Так получилось, что Великий пост 1855 года оказался полон важными для судьбы Севастополя событиями. 18 февраля в Петербурге скончался Николай Павлович, получивший перед самой смертью сильно расстроившее его известие о неудачном штурме Евпатории. 1-марта расположенные в Крыму русские войска присягнули новому императору-— Александру II, сменившему незадолго перед тем командующего армией Меншикова на Горчакова. Прибывший из Петербурга курьер привез в Севастополь обнадеживающий приказ о назначении на место военного губернатора и командира порта героя Синопа Нахимова.
Еще в феврале выросли под носом у неприятеля два новых редута — Селенгинский и Волынский. Затем в одну из ночей у Малахова кургана был возведен Камчатский люнет, приостановивший наступательные работы неприятеля на этом участке.
Здесь 7 марта погибнет адмирал Истомин. Здесь же в ночь на 10 марта будет предпринята крупная ночная вылазка. Сразу шесть тысяч штыков ринулись в отчаянную атаку. Тут же послышалась ружейная трескотня, заговорили французские пушки на батареях, затявкали их мортирки в траншеях. Несмотря на сильное сопротивление, нашим отрядам удалось занять передовые траншеи, но к французам успело подойти подкрепление. Они приободрились и начали наседать. В этот трудный момент в рядах русских вдруг зазвучало: «Спаси Господи, люди Твоя!..», и в лунном свете явилась в полный рост внушительная фигура иеромонаха Аники (Иоанникия) с крестом в руках. И громким «ура-а-а!» ответили ему воины, и дрогнувшие было от наседавшего врага, они вновь бросились вперед.
И все же слишком неравны были силы. Видно было, что удержать захваченные позиции не удастся, и генерал Хрулев приказал отступить. Посланным адъютантам не поверили: «Не таковский наш генерал, чтобы отступить приказал». От него, напротив, солдаты ждали подмоги. С этим и явился к нему Аника-воин: «Дайте, генерал, подкреплений!» Еле уговорил его Хрулев добиться выполнения прежнего приказа об отступлении: «Батюшка, я вас умоляю — верните солдат на бастион. Они свое дело сделали!» Рассказывают, что Иоанникий не только выполнил просьбу Хрулева, но и притащил с собой плененного французского офицера... Таких Иоанникиев много было в ту войну.
За одну только вылазку у Камчатского люнета было убито и ранено более 2 тысяч вражеских солдат! Итог весьма впечатляющий! Если бы и все севастопольские дела шли таким образом! Но картина, увиденная здесь Горчаковым, была безрадостна. «Ах этот Меншиков, — то и дело вспоминал он своего предшественника. — Какое гнусное наследство он мне оставил!..»
Мало того что численность наших войск значительно уступала союзнической армии. Мало того что войскам не хватало провианта, они еще крайне нуждались в пополнении припасов! «Вот, — говорил Горчаков, — честь и слава России поставлены на карту. И из-за чего? Из-за того, что нет пороху! Ах какое подлое наследство я получил!»
Вот так и твердил он повсюду, и было только непонятно, искренне ли сожалеет командующий о положении дел или уже готовит себе оправдание на случай падения Севастополя, в успехе обороны которого он сразу же начал сомневаться, недвусмысленно давая понять царю, что не только может пасть Севастополь, но и даже весь Крым отойдет врагу, если не пришлют ему самым экстренным способом пороху и подкреплений.
И все же он почти не сомневался, что дни Севастополя сочтены. Так бы, видимо, и случилось, если бы не мужество защитников этого великого русского города, которое им очень скоро вновь пришлось продемонстрировать.
Воскресение Христово
Ночью в севастопольских церквах шла праздничная служба. Внешнего освещения по требованиям безопасности на храмах не было, но они были полны народу, главным образом военного. Крестный ход был приметным, со свечами, но неприятель огня в эту ночь по городу не вел.
Утром свободные от дежурств на бастионах войска собрались на площади перед Адмиралтейством. Сюда же явились медицинские сестры, много гражданских, в том числе дамы в нарядных шляпках. Площадь в любой момент могла быть обстрелена, но это никого не пугало. Солдаты, матросы, генералы и адмиралы, празднично одетые горожане — все стояли спокойно, дожидаясь конца молебствования, которое было весьма торжественным. Блестело, переливаясь золотом, облачение духовенства, развевались на ветру церковные хоругви и неслось над головами собравшихся торжественное пение: «Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!» Давно так проникновенно не молились в Севастополе.
После обедни приходские священники отправились по госпиталям посещать раненых. На бастионах молебны служили их полковые коллеги. Порядок вокруг царил удивительный. Все было прибрано и вычищено словно к смотру. Даже землю, до того зиявшую рванными ранами, выровняли и посыпали чистым песочком. В каждом блиндаже устроили уголок, где перед нехитрыми образами сияла теплившимся огоньком вычищенная лампадка.
Матросы и солдаты, имевшие редкую возможность переменить белье, тоже невероятно преобразились. Переоделись во все чистое, побрились. С раннего утра пришли к ним их принаряженные невесты и жены с детьми, принесли с собой пасхи, куличи и яйца. Тут же явилась водочка. Откуда-то принесли и видавшие виды скрипочки — и забыты усталось и утомление, и прощены все обиды. Христос Воскресе!
Весь Севастополь был в этот день охвачен празднованием. В обыкновенных домах за столами, накрытыми простенькой морской снедью, пили вишневку, водку, красное вино... В чудом уцелевших ресторациях стол был намного изысканнее. К неизменному шампанскому офицерам подавали жаркое из ягнят, паштеты из дичи, рыбные закуски всяких сортов, даже заморские фрукты...
Рассказывали, что все это изобилие появилось в городе не случайно. Будто бы для того чтобы заготовить к празднику все нужные продукты, нашли подрядчика, бывшего военного, и дали ему соответствующий приказ. И он обязался заготовить вина и продуктов «хотя бы и на пол-Севастополя», поклявшись, что «если вдруг чего недостанет», то пусть бы ему «и совсем ничего не платили»...
На улицах в это время гремела музыка оркестров, пелись веселые песни, где-то играли в горелки, катались на специально устроенных качелях... Союзники, видя праздничные толпы на улицах Севастополя, немало дивились «легкомысленности русских», но обстреливали город в этот день редко и более навесными снарядами, «белыми цветами», «букетами от французиков», как называли их защитники Севастополя.
Вообще же французов и англичан было мало в этот день в неприятельских траншеях. От них в продолжение всего этого дня тоже были слышны музыка и пение (католическая Пасха совпала в этот день с православной). Траншеи же они уступили туркам, не преминувшим и в Пасху устроить ружейную стрельбу, но не частую и более, кажется, ведшуюся из страха, нежели из желания произвести урон неприятелю.
Вот таким и запомнился этот день очевидцам. И никто из них не подозревал, насколько страшным окажется следующий день — Великий понедельник Светлой Пасхальной недели.
Ад кромешный
В этот день ожидали дождя. Он и начался еще до рассвета, а в пять утра, перед благовестом к праздничной утрене, по сигналу взвившейся в небо ракеты полился на Севастополь сплошным потоком другой дождь — огненный. Десятки тысяч бомб, снарядов и мин из пятисот орудий обрушились на осажденный город. Земля стонала от тяжести взрывов, взметалась в воздух, смешиваясь там в огневом месиве с остатками блиндажей, орудий, людей, лошадей. Оглушительный треск от лопающихся бомб, свист картечи и пуль, грохот выстрелов, крики людей — все слилось в сплошной невыносимый гул, от которого некуда было деться. Глухой, совсем не праздничный звон церковных колоколов, еле слышимый из-за залпов орудий, вспышки взрывающихся снарядов, прыгающие кругом словно огромные мячи ядра, застилающий глаза сизый дым, падающие сверху земля, камни, кровавые куски чьих-то тел, царящая кругом чудовищная неразбериха представлялись людям адом кромешным, от которого хотелось убежать, спрятаться, зарыться в траншее…
Теперь подобную бомбардировку назвали бы сплошной, ковровой, ее прицельно вели не только по оборонительным позициям, но и по всему городу, желая устлать снарядами каждую его улицу, каждый клочок его многострадальной земли. Убойная сила снарядов усиливалась их увеличивающей скорость конической формой и начинкой из свинцовых пуль, несущих смерть на десятки метров вокруг. От их разрывов в домах ходуном ходили оконные рамы, со звоном лопались стекла и рушились карнизы. Женщины, дети, целые семьи, в большинстве матросские, вчера только отпраздновавшие Пасху Христову, отчаянно кричащей толпой ринулись к Екатерининской пристани, чтобы оттуда перебраться на менее опасную северную сторону города.
Но по мосту, выстроенному из приставленных друг к другу кораблей, тоже велся прицельный огонь. От разрывов снарядов там, тут и среди мирных жителей появились убитые и раненые. Вот женщина, лишившаяся ноги, вот другая, контуженная, вот плачущая над убитым сыном мать, вот девочка, вытащенная из-под завала... Спрятаться где-то было невозможно. Скрывавшаяся в подвале мать лишилась сразу троих детей. Самой крохотной малютке оторвало голову. Где-то напротив погибла мать, от которой остался грудной ребенок...
От вносимых раненых двери севастопольских госпиталей и лазаретов почти не закрывались. Кому-то не успевают помочь, кому-то уже бесполезно помогать. Таких, безнадежных, доктора отправляют в «Гущин дом», сразу прослывший «домом смерти». Он был переполнен умирающими. Священник, исповедующий их, не ходил, а перелазил через сложенные повсюду тела, так их здесь было много. А по улицам Севастополя нескончаемым потоком продолжали везти и нести груды окровавленных тел. И сквозь этот поток спешно продвигались на подмогу обороняющимся все новые и новые отряды, чтобы занять место выбывших из-за ранения и смерти героев.
Под огнем противника
Десять дней продолжалась непрерывная бомбардировка, с пяти утра и до густых сумерек, и все десять дней Севастополь отчаянно защищался. Да, на каждые два неприятельских выстрела мы отвечали лишь одним, но зато он производился с вернейшим расчетом. Да, была крайняя нехватка пороха, но и здесь был найден скорый выход. Вычистили вначале все артиллерийские парки в окрестностях, затем добрались до припасов неосновных батарей, оставив им всего по тридцати зарядов, разобрали даже массу ружейных патронов, пока не дождались наконец первого транспорта с порохом, прибывшего в Севастополь только 4 апреля...
Был момент, когда над русскими позициями возникла страшная угроза. Подкопавшись на близкое расстояние к четвертому бастиону, французы произвели ряд взрывов, слившихся в один, чрезвычайной силы. Вихрь земли и камней взвился в воздух и обрушился на бастион. До ста человек насчитали потом убитыми и пропавшими без вести, то есть заживо сгоревшими или погребенными в землю. Но и здесь, несмотря на царящее вокруг смятение, французы так и не решились идти на штурм. Они только поспешили занять образовавшиеся огромные воронки, чтобы соединить их в единую траншею. Но почти сразу полетели в них бочонки с ручными гранатами, картечь и штуцерные пули. Ожесточенная борьба здесь продолжалась несколько дней. Ночными вылазками севастопольцы выбивали французов из воронок штыками, но на место выбитых тут же высылались новые роты. Убитых и раненых не успевали убирать. Раненые нещадно страдали, выпрашивая у русских солдат воды. «Мучаются, прямо жалости подобно!..» — доносили те офицерам. «Что же мы можем поделать?» — отвечали им офицеры.
Догадались наконец предложить французам перемирие, чтобы они получили возможность подобрать убитых и раненых. Этот момент оказался переломным: ужасающая «пасхальная» канонада сменилась 7 апреля привычной перестрелкой. Штурма Севастополя в этот раз так и не последовало. Непрекращающаяся десятидневная бомбардировка, невиданная до того в истории войн, кончилась, по существу, ничем.
За десять суток непрерывной стрельбы по Севастополю было выпущено свыше 168 тыс. снарядов! «Пасхальное поздравление» от французов и англичан обошлось севастопольцам в 6 тыс. убитых и раненых. И все же это был совсем не тот результат, на который рассчитывали союзники. Севастополь сильно пощипали, значительно повредив укрепления, но боевой дух защитников города не был сломлен. И им восторгались даже противники. Во время наступившего перемирия французские офицеры говорили своим русским коллегам: «Вы можете держать свои головы гордо: у вас есть своя Троя!»
Неколебимая стойкость и мужество защитников Севастополя казалось невероятными, и в стане врага, как это почти всегда и бывает в войнах с Россией, заговорили о какой-то русской военной тайне: «Необходимо согласиться, что в самих работах, на которые опирается оборона, есть нечто новое, нечто такое, чего не встречалось еще в истории достопамятнейших осад...». Думали, видимо, что секрет этот — в организации восстановительных работ, которые действительно выполнялись с удивительной ловкостью и быстротой, но им следовало бы взглянуть на дело и несколько шире. Тогда бы, может быть, и поняли причину нашей неколебимой стойкости: «Мы русские, с нами Бог!»
Христос Воскресе!