Вступая в войну с Советским Союзом, немецкое командование располагало о противнике самыми доскональными сведениями. Численность и обученность армии, ее вооружение, расположение дорог, аэродромов, возможности промышленности — все эти и тысячи других факторов были проанализированы. И по всему выходило, что противостоять силам вермахта Советы никак не смогут. «Следует ожидать, — предрекал Гитлер в декабре 1940 г., — что русская армия при первом же ударе потерпит еще большее поражение, чем армия Франции». Чуть позже он сравнил русские вооруженные силы с глиняным колоссом без головы. Первые победные донесения с Восточного фронта только подтверждали сложившееся в Берлине мнение. Но прошло еще какое-то время, и в дневниках хваленых немецких генералов появились вдруг неожиданные записи: «Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс — Россия… был нами недооценен».
Что именно недооценили, об этом мало задумывались. Еще не прошла победная эйфория, и более важным казалось дальнейшее движение на Москву и Ленинград, которые как можно скорее следовало стереть с лица земли. Да, каждый шаг давался теперь все труднее, но общая картина мало менялась. Казалось, еще одно усилие — и сила Советской России будет подорвана окончательно. Ну а когда русские войска были отодвинуты к самой Москве, тут уж стали думать, что и войне скоро конец. Донесения разведки о сосредоточении крупных сил противника на флангах принимались за бредни. Откуда было взять русским эти крупные силы? Но они откуда-то взялись и в таком количестве, что пришлось немцам от Москвы драпать. И тут только стало до них доходить: сколько тысяч русских не возьмешь в плен, не убьешь, на следующий день встанут новые тысячи, а за ними — еще и еще.
Оказалось, что наскоком, блицкригом Россию очень трудно победить, а полностью, пожалуй, и совсем нельзя — настолько она велика. Эта мысль уже сама по себе могла бы оказаться пугающей, но и ей не придали должного значения, объяснив неуспехи просчетами командования и разразившимися вдруг морозами. С их окончанием решающим должно было стать превосходство немецкой армии в качестве войск, их оснащении и маневрировании…
Все это были действительные и весьма серьезные преимущества. Отставание Красной армии по многим компонентам было многократным, в чем-то просто чудовищным. Господство немцев в воздухе, к примеру, было полным. Их самолеты были лучше, их летчики были лучше, и о том, чтобы как-то изменить дело, трудно было даже и помыслить. Но прошло еще какое-то время, и немецкие асы начали сознавать, что чуть ли не полностью уничтоженные ими русские авиационные силы начали вдруг возрождаться, что против них сражаются не устаревшие, а уже более современные самолеты, ведомые не растерянными, а приобретшими опыт летчиками.
Как и где успели их подготовить? И откуда взялись вдруг эти усовершенствованные самолеты — истребители Яковлева, Лавочкина, мало-помалу отвоевавшие у противника малые и средние высоты, ринувшиеся на эти высоты бомбардировщики Пе-2 и штурмовики Ил-2 («русише штука»), наводившие на наземные войска противника настоящий ужас? Сначала они бросали бомбы на артиллерию и блиндажи, затем пускали реактивные снаряды, а третьим заходом уже шли вдоль траншей, убивая в них все живое.
После упорных боев 1942—1943 гг. развеялись и тысячи прочих мифов. Выяснилось, что русская артиллерия ничуть не уступает немецкой, что русские артиллеристы к тому же научились умело маневрировать огнем. Немногим немцам в начале войны довелось увидеть русский Т-34, но потом, когда они перестали быть редкостью, немцев уже от вида этих «бронированных чудовищ» бросало в дрожь. Еще больший страх вызывали у них «сталинские органы («катюши»), выжигающие до пепла целые гектары». Оказалось, что и немецкий автомат не столь уж хорош, и солдаты вермахта не прочь заменить его на русский «маленький пулемет» — ППШ. Не прочь они были заполучить и русскую снайперскую винтовку Симонова («точное и мощное оружие»).
Геббельс, всмотревшись в лица советских полководцев, признался в конце войны, что «вырезаны они из хорошего народного дерева», и вместе с фюрером они пришли к убеждению, что с таким подбором командных кадров Германия конкурировать не может, ибо ее генералитет «слишком стар и слишком израсходовался...». И действительно, русское командование, которое казалось в начале войны слабым и обескровленным, как-то вдруг научилось действовать энергично и решительно. Часто непредсказуемо. Какими будут наступательные или ответные действия русских частей, совершенно нельзя было предугадать.
Анализируя происходящие в русских войсках изменения, с каждым днем все более и более увеличивающие их мощь, в Берлине не могли не сознавать, что дело уже не в огромных просторах и миллионных людских ресурсах. Следовало признать, что недооценены были и проведенная Сталиным индустриализация, и вышколенность его наркоматов, и возможности передислокации русских заводов, и мастерство русских конструкторов и инженеров, и самоотверженность рабочих (нередко детей и женщин, встававших у продуваемых ветрами станков и трудившихся без всяких праздников и выходных), и вообще жизнестойкость советского государства, оказавшаяся удивительной…
Поймавшие мальчиша-кибальчиша буржуины все допытывались у него, нет ли у Советской страны какой-то военной тайны. «Отчего, — спрашивали они у него, — бились с Красной Армией Сорок Царей и Сорок Королей, бились, бились, да только сами разбились?» А потом, когда он отказался раскрыть им секрет, развели буржуины руками: «Что же это за непонятная страна такая, в которой даже малыши знают Военную Тайну и так крепко держат свое твердое слово?»
«Что же это за непонятная страна такая, — разводили руками и немецкие генералы, столкнувшись в России с неожиданными для них явлениями, — нет ли здесь какого секрета?» Уже после войны, когда представилась им возможность подумать, они поняли, что главный военный секрет русских следовало искать в русском народе, давшем миру не имеющего себе равных солдата. Им представлялось, что лучший в мире солдат — немецкий. Это и в самом деле было так. Русский же оказался непобедимым. Вот это и было, пожалуй, главным, что недооценили в немецких штабах.
«Русский белокур, ленив, любит петь и пить» — вот что знали немцы до начала войны. После окончания войны в изданных ими мемуарах русскому солдату были пропеты оды:
«Русский остается хорошим солдатом всюду и в любых условиях...»
«Он необычайно смел и отважен…»
«Для него просто не существует естественных препятствий…»
«Солдат русской армии — непревзойденный мастер маскировки и самоокапывания... Он зарывается в землю с невероятной быстротой и так умело приспосабливается к местности, что его почти невозможно обнаружить...»
«Даже слепой видел, что русскими движет отчаянный героизм...»
«Русские всегда славились своим презрением к смерти... Дважды предпринятая атака будет повторена в третий и четвертый раз с прежним упрямством и хладнокровием...»
«Терпеливость и выносливость — черты характера, складывавшиеся в течение многих веков страданий и лишений. Благодаря природной силе этих качеств русские стоят во многих отношениях выше более сознательного солдата Запада...»
«Наш народ не обладает жизнеспособностью русского...»
Для всякого русского человека странным кажется столь позднее прозрение. Надо ли было так далеко ходить, чтобы узнать прописные истины? Испокон веков русский человек любил свою Родину, даже тогда, когда она слаба и унижена. Вспомним Минина и Пожарского. Вспомним Сусанина. Вспомним героев 1812 г.
Испокон веков русский человек был храбр и вынослив. Для него и самая большая беда была «ничего», в смысле сдюжим и ее и из нее выберемся. Бисмарк, какое-то время живший в России, силу этого русского «ничего» узнал от своего русского кучера. Как-то в пургу они сбились с дороги, так что казалось, и замерзнут здесь, в поле. Бисмарк в беспокойстве стал озираться по сторонам, кучер же совсем не утратил присутствия духа. «Ничего, барин, выберемся. Ничего!» — повторял он, успокаивая немца. И ничего — выбрались!
И испокон веков была у русского человека и великая тайна: не в силе Бог, а в правде. Александр Невский, побивший немцев на Чудском озере, тогда еще открыто возвестил о ней миру! И не наша вина, что, так давно открытая, для кого-то она все еще остается тайной.