16 тысячах моряков, которые, плача, уничтожили свои суда, чтобы загородить проход, и которые заперлись в бастионах со своими пушками, под командой Корнилова, Нахимова и Истомина. К концу осады их осталось 800 человек, а остальные, и все три адмирала, погибли...»
Из этой тройки великих лазаревских адмиралов Корнилов пал первым. После поражения русских на Альме первой его мыслью было выйти в море и атаковать там врага. Неприятельский флот был вдвое сильнее. Но Корнилов рассчитывал на неожиданность и слабую диспозицию союзников. Наши корабли, говорил он, сумеют разметать неприятеля. По крайней мере взять его суда на абордаж и взорвать их вместе с собою.
Была опасность, что по выходе в море эскадру отрезали бы от Севастополя. К тому же и без того малые шансы на успех сильно зависели от ветра. Так что предложение Корнилова, высказанное им на военном совете, заставило многих задуматься. Многим более верным показался приказ Меншикова: закрыть вход в Севастополь, затопив старые корабли, и отправить их команды на усиление гарнизона.
Самим уничтожить часть флота? Отречься от звания моряков? Как было решиться на это Корнилову-(!), и он отдал команду: «Готовьтесь к выходу в море!». Но узнавший о решении адмирала Меншиков лишь подтвердил свое прежнее приказание, пригрозив, что в случае неподчинения отправит Корнилова в тыл... Оставить осажденный Севастополь? Только такая угроза могла заставить Корнилова покориться. И корабли начали топить. Довольно скоро ушли под воду все предназначенные к гибели суда. Только герой Синопа, «Три святителя», долго не соглашался с предназначенной ему участью. И тогда пришлось помочь ему выстрелами русских ядер...
К Лазареву!
Когда Меншиков увел армию из города, Корнилов пришел в ужас: горсти моряков никак нельзя было удержать Севастополь... Но именно ему с Нахимовым и было поручено сделать это.
Нахимову отдали южную сторону, Корнилову — северную, совершенно неукрепленную. В свое время там была выстроена лишь «тоненькая стенка». Но, к счастью, двигающиеся с севера союзники решили сделать обходной маневр и подступить к городу с юга. Не чувствующий еще в себе уверенности для действий на суше, Нахимов упросил Корнилова взять общее командование на себя, и его поступок мало того что был благороден, он обеспечил Севастополю еще и единоначалие.
С переменой намерений союзников следовало срочно усилить южную сторону города, и Корнилов тотчас перебросил сюда 11 флотских батальонов. Одновременно тысячи саперов, обыкновенных жителей, даже и арестантов занялись срочными земляными работами, и там, где до этого был лишь слабый намек на оборонительные рубежи, очень скоро выросла сплошная цепь батарей. Истомин укреплял ключ к городу — Малахов курган, и в несколько дней сделал его неузнаваемым.
15 сентября был совершен крестный ход. «Пусть прежде войска услышат слово Божие», — напутствовал духовенство Корнилов. Собственная его речь оказалась проникновенной: «Царь надеется, что мы отстоим Севастополь. И отступления не будет! Протрубивший отступление — изменник! А если я прикажу отступать — коли и меня!..»
Между тем противник все еще готовился к штурму. Первые раскаты осадных батарей прозвучали над Севастополем только 5 октября. В этот день и погиб Корнилов. С утра он успел посетить ряд бастионов, потом вернулся домой. Здесь снял часы, доставшиеся ему от отца, и отослал в Николаев: «Боюсь разбить. Передайте жене, чтобы отдала старшему сыну». Сделав затем необходимые приказания, он вновь отправился на позиции, хотя его и убеждали не делать этого. «От ядра не уедешь, да и что скажут солдаты, коли не увидят меня сегодня» — таким был его ответ.
Посетив 3-й бастион, он явился на Малахов курган. Переговорив с Истоминым, уже совсем собрался уезжать, как вдруг его и сразило ядро. «Отстаивайте же Севастополь!» — успел произнести он, пока не потерял сознание.
Перед смертью, уже в госпитале, он захотел успокоить собравшихся подле него офицеров: «Приятно умирать, когда совесть спокойна». Через мгновение продолжил: «Благослови, Господи, Россию, спаси Севастополь и флот». Прибежавший Истомин заговорил было о несмертельности раны, но Корнилов остановил его: «Нет! Туда, туда! К Михаилу Петровичу!» Истомин бросился ему на шею и разрыдался...
Похоронили Корнилова в Севастополе, рядом с его великим учителем Лазаревым, чуть только не дожившим до Крымской войны.
Немного прошло потом времени, как соединились с ними один за другим еще два русских адмирала, чтобы уже всем им вместе былинными героями, сотворившими бессмертное чудо русского Севастополя, уйти в последнее свое плавание — в вечность.