«Надо собрать ученых, оставить их на две недели в закрытом помещении, хорошо кормить, и они придумают валюту двадцать первого века»

В начале декабря в МГУ им. М.В. Ломоносова состоится Первый Российский экономический конгресс,
который соберет представителей различных научных школ и направлений. Почему первый? Зачем? Для кого? На эти и другие вопросы «ЭЖ» попросила ответить академика РАН Леонида Абалкина.

— Леонид Иванович, объясните, почему предстоящий конгресс станет первым, ведь и до него было немало подобных мероприятий?

— Если говорить о новейшей истории России, то это действительно первая попытка собрать вместе представителей самых разных школ и научных направлений, чтобы выслушать их и попытаться каким-то образом объединить.

Что касается истории Советского Союза, я вспоминаю два аналогичных мероприятия. Первое — в конце 60-х гг., в период косыгинской реформы. Проходило общее собрание экономистов страны, заслушивалось огромное количество докладов, выступлений. Хотя такого разнообразия мнений, концепций, как сегодня, тогда, конечно, не было. Безусловно, возникали споры, существовали разные школы — товарники, антитоварники и др.

Вторая такая встреча произошла, когда восстанавливалось нынешнее Вольное экономическое общество. Оно было основано еще во времена Екатерины II. В советское время оно прекратило существование, а в конце
80-х гг. известные отечественные экономисты предложили возродить его.

Тогда началась консолидация российских экономистов вокруг этой идеи, причем создание Вольного экономического общества инициировали не сверху, а снизу. То есть сначала избирались делегаты во всех регионах, затем собралась огромная конференция. Организаторы этого масштабного события постарались объединить как ученых, так и практиков.

Первый Российский экономический конгресс, который состоится 7 декабря нынешнего года, будет интересен в связи с большим разбросом мнений, концепций, подходов к оценке происходящих в нашей стране и за рубежом событий в экономике. В последнее время наблюдается широкое проникновение в Россию зарубежной экономической науки. Существует много школ, которые ассоциируются с различными направлениями западной экономической науки. Это монетаристы, кейсианцы, неоклассики, представители эволюционной и институциональной экономики. Есть ученые, которые исповедуют своеобразие российской школы экономической мысли.

— Инициатива организовать конгресс принадлежит Институту экономики РАН. Была создана Новая экономическая ассоциация, председателем которой является академик В. Полтерович. Ассоциация выступает оператором конгресса. Организационный комитет возглавляет академик Макаров. В состав оргкомитета входят представители ведущих российских вузов —
МГУ им. М.В. Ломоносова, РЭА им. Г.В. Плеханова, Российской экономической школы и др. Кроме того, в него вошли многие представители отраслевых научных учреждений.

— Предстоят оживленные дискуссии, споры на достойном уровне. Конечно, трудно выработать какую-то общую позицию по самым острым вопросам современной экономики. Это же специфика не только России в частности, но и мировой науки в целом. Сейчас нет одной доминирующей школы. Хотя иногда говорят о мейнстриме, рыночном фундаментализме. Да, он широко распространен, но не является всеобъемлющим. Даже представители одних школ организуют, как правило, разрозненные встречи, не проводят общих обсуждений.

Таково состояние мировой науки, мы живем в век плюрализма мнений. Сегодня звучат предложения объединиться, написать новый учебник по экономике, по экономической теории. Но надо понимать, что это в принципе невозможно.

Наука многомерна. Здесь уместно сравнение черно-белого телевидения с цветным. Поэтому не стоит надеяться, что будут выработаны какие-то рекомендации, направлены какие-то записки в правительство. Мы не сможем этого сделать. Тем не менее встречаться надо, нужно учиться слушать друг друга и понимать. Но это не путь к единомыслию.

— Трудно выделить приоритетные направления дискуссий, ведь в экономике все взаимосвязано. Возьмем, например, борьбу с инфляцией. О ней очень много говорят, но в России ни разу не удалось опустить ее ниже двухзначных цифр.

Минфин считает, что основным фактором, влияющим на размер инфляции, является количество денег в обращении. Посмотрим на факты. Размер денежной массы в нашей экономике в августе текущего года в абсолютных показателях ниже, чем в августе прошлого года. А инфляция за прошедший период составила около 9%. Значит, концепция Минфина не срабатывает. Есть другие факторы, влияющие на размер инфляции.

Еще один тезис, который приходится часто слышать от экспертов Минфина. Снижение инфляции приведет к сокращению ставок по кредитам, и тогда можно будет брать займы под невысокие проценты.

На самом деле ставки по кредитам сами выступают в роли фактора, который разгоняет инфляцию.

Существенное влияние на инфляцию также оказывает уровень мировых цен на углеводородное сырье. Если они находятся на низком уровне, у нас возникают трудности с бюджетом, что влияет на уровень инфляции.

Во всех расчетах инфляции не учитывается фактор коррупции. А его необходимо учитывать. Тем более что последние десять лет масштабы коррупции увеличиваются и все более ощутимо стимулируют рост цен. Исключив этот фактор из анализа причин инфляции, не удастся получить реальную картину.

Если вы хотите стимулировать внутренний спрос населения, чтобы, как в Китае, люди начали больше потреблять на внутреннем рынке, вы должны повысить доходы, которые ниже прожиточного минимума. У нас же сегодня не пенсионеры, а значительная часть работающих получает зарплату меньше прожиточного минимума. Кроме того, этот доход не должен облагаться налогом.

Вот такая цепочка: вы берете проблему инфляции, а у нее нет однозначного ответа, она требует системного подхода, как и любая проблема.

— Сегодня мы часто говорим об инновационной экономике. Чтобы обеспечить переход российской экономики на инновационный путь развития (а это необходимо, неизбежно, без этого у России нет будущего), надо решить комплекс проблем.

Прежде всего необходимы кадры, способные работать на инновационной технике и использовать инновационные технологии. Это инженеры, технологи, ученые. У нас их практически нет.

Найти сейчас слесарей высокой квалификации, которым предлагают в месяц по 50 000 руб. и более, нереально. Стало быть, нужно обучать кадры.

Но систему среднего профессионального образования развалили. И квалифицированные кадры смогут эффективно работать, лишь имея инновационные технологии. А таковых у нас сейчас тоже почти нет.

Между тем складывается достаточно выгодная ситуация: в Европе идет спад, мы можем по дешевке купить современное оборудование. Ведь пока мы создадим заново собственное машиностроение, пройдет много лет. Ждать мы не можем. Это тоже путь инновационной экономики — купить оборудование, ноу-хау и т. д. Однако затем мы должны все это соединить с кадрами. А это значит, что мы должны дать людям, которые работают на этих технологиях, соответствующую зарплату. Вплоть до того, что не только инженерам, но и ученым, уехавшим на Запад, мы должны обеспечить доходы, которые стимулировали бы их вернуться на Родину. Так накручиваются клубки сложных системных проблем, для которых прямых решений, к сожалению, нет.

— Есть среди этих круглых столов один, который будет вести академик Некипелов, на тему «Что мы ждем от общественной науки?». Заметьте, не от экономики, а от общественной науки. На этом круглом столе мы сможем подняться на новую ступеньку в осмыслении общественных наук. Вряд ли это получится непосредственно на самом заседании, но если мы используем разные подходы, взгляды, то нащупаем какие-то элементы современного мышления, которые должны учитывать все, — экономику, социологию, психологию, состояние культуры, философию, нравственность.

Это сложно, но мы можем сделать серьезный шаг, рывок. Конечно, чтобы понять, какой это шаг, одного дня на круглом столе недостаточно. Потребуются долгие годы работы. Но мы должны начинать отсеивать что-то, чтобы получить какой-то остаток.

Есть еще одна секция. Ее устроители просили меня быть модератором. В ней три подсекции с одним и тем же названием: «Есть ли будущее у социализма?»

У меня своя позиция, я тоже готовлюсь к круглому столу. Образно говоря, мы живем в каменном веке, потому что капитализм — это далекое прошлое, которое не существует в действительности. Социализма у нас не было никогда. Нас окружают понятия, которые зародились в конце XIX в. — начале XX в. На Западе был капитализм, на востоке — социализм. После падения берлинской стены по идее у нас должен был появиться капитализм, но его нет.

Возьмите любую европейскую страну или США. Слушаешь президента Барака Обаму о роли науки и здравоохранении и складывается впечатление, что выступает генсек ЦК КПСС на очередном съезде партии. И это в стране, которую мы называем капиталистической. Там заботятся о малоимущих гражданах, существуют талоны по обеспечению продовольствием обездоленных. Шведская модель тоже не вписывается в черно-белое представление о мире, в Японии также совершенно другая модель.

Так что надо отрешиться от старых понятий, но пока это не удается. Используя такие неизменные понятия, мы делаем из людей толпу, внимающую каким-то режиссерам.

— Может быть. Анализируя наступивший кризис, я не раз обращался к истории. В конце XIX в. мир перешел к золоту как к стандарту денежной единицы. Это было введено во всех странах — в США, Англии, России (с реформой Витте). После Второй мировой войны огромные запасы золота скопились в США.

На Бреттон-вудской конференции в 1944 г. ввели доллар как резервную валюту с условием, что платежи по доллару могут погашаться золотом. Это соглашение работало достаточно долго и как-то стабилизировало послевоенные экономические циклы. Но прошло много времени, часть запасов золота США переместилась в другие страны. Тогда было Ямайское соглашение. Оно также учредило доллар в качестве валюты, правда без права обмена на золото.

После этого и началось возникновение финансовых пузырей. Стали появляться производные финансовые инструменты — деривативы. К началу кризиса их объем в десять раз превысил размер мирового валового продукта. То есть появились суррогаты денег, за которыми не стоят реальные товары. Произошел разрыв между реальной экономикой и финансовой денежной системой.

— Мы пока не нашли выхода из кризиса. Ведь когда готовилось Бреттон-вудское соглашение, собрались специалисты, ученые, которые две недели разрабатывали концепцию. Никто не вмешивался в процесс, политики ничего не комментировали. И сегодня надо собрать ученых, специалистов, оставить их на две недели в закрытом помещении, хорошо кормить, и они придумают валюту двадцать первого века. «Большой двадцатке», которая собирается на один день и обсуждает десятки вопросов, решить наболевшие проблемы не удается. Почему? Потому что нужно собирать профессионалов.

— Я считаю, что в условиях кризиса самому большому обесцениванию подверглись именно активы госкорпораций. Они упали в цене в несколько раз. Значит, сейчас эти активы продавать крайне невыгодно для государства. Мы получим за них гроши. Это первое.

Второе. Государственные корпорации достаточно разные. И когда мы говорим, что они находятся в неконкурентной среде, это не совсем корректно. Среди госкорпораций есть такие, которые находятся в условиях жесточайшей конкуренции на мировом рынке. Например, судостроение и авиационная промышленность. Они конкурируют с крупнейшими американскими и европейскими корпорациями, и это очень жестокая конкуренция. И не нужно говорить, что у них нет конкурентов на внутреннем рынке. Нам не нужны две или три авиационные корпорации, которые будут соревноваться на внутреннем рынке. Ведь мы замышляем нечто большее.

Кроме того, чтобы реализовать цели создания госкорпораций, скажем, в авиапроме, нужно не только производить самолеты, но и выпускать оборудование, готовить профессионалов — инженеров, конструкторов, способных работать на основе современных технологий. Поэтому я отрицательно отношусь к идее ликвидации государственных корпораций, считаю ее необоснованной, оцениваю как один из вариантов распиливания государственных средств и передачи их в частные руки.

Скорее имеет смысл говорить о жестком контроле деятельности госкорпораций, прозрачности их работы для общественности. Но уничтожать опять крупнейшие предприятия высокотехнологичных отраслей экономики подобно тому, как это делалось в 90-х гг., не стоит.